Она вспомнила танцовщицу: в ее первый визит они была мрачная и печальная, во второй — злобная и агрессивная. Не воспользуется ли однажды она во мраке ночи своим длинным острым кинжалом, который каждая цыганка носила в своем чулке? При этой мысли Сабина вздрогнула, но потом вспомнила, что рядом будет он. Он будет рядом, чтобы защитить ее, любить ее, сделать ее своей женой, своей королевой. Больше ничего не имело значения.

Она подошла к письменному столу, повернула ключ в замке, вытащила письма, которые написала утром, и сложила их в ряд на туалетном столике. Теперь она увидела, что, когда подписывала конверт маме, слеза упала на слово «Кобблфилд» и оно смазалось. «Это символично», — подумала Сабина. Это место исчезало из ее жизни, но она знала, что никогда не сможет полностью стереть его из своего сердца и памяти. Большой полуразвалившийся дом священника, с его истоптанными лестничными коврами и обтрепанными стенами, в котором жили те единственные люди, которых она любила, навсегда останется ее домом.

И тем не менее все это она должна оставить. Она отказывалась от любви своих родителей, принижала их чувство собственного достоинства и, возможно, рвала все связи со своей семьей. И все же, как ни странно, это сейчас было не важно. Она любила его. Она ехала к нему, и это значило для нее все.

Только положив на стол свои письма, она подумала, что даже не знала его имени. Эта мысль пришла ей в голову, когда она подумала о папе и вспомнила, как часто он говорил, что сам венчает ее, когда придет время, в маленькой деревенской церквушке, где ее крестили и где она молилась Богу с тех пор, как себя помнила.

Она так часто представляла себя стоящей у алтаря во всем белом, с закрытым кружевной фатой лицом. Она даже слышала свой собственный голос, который повторял: «Я, Сабина, беру тебя…», а теперь она даже не знала имя мужчины, за которого собиралась выйти замуж. Она едва могла в это поверить, и все же это была правда. Она всегда думала о нем как о короле, и почему-то в их разговорах так и не представилось случая тактично спросить его имя.

Не сошла ли она с ума, спрашивала она себя, вот она уезжает, приносит в жертву все и отдается во власть мужчины, который даже теперь, в последний момент, так и не назвал своего имени! А потом она поняла: услышь она, что он сам Дьявол, все равно бы поехала к нему.

Это и есть любовь! Неодолимое бушующее море, о котором он говорил, огонь, который, как сказала леди Тетфорд, мог и уничтожать и творить. Любовь уничтожила все ее желания, все амбиции, весь снобизм. Единственное, чего она хотела, — принадлежать мужчине, которого любила. Не важно, что ее постелью станет жесткая земля, что у нее не будет ничего, кроме того, что даст ей он, что она должна отказаться от всех и от всего, что до этого момента казалось, ей необходимым. Она любила, и такой любви нет сил сопротивляться. Она всепоглощающа.

Сабина взглянула на часы, стоящие на каминной полке. Десять часов! Она быстро задула

свечи, бросила последний взгляд на свое бледное, напряженное и одухотворенное лицо, осторожно прошла на цыпочках по балкону и спустилась по деревянным ступенькам в сад. Пройдя между деревьев, она подошла к стене, нашла камень, на который можно было поставить ногу, подтянулась и заглянула через край. Внизу стояла запряженная парой лошадей карета.

В своей жизни Сабина ездила на многих каретах, но ни одна из них не двигалась так быстро, как та, что прислал за ней цыганский король. Лошади, подумала она, должно быть, похожи на того коня, на котором ездил он сам, ведь длинный и крутой подъем до дороги Гранд-Корниш, казалось, отнюдь не заставил их замедлить свой бег, и не раз, когда карета вдруг начинала качаться из стороны в сторону, Сабине приходилось держаться за стенки, чтобы не упасть на пол.

Лошади быстро уносили ее прочь от цивилизации, которую она покидала, предпочтя ей примитивную жизнь, ждавшую ее впереди, и Сабину вдруг охватил дикий восторг. Окно было открыто, и она чувствовала на своих щеках морской бриз, нежно нашептывающий что-то в лентах, которые свисали с ее головного убора.

