Часть вторая. Феодальная Россия — социум особого типа
Глава I. МАЧЕХА-ПРИРОДА И СУДЬБЫ ЗЕМЛЕДЕЛИЯ (ТУПИК ИЛИ РАЗВИТИЕ)
Исследованные нами особенности и уровень производственной базы земледелия России На территории ее исторического ядра приводят в целом к выводу, что в условиях необычайно короткого по времени периода сельскохозяйственных работ в течение многих веков великорусский крестьянин, так же как, впрочем, и другие народы, жившие в пределах Восточноевропейской равнины, был резко ограничен в возможностях интенсификации агропроизводства.
В первой части работы читатель ознакомился с технологической стороной русского земледелия, увидел «земледельные» орудия крестьян, оценил эффективность их применения в те крайне сжатые сроки работ, умещающиеся в период между весенней слякотью и заморозками, задерживающими и срывающими оптимальные сроки высева, и заморозками осенними, бывающими нередко и в конце августа (по старому стилю), а изредка даже в его середине. Под извечной угрозой потери созревающего хлеба от непогоды проходила изнуряющая людей жатва. Наш выдающийся историк В.О. Ключевский писал по этому поводу: «Ни один народ в Европе не способен к такому напряжению труда на короткое время, какое может развить великоросс; но нигде в Европе, кажется, не найдем такой непривычки к ровному, умеренному и размеренному постоянному труду, как в той же Великорос-сии»[1]. Тут необходима, конечно, и оговорка, что для ровного и постоянного труда у великороссов никогда не было и условий. Как писал И. Комов, «…в Англии под ярь и зимою пахать могут»[2]. А только в таких, роскошных для нас, условиях возможен и размеренный, постоянный труд. Поэтому в Англии под ряд культур в конце XVIII в. пахали по три — четыре раза (на песчаных почвах), а на глинистых — до шести раз[3].
Как было показано, коварство нашей природы не ограничивается коротким сезоном земледельческих работ, оно в еще большей мере проявляется в том, что в России часто наблюдается полное отсутствие корреляции между затратами труда и получаемым урожаем. Конечно, низкие урожаи, как было показано в первой части работы, были следствием вынужденно низкой агрикультуры крестьянского земледелия, но в гораздо большей степени они были следствием капризов мачехи-природы. Причем низкая урожайность была и в более ранние столетия. И эту особенность русского земледелия подтверждают источники начиная с конца XV в. Россия по общему уровню урожайности вечно держалась между прибытком в сам-2 — сам-3 [4]. Идеальная, по крестьянским понятиям, погода — это в меру теплое и влажное («благорастворенное») лето. Но подобное лето — редкое событие. В Нечерноземье такие культуры, как пшеница (в том числе и пшеница-ледянка), греча, конопля. не вполне вызревали от недостатка тепла («требует более теплоты») [5]. Кроме того, пшеница побивается «мглою», «от поднимающихся от болотных рос» [6]. Вообще в Нечерноземье «много вредят хлебу» «влажные пары, поднимающиеся от озер и болот»[7]. Там, где поля окружены лесами, «пары» действуют сильнее, поэтому на новых пашнях, «в средине лета расчищенных, хлеб зреет долее» [8]. В Нечерноземье такие культуры, как «проса и мак не родятся по причине не довольно жирной для сих хлебов земли, а более за краткостию теплого времени» [9]. Ведь, в частности, в Вологде в конце XVIII — начале XIX в. по-настоящему теплых дней было 60, в Великом Устюге — только 48, а в Яренске — всего лишь 24. В целом в Вологодской губернии настоящее лето длилось с 8 июня по 20 июля [10]. Серый полевой горох, полевые бобы и даже огородные бобы сажали лишь на левобережье Двины, а на другом берегу они не вызревали». В Подмосковье лето начиналось фактически с середины июня.
Но особой бедой в Нечерноземье были и дождливая затяжная непогода, когда замедлялся рост растений, и нередкие засухи. На огромных пространствах, где преобладали глинистые, суглинистые и иловатые почвы, «в жаркое время делается на поверхности пашни корка, а в дождь… вода, непроходящая сквозь глину, отнимает… от хлебного корня влажность и умножает оную непомерно. От чего корень, лишаясь части питательных соков, производит тонкий стебель и мелкий колос» [12].
Завершает этот сложный узел парадоксов обилие неплодородных и просто худых почв.
Столь суровые, неблагоприятные условия хозяйствования, действовавшие в течение многих столетий, безусловно, закалили великорусов, превратив их в великую нацию тружеников. И там, где люди могли противостоять естественным законам природы, они проявляли не только упорный труд, но незаурядную изобретательность и находчивость. Думается, что приведенные в первой части книги материалы по развитию российского огородничества и садоводства служат убедительным тому подтверждением.
Но совсем иное дело пашенное полевое земледелие. Здесь многовековая борьба великорусского пахаря с природой не давала такого эффекта, как в городском огородничестве с его хитроумными парниками, садилами и т. п.
