— Позвольте мне сначала ответить на эти вопросы, виконтесса! — прервал ее Нарышкин. — Здоровье ее величества плохо. Припадки подагры все усиливаются, кроме того ее лейб-медик Шварц говорил мне по секрету, что императрице грозит опасность со стороны одного из нежнейших внутренних органов. Сообразно с физическим страданием нарушается также правильная деятельность мозга. Императрица никогда не была сильна головой, но в последнее время она становится окончательно игрушкой в руках Бирона…

— Ну, она всегда была ею! — заметила Жанна.

— Но не до такой степени, как теперь. