Одна мина попала в лобовую броню, сорвала с танка оба крыла. Этим легким повреждением все и ограничилось, так как экипаж был внутри машины, пехотинцы — под ее днищем.

Последовал еще залп — опять по тому же месту. Мы тоже закрыли все люки. Когда огонь стих, слышу: рация работает уже под днищем нашего танка. Так и есть — начальник штаба батальона с радистами перебрались к нам. Причем работают не только на прием, но и на передачу. Вылез я из люка, говорю:

— Товарищ старший лейтенант, прошу отойти от машины.

А он зло так спрашивает:

— В чем дело, сержант?

— В том, что ваша рация работает на передачу и вас засекли немецкие пеленгаторы. Накроют одним залпом.

— Не командуйте, — отвечает. — Здесь я приказываю.

В этот момент подошел мой ротный, капитан Карпенко. Как всегда, не повышая голоса, он разъяснил старшему лейтенанту простую истину: наши собственные танковые радиостанции работают на передачу только в крайнем случае. Иначе их сразу же засечет противник. Ну а последствия ясны.

Карпенко кивнул в сторону танка старшего лейтенанта Сихарулидзе:

— Вам этого мало? Прошу уйти от машин.

Начальник штаба стрелкового батальона с ворчанием переместился со своими радистами в глубь леса, но как только они возобновили радиопередачу, туда опять полетели мины, а потом и снаряды.

В обороне на реке Пилица 3-й батальон 107-й танковой бригады простоял более двух месяцев. С пехотинцами завязались у нас добрососедские отношения. Когда случались на плацдарме перебои в снабжении (фашистская авиация постоянно бомбила переправы), делились друг с другом чем могли. То мы им хлеба подбросим, то они нам махорки.

Фашисты оборонялись за речкой, метрах в двухстах, Как вечер, кричат с той стороны: «Эй, Иван, у тебя опять на обед кукуруза?! Приходи, покормим! У нас баранина». Ну мы, разумеется, в долгу не оставались. Володя Пермяков, бывало, такую речь толкнет в ответ, что мы со смеху катаемся.

А в ночь на великий наш праздник 7 Ноября в расположении фашистов поднялся переполох. Трещали пулеметы и автоматы, рвались ручные гранаты. Потом все стихло. Под утро пришел к нам посланец от соседей-пехотинцев, притащил полмешка немецкого шоколада, бутылки с красным вином.

— С праздничком, — говорит, — вас, товарищи танкисты! Примите подарок. Ребята просили передать.

Рассказал, что ночью ходили в разведку. Удачно Взяли трех «языков», в том числе офицера. На обратном пути натолкнулись на землянку, а в ней продовольственный склад. Решили, что не следует добру пропадать. Тем более что у нас праздник.

Вскоре после октябрьских праздников 107-ю танковую бригаду сняли с переднего края, отвели ближе к Висле. Отсюда мы повзводно переправлялись за реку, к своим тыловым подразделениям, переводили машины на зимнюю смазку, после чего возвращались на плацдарм.

21 ноября был у нас опять праздник, так сказать, армейского значения. 2-я танковая армия была переименована в гвардейскую, 16-й танковый корпус стал 12-м гвардейским танковым, 107-я танковая бригада — 49-й гвардейской танковой. Состоялся торжественный митинг, нам вручили гвардейские значки.

После митинга командующий армией генерал Богданов обходил строй подразделений 49-й гвардейской Вапнярской Краснознаменной, ордена Суворова танковой бригады. Остановился и возле нашего танка, спрашивает:

— Механик-водитель машины номер триста двадцать два жив-здоров?

Отвечаю:

— Так точно, товарищ генерал!

— Я-то, — говорит, — думал, ты громобой, косая сажень в плечах. Помнишь город Пухачев?

Как же мне не помнить?! На ближних подступах к городу, когда мы разгоняли метавшихся во ржи гитлеровских пехотинцев, путь танку пересек неведомо откуда выскочивший вездеход. Я едва успел затормозить. Он тоже тормознул. Кричу из люка разные веские слова, а водитель вездехода в ответ: «Не горлань, начальство везу». Говорю: «Начальство тем более должно правила знать». Гляжу, приподнялся брезент, сам командарм Семен Ильич Богданов кивнул мне головой. «Ты прав, танкист, — говорит. — Должно знать!» И поехали они дальше. А номер моей машины он, видимо, запомнил.