Тем не менее изучение исторических источников свидетельствует о том, что крестьяне упорно искали выход из этой, казалось бы, тупиковой ситуации.
Великорусский пахарь, имея семью сам-четвертый и тянувший одно тягло, из века в век ежегодно стоял перед непосильной задачей обработать свой пашенный надел примерно в 4,54 дес. посева, вложив в каждую десятину столько же труда, сколько вкладывали его, соблюдая все агротехнические операции, в крупном господском хозяйстве. Однако если в господском хозяйстве этот уровень затрат труда по обработке земли, как уже упоминалось, достигал 39–42 чел. — дней, то крестьянин чисто физически был ограничен вдвое меньшим рабочим временем (22–23 рабочих дня на десятину, а при условии барщины этот бюджет времени мог быть и еще вдвое меньшим). Справиться с этой задачей можно было бы, работая день и ночь в течение, по крайней мере, трех месяцев, что было абсолютно нереально. Другой вариант обработки полного надела сводился к самой примитивной поверхностной скородьбе земли, а то и просто к разбросу и заскореживанию семян. Навоз при этом запахивали кое-как, а пашня в итоге становилась неплодной, ничего не рожала, в результате чего ее забрасывали на много лет [13].
Чаще крестьянин шел иным путем, следуя принципу: «лучше меньше, да лучше». Иначе говоря, стремясь соблюсти хотя бы на минимуме нормативы агрикультуры, он сознательно уменьшал площади своего посева. Еще в конце 1950-х годов Н.Л. Рубинштейн обнаружил на основе статистики Генерального межевания и губернаторских отчетов, что во второй половине XVIII в. при среднем наделе пашни в Нечерноземье в 3–3,5 дес. на душу муж. пола фактический посев был намного меньше и вместе с паром составлял всего 53,1 % от этого не слишком большого надела [14]. Остальная пашня просто не использовалась. Это означает, что реальный посев в двух полях на мужскую душу был равен 1,24 дес., а на семью из 4-х человек — 2,48 десятины, хотя формально посевная плошадь на тягло достигала 4,54 дес. в двух полях.
В свое время историки с явным недоверием отнеслись к наблюдениям Н.Л. Рубинштейна. В частности, В.К. Яцунский прямо заявлял, что «с агротехнической точки зрения для нечерноземного трехполья полученное Н.Л. Рубинштейном соотношение не поддается объяснению»15. Однако со временем материал такого рода накапливался, но лишь теперь найдено объяснение этому парадоксу.
Разумеется, та площадь реального высева на душу м. п., которую установил Н.Л. Рубинштейн, имеет приближенный характер. Как уже говорилось, В.И. Крутиков, тщательно изучивший статистику посевов и урожаев по Тульской губ. с конца XVIII в. до середины XIX в., установил, что посев действительно не занимал всей пашни в течение всего этого периода, хотя разрыв постепенно уменьшался. В 1788 г. доля посева составляла здесь всего 46,7 % пашни, что даже меньше посева по Н.Л. Рубинштейну.
Конечно, столь сильное сокращение посева даже при минимальном соблюдении агрикультуры в случае низкого урожая резко ухудшало положение земледельцев, и их хлебный баланс означал бы полуголодное существование. Имеющиеся в литературе исследования крестьянских хлебных бюджетов в целом подтверждают реальность описанной нами ситуации. Примерный расчет хлебного бюджета был сделан Л.С. Прокофьевой по вотчинам Кирилло-Белозерского монастыря для 30-х годов XVIII века16. Исходные данные здесь весьма добротны (книги «пятинного сбора» 1730 г.). По каждому из 232 крестьянских дворов зафиксирован высев по каждой культуре и валовой сбор. Подсчитав средний высев на двор (1 четверть ржи, 3 чтв. овса, 0,14 чтв. ячменя и 0,13 чтв. пшеницы) и среднюю реальную урожайность (рожь сам-6,1; овес сам-2,4; ячмень сам-4,1 и пшеница сам-4,2), Л.С. Прокофьева получила реконструкцию усредненного валового урожая на крестьянское хозяйство: 54,9 пуда ржи (6,1 чтв.), 50,4 пуда овса (7,2 чтв.), 4,8 пуда ячменя (0,6 чтв.) и 5,4 пуда пшеницы (0,6 чтв.). Зная нормы высева и натурального оброка, она восстанавливает и площадь посевов (ок. 2,5 дес.), и полные хлебные расходы двора при среднем составе семьи — 6 человек обоего пола. За норму потребления зерновых берется 12 пудов на человека. Таким образом, итоговая сумма — 72 пуда на семью, и, оценивая общий расход на семью (с учетом семян и уплаты оброка) в 125,4 пуда (69,5 пудов ржи, 49, 4 пуда овса, 2,1 пуда ячменя и 4,4 пуда пшеницы), Л.С. Прокофьева констатирует дефицит хлебного бюджета в 10 пудов.