Теперь, когда они были уже далеко за городом, цыганский возница начал выкрикивать странные слова, чтобы подстегнуть своих коней, и не раз вдруг начинал петь — странные, мелодичные песнопения, которые, казалось, так гармонировали со всем происходящим.

— Ай-я! Ай-я! — звенел его голос во мраке. Лошади мчались галопом, колеса кареты грохотали по неровной земле, и Сабине то и дело казалось, словно ее подкидывали вверх огромные штормовые волны.

— Ай-я! Ай-я! — снова и снова выкрикивал цыган.

Наконец Сабина увидела впереди рой огней. Она понятия не имела, что это было, пока они не подъехали ближе и она не увидела вереницу факелов, которая тянулась от ослепительного света огромного костра.

Карета резко остановилась, дверцу распахнули, и молодой цыган на ломаном французском пригласил ее спуститься. Теперь она должна пройти сквозь ряд факелов. Сегодня не могло быть сомнений по поводу ее приема: в мерцающем свете маленьких огоньков она видела, что мужчины с факелами в руках улыбались — их белые зубы сияли на смуглой коже и яркие глаза смотрели на нее не с гневом, а с восхищением и дружелюбием.

Она медленно прошла сквозь их строй. Те, кого она уже миновала, вереницей шли за ней следом. И все двигались вперед к огромному маяку взметающихся к небу языков пламени.

Он ждал ее. Сердце девушки подпрыгнуло в груди, и она с трудом заставила себя не побежать. Он стоял у огня, и она увидела, что он был еще великолепнее, чем когда-либо. На его белой блузе сверкала золотая вышивка, на пальцах и в ушах блестели драгоценные камни. Они украшали рукоятку его ножа, наполовину спрятанного за красным поясом, обвивавшим его талию.

Наконец он двинулся ей навстречу. Триумф и вместе с тем удивление, которые отразились на его лице, заставили ее опустить глаза.

— Ты приехала!

Эти слова прозвучали с такой невыразимой радостью, что она схватила его руки — ей нужно было почувствовать их силу, поддержку.

— Я… приехала.

Он почувствовал ее дрожь, и его пальцы сжали ручку.

— Моя мечта сбылась, сердце мое, жизнь моя, любовь моя! — воскликнул он, и его голос заставил ее затрепетать от невыразимого восторга.

Затем он повернулся к цыганам, которые собрались вокруг, и закричал громким голосом, который, казалось, эхом вернулся к ним из темноты. Сабина не поняла самих его слов, но догадалась, что он только что представил ее своему народу. Раздался громкий гул голосов, и старик с длинной бородой и золотой цепью с драгоценными камнями, которая, как догадалась Сабина, была неотъемлемым атрибутом всех церемоний, вышел вперед, держа в руке нож.

Она заставила себя не дрожать и не кричать, когда он сделал надрез на ее запястье. Брызнула алая кровь, а затем, когда похожий надрез был сделан и на запястье короля, их руки связали — его правую и ее левую — и, пока старик произносил над ними странные слова, их кровь перемешалась.

Когда с этим было покончено, им поднесли огромный глиняный кувшин с вином. Старый цыган протянул его Сабине, она отпила из него, то же сделал и король, и с криком кувшин бросили на землю. Он разлетелся на кусочки. Проворные руки собрали осколки, и Сабине дали подержать один из них.

— Пока мы будем хранить эти кусочки, — тихонько пояснил цыганский король, — наша любовь будет жить.

— Моя никогда не умрет, — прошептала Сабина.

— И моя, — ответил он.

Из другого кувшина на них плеснули воды жестом, который, как догадалась Сабина, должен был очистить их от злых духов. На этом церемония была закончена, их руки развязаны. Все еще держа пальцы Сабины в своих, цыганский король подвел ее туда, где перед огнем стоял импровизированный диван.

Музыка, которая еле слышно звучала с тех пор, как Сабина приехала, теперь разразилась неистовым крещендо. Дюжина танцоров, мужчин и женщин, впрыгнули в открытое пространство перед костром. Они танцевали самозабвенно, и их танец был волнующим и страстным. Остальные раскачивались в ритм всем телом, хлопали в ладоши и пели.