Сейчас он подал мне руку, пожал крепко, спрашивает:

— Значит, держишься на земле, гвардеец?

Говорю:

— Матушка-Русь держит, товарищ командующий.

Честно сказать, большую я тогда гордость испытывал. И за себя, и за нашего батю, за командующего, который помнил солдата, даже если война столкнула его с ним случайно, на несколько минут.

Прорыв на Иновроцлав

На магнушевском плацдарме в обороне мы стояли до 14 января 1945 года. Утром этого дня загремела артиллерия, войска 1-го Белорусского фронта перешли в наступление. Пехота форсировала реку Пилицу, а на следующий день, переправившись по захваченному мосту, 49-я гвардейская танковая бригада вошла в прорыв. Она действовала как передовой отряд 12-го гвардейского танкового корпуса. Наступали в общем направлении на северо-запад. Достаточно было взглянуть на карту, чтобы понять смысл этого движения. 2-я танковая армия как бы подсекала с юга тыловые коммуникации варшавской группировки противника.

Шли быстро. Обогнали боевые порядки своей пехоты, а затем начали обгонять и отступавшие параллельными дорогами фашистские колонны. Во второй половине дня по приказу комбата наш взвод свернул с шоссе влево. Миновали широкое заснеженное поле, двинулись лесом. Выйдя на опушку, увидели дорогу, по которой, растянувшись на полкилометра, отступала вражеская мотопехота, обозы и три легких танка.

Погорелов скомандовал по радио:

— Мой танк атакует голову колонны, Матвеев — центр, Пилипенко — хвост. Вперед!

Вздымая снежную пыль, ведя пушечно-пулеметный огонь, тридцатьчетверки выскочили из ельника на дорогу. Фашисты даже бежать не пытались. Да и некуда — кругом поле. Не слезая с автомашин, они тянули вверх руки, кричали:

— Гитлер капут!

Их танки не сделали ни одного выстрела. По правде говоря, не с тридцатьчетверками тягаться этим легким машинам.

Пленных передали подоспевшей мотострелковой роте и вернулись на шоссе. Уже в сумерках присоединились к своему батальону. Ночью обойдя город Блендув, ворвались в него с запада. Окраинные улицы забиты тягачами с минометами и малокалиберной зенитной артиллерией, колесными машинами. Идем вдоль улицы, присматриваемся. В темноте легко ошибиться, тем более что в наших войсках теперь очень много трофейных машин.

— Может, наши? — сомневается Михаил Сильных, радист.

Из-за брезента ближайшего тягача высовывается голова в каске. Фашист!

— Видел «нашего»?! — кричу радисту.

— Видел, — отвечает он и из пулемета прошивает брезент тягача. Стучат автоматы десантников. У фашистов паника, разбегаются с улицы по дворам. Вижу, как Ншан Дарбинян поддел своим танком огромный шкодовский грузовик и раздавил его. Но это так, для острастки. Большинство тягачей и автомашин попадает в наши руки исправными. Пригодятся.

В центре города еще идет сильный бой, но 49-я бригада здесь не задерживается. Километрах в тридцати северо-западнее Блендува перерезаем одну из железных дорог, ведущих от Варшавы на запад, идем дальше, к Сохачеву. Взять этот город с ходу не удалось. Мост через реку Бзуру взорван, противник накрывает нас плотным орудийным огнем. Выведены из строя машины командира роты капитана Карпенко и старшего лейтенанта Сихарулидзе. Карпенко убит, Сихарулидзе тяжело ранен. Техник-лейтенант Орешкин и его слесаря-ремонтники Иван Родионов и Александр Монахов выводят подбитые танки из-под огня и сразу же принимаются за ремонт.

Где-то севернее нас на берегу той же Бзуры идет сильный бой. «Солдатский телеграф» в лице Федора Барабонова и других шоферов, мотающихся с боеприпасами и горючим вдоль реки, передает: «Мотострелки захватили плацдарм… Фашисты контратакуют… Саперы навели мост».

Стоим под Сохачевом, в лесу. Ждем приказа. В ночь на 17 января майор Кульбякин ведет батальон к переправе. Переезжаем на ту сторону Бзуры, глубоко обходим Сохачев с юго-запада. На броне у нас десантники. Танки идут лощинами, огневой бой слышен уже далеко за спиной. Выбираемся на дорогу и резко поворачиваем на запад. Комбат высылает разведку. Наш взвод направляется к Сохачеву по шоссе, взвод старшего лейтенанта Бенке — по параллельной дороге.