сердцу Иеремии. Иеремия встретил на своем пути Того, Кого ощутил как близкое Существо, Кого можно любить, с Кем можно говорить и даже спорить, как с другом. Неприступный Царь Славы, явившийся Исайе, грозный Судья, вещавший устами Амоса, Михея и Софонии, в опыте Иеремии приближается к человеку, преодолевая дистанцию, открывая Свой живой человеческий Лик. Здесь обнаруживается прямое соответствие между Откровением и воспринимающей его душой. Ярко выраженное индивидуальное самосознание пророка позволяет ему углубить личностный аспект "богопознания". При всем том меньше всего Иеремию можно назвать человеком, погруженным лишь в свои внутренние проблемы. В нем нет крайнего индивидуализма, отрывающего человека от прочих людей, он сознает себя членом народа Божия, ответственным за своих собратьев. Божественный призыв бросает пророка в самую гущу событий, побуждает его к неустанной борьбе. А борьба его была долгой и тяжкой. Иеремия не вспыхнул на короткое время огневым сигналом в ночи, подобно Амосу, Осии и Софонии, его не окружал, как Исайю, ореол почитания при жизни. Преследуемый ненавистью, отвергнутый близкими, не имеющий семьи, заклейменный как предатель, он одиноко проходил по жизни с ощущением зрячего в стране слепых. И порой не в радость становилось ему его прозрение. Только Барух, ученый человек, своей преданностью смягчал горечь всеобщего непонимания. Ему мы обязаны тем, что речи Иеремии и память о событиях его жизни были сохранены в годы изгнания.

x x x

Иеремия родился около 645 года, в конце мрачного правления Менаше. Он провел детство и юность в Анатоте - маленьком городке в нескольких километрах к северу от Иерусалима. Жители Анатота, принадлежавшие к старым левитским семьям, гордились своим прошлым. Их предки были удалены из столицы еще при Соломоне, но сохранили славные предания старины. Здесь недолюбливали царей, высоко ставили патриархальную простоту и с благоговением говорили о временах Моисея. Анатот фактически находился уже вне земель колена Иудина, и в нем были живы традиции Севера. Книга Осии и Тора с их тоской по оставленному Завету могут дать ясное понятие о настроениях, господствовавших в этом левитском поселке.

Отец Иеремии был священником, но, так как доходы от совершения обрядов были невелики, он, как и другие левиты, занимался земледелием и разведением овец. В этой полукрестьянской среде всегда ценилось знание Слова Божия. Проповеди Иеремии свидетельствуют о том, что он был воспитан на священной литературе. Друзей в Анатоте у будущего пророка, по-видимому, не было, и поэтому главными собеседниками его стали религиозные книги, образы и идеи которых целиком завладели его душой.

Иеремия с детства должен был слышать о гонениях за веру в Иерусалиме, о гибели исповедников и, вероятно, нередко задумывался над трагическими судьбами народа Господня Что ожидает его в будущем? Как исправить то, что было сделано в страшные годы отступничества? Есть ли еще путь к спасению?

Нетрудно предположить, что именно эти вопросы вставали перед юношей, когда с высоты анатотского холма смотрел он на далекие горы Галаада и на серую гладь Мертвого моря. Широкие панорамы невольно навевали раздумья, а запечатленные в сердце слова пророков давали неясным думам форму и направление. Впрочем, единственное, что можно утверждать определенно об этом раннем периоде жизни Иеремии,-это то, что его не манили ни широкий мир, ни борьба. Скорее всего он предпочел бы никогда не покидать своего тихого городка.

Но путь Иеремии должен был стать иным.

x x x

Как мы уже знаем, 626 год явился переломным для Иудеи. Иеремия, которому тогда было около двадцати лет, мог видеть отяды царя Иосии, проходившие мимо Анатота на север, и вместе с жителями встречать их после победоносного возвращения. Многие не верили своим глазам и предсказывали наступление нового, счастливого времени. Но именно в эти дни, когда всех охватили волнение и радость, жизнь Иеремии круто изменилась в неожиданную сторону: он явственно услышал внутренний голос, призывавший его возвестить людям волю Господню и объявлявший, что ему, сыну Хилкии, еще до рождения было определено стать "пророком для народов".

