Можно только удивляться, что восстание евреев против Рима не вспыхнуло еще при Пилате, который превратил Иудею в "горячий район". Психологически оно созрело именно тогда, тем более что в других провинциях начались антиримские волнения.

Рах Romana оказалась иллюзией. Тиберий едва успевал справляться с бунтующими легионами, отражать натиск германцев, фракийцев, африканцев. В самой Италии возникла оппозиция, на которую цезарь отвечал репрессивными мерами. Вначале он, подражая Октавиану, прикидывался демократом, но скоро понял, что пора сбросить маску. "Дня не проходило без казни,- пишет Светоний,- будь то праздник или заповедный день; даже на новый год был казнен человек. Со многими вместе обвинялись их дети и дети их детей... Никакому доносу не отказывали в доверии. Всякое преступление считалось уголовным, даже несколько невинных слов" (3). Закон "об оскорблении величества", введенный Тиберием, легко мог оправдать любой акт произвола.

Есть мнение, что, характеризуя этот период, Светоний сгустил краски. Но его слова подтверждаются хотя бы тем фактом, что в 27 году император покинул столицу, предпочтя ей уединенный остров Капри. Вероятно, у него были серьезные причины искать убежища. Только глава государства, вызвавший всеобщую ненависть, мог пойти на такой шаг.

Есть эпохи, когда симптомы перемен становятся почти осязаемыми, но тогда, в период между 26 и 27 годами, близость каких-то необыкновенных событий переживалась с исключительной остротой. В Иудее зелоты вновь начали тайно вооружаться и собирать добровольцев.

Апокалиптические книги питали надежду на свержение римского ига. Оживали грозные видения Даниила и Еноха. Мысль о борьбе за независимость сливалась у народа с представлениями о конце света. Ждали, что вот-вот грянут трубы архангелов и на горизонте покажутся рати Сына Человеческого, идущего низложить царство Зверя. В победах цезаря видели последние судороги сатаны; уповали на чудесное вторжение Бога в ход истории, которое явит перед всеми мощь Его Правды...

Параллельно с мечтами о возмездии и свободе углублялось мистическое восприятие тайны зла. Мысль о нем все больше захватывала Израиль. Никогда еще демонология не была так популярна, но за этим крылось нечто большее, чем наивное суеверие. Ветхозаветный человек отчетливо осознал реальность темного мира. Казалось, сам воздух был наполнен его испарениями; участились случаи беснования и одержимости (4). Зло перестали считать только изъяном, оно обнаруживало свою страшную активность, направленную против Творца и Его воли. Теперь, когда говорили о дьяволе, то имели в виду не ангела-искусителя Книги Иова, а космического врага всего творения.

Под влиянием маздеизма, проникшего к иудеям через Кумран, библейский образ Дракона стал принимать вполне определенные черты. Утвердился взгляд на Вселенную как на арену битвы между Мраком и Светом, битвы, которая с каждым днем разгорается все яростней.

Простой народ выражал эти идеи языком мифа. Суть его сводилась к тому, что некогда сатана, не желая примириться с центральным местом Адама в мироздании, отпал от Бога, что он притязал "занять место Сущего" и потому был "лишен ангельской славы" (5). Картины, которые впоследствии вдохновят Джона Мильтона, прочно вошли в религию иудаизма.

Силам зла противопоставлялось могущество Божие. Но в каком виде оно проявится? Здесь мнения расходились. Если Книга Исайи возвещала об Агнце, Который придет без внешних знаков господства, побеждая лишь мощью Своего Духа, то символика других пророчеств давала повод ждать, что потрясены будут небо и земля. В одном, однако, все были согласны: Сам Господь, "Владыка Сильный", истребит зло и восстановит вечное согласие с тварью.

Небо и земля, ночи и дни,

все создания покорятся Богу

и не будут нарушать заветов Его...

Господь отринет от Себя злых,

а праведные воссияют, как солнце;

и в это время люди будут

от грехов своих

очищены водой (6).