Робость и колебания овладели юношей, когда он понял, какой трудный подвиг возлагается на него. Сам он так описывает свои попытки уклониться от призыва:

"И сказал я: о Владыка мой Ягве! Видишь, я не владею словом, потому что я юн. И сказал мне Ягве: не говори "я юн", ибо ко всем, к кому Я пошлю тебя, ты пойдешь и все, что Я повелю, скажешь. Не бойся ничего перед ними, ибо Я буду с тобою.

И Ягве простер руку Свою, и коснулся уст моих, и сказал: вот Я вложил слова Мои в уста твои. Смотри, ныне поставил Я тебя над народами и царствами, чтобы искоренять и разрушать, губить и разорять, строить и насаждать" (Иер 1, 6-10)

Таким образом, перед Иеремией была поставлена задача: в решающий для народа час беспощадно выкорчевывать нечестие и зло с тем, чтобы насаждать семена грядущего Царства. И пусть вся страна празднует освобождение от древнего врага, пророк должен прервать ее веселие, поднявшись "как крепость, как железная башня, как стена медная против царя Иудеи, против князей ее, против священников ее и против народа земли".

Иеремия направляется в Иерусалим, туда, где подобает говорить пророку Божию. До города около часа быстрой ходьбы. Когда он входит в ворота, он слышит шум и ликующие крики: столица охвачена праздничным возбуждением. Недавнее прошлое забыто, о покаянии никто не помышляет. Во всем винят Ниневию и плохих правителей. У всех на устах пророчество Нафана о вечной славе дома Давидова.

Никакое праздничное богослужение не проходит теперь без выступлений пророков, которые изрекают перед народом глаголы Господни и поют священные гимны.

На этот раз пророчествовать будет левит из Анатота.

Быть может, Иеремия произнес свою речь с того самого помоста, откуда говорили Исайя или Михей, и поэтому их слова ожили в его сознании, во всяком случае, вначале он заговорил языком старых пророков. Желая напомнить народу о его измене Моисееву Завету, он повторил притчу Осии о неверной жене, притчу Исайи о винограднике. Он не мог не сочувствовать решению царя Иосии покончить с язычеством в стране, но при этом ясно видел, сколь поверхностным оставалось "обращение" масс. Еще и еще раз воскрешал Иеремия картины времен отступничества. Даже язычников готов был он ставить в пример Израилю:

"Пойдите на Греческие острова и посмотрите, пошлите в Кидар, разузнайте хорошенько и посмотрите: было ли что-нибудь подобно этому? Переменил ли какой-нибудь народ богов своих (хотя это и не боги)? А Мой народ променял Славу свою на тщету. Подивитесь этому, небеса, и содрогнитесь от ужаса" (Иер 2, 10-12).

Пророк, намеренно сгущая краски, рисует картину народного падения. Он заранее отвергает все оправдания и разит беспощадно. Мало того, что народ в годы узаконенного нечестия надругался над своей верой и погрузился в омут язычества, он и теперь еще не полностью отказался от суеверий и идолов. Чего стоят клятвы именем Ягве, когда заветы Его ни во что не ставятся, когда рядом с Его храмом еще теплятся очаги преступного идолопоклонства? Как можно терпеть тех, кто думает, что можно одновременно служить Ягве и истуканам? "Удивительное и страшное делается в этой стране,-говорит Иеремия,-пророки пророчествуют ложь, священники господствуют с их помощью, а народ Мой любит все это" (5, 31).

В другой раз, подражая Софонии, Иеремия поет перед толпой грозную песнь о возмездии. Пусть не обольщают себя иудеи падением одного врага: явятся и другие. Там, на Севере, где слышен шум битв, Ягве готовит полчища новых завоевателей. Они придут, неотвратимые и звероподобные, говорящие на неведомом языке и не знающие пощады. Предсказывая это новое нашествие, Иеремия сам пугается своих слов.

"И сказал я: о Владыка мой Ягве! Неужели Ты только обманывал этот народ и Иерусалим, говоря: "мир будет у вас", а между тем меч доходит до души?" (Иер 4, 10).