"Народ пребывал, замерев в ожидании"-эти слова евангелиста Луки кратко и точно передают состояние умов в первые годы правления Пилата (7). Израиль, действительно, был подобен натянутой струне. Вот почему, когда на берегах Иордана появился молодой отшельник Иоханан бар-Захария, говоривший, что Царство Божие при дверях, к нему немедленно потекли толпы людей.

В Евангельской истории человек этот известен под именем Иоанна Крестителя.

Новое мессианское движение встревожило Ирода Антипу. Западная сторона реки, где поселился проповедник, входила во владения тетрарха. По словам Иосифа Флавия, он стал опасаться, "как бы огромное влияние Иоанна на массу не привело к какому-нибудь возмущению". Чтобы, как пишет Флавий, "не раскаиваться, когда будет поздно", Ирод послал на Иордан солдат. Креститель был закован в цепи и переправлен в Махерон (8). Выбор пал на эту крепость, по-видимому, не случайно: она находилась километрах в двадцати от места, где Иоанна взяли под стражу. Антипа мог опасаться, что, если узника перевозить дальше, за него вступятся его многочисленные приверженцы.

В намерение тетрарха не входило предать пророка казни. "Страх перед народом,-поясняет евангелист,-остановил его" (9). Ирод ограничился тем, что положил конец деятельности Иоанна, оставив его в почетном заточении.

Но Антипа опоздал. "Человек, посланный от Бога", уже выполнил свою историческую миссию-возвестил людям о наступлении новой эры.

Правитель имел все основания удивляться молниеносному успеху Иоанна. За какие-нибудь несколько месяцев он сумел вызвать покаянную волну по всей стране. К нему шли не только из Иорданского округа, но также из Иудеи и Галилеи. Среди кающихся были представители самых разных профессий и сословий: от книжников и солдат до мытарей.

Народ почтительно называл Иоанна "рабби", но он не походил на обычных учителей. Все чувствовали, что Израилю послан наконец настоящий пророк, словно бы сам Илия явился из глубины веков. Даже внешний вид Крестителя был необыкновенным. Евангелия описывают его одежду и пищу, хотя, как правило, в них редко говорится о подобных деталях. На пустыннике была грубая бедуинская власяница из верблюжьей шерсти и кожаная повязка вокруг бедер. По обычаю назореев он носил длинные волосы. Предание запомнило, что Иоанн не пил вина и не ел хлеба. Его кормила скудная природа пустыни, где он находил мед и съедобную саранчу (10).

Все это, конечно, могло действовать на воображение людей, однако аскеты уже перестали быть редкостью в Палестине; поэтому разгадку "огромного влияния" Иоанна, о котором пишет Флавий, следует искать в чем-то другом. Но в чем? Креститель не совершал чудес, его не поддерживал авторитет раввинских академий; фарисеи называли его бесноватым, хотя и не решались бороться с ним открыто. Будучи священником по рождению, пророк не связал свою судьбу с Храмом и не примкнул к саддукеям. Он вообще не являлся последователем какой-либо школы или секты. Наконец, Иоанн был молод и проповедовал лишь короткое время.

Трудно объяснить популярность Крестителя и просто тем, что его проповедь оказалась созвучна кризисному моменту. В этом смысле он не составлял исключения. Но интересно, что Флавий, который с презрением говорит о большинстве религиозных вождей тех лет, называет Иоанна праведником*. Даже такое ничтожество, как Антипа, и тот невольно подпал под обаяние Крестителя. По словам евангелиста, тетрарх "выслушивал его, и смущался сильно, и охотно слушал его" (11). Позднее, обезглавив Иоанна, Ирод мучился страхом и угрызениями совести. Когда до него дошел слух об Иисусе, он решил, что это воскрес убитый им пророк.

----------------------------------------------------------------------

* .......... ........ - достойный (или совершенный) муж

Почитатели готовы были видеть в Иоанне самого Мессию, хотя ни он, ни его дела не указывали на это. Одним словом, в самой личности Крестителя была заключена та неодолимая духовная сила, которая покоряла людей и влекла их к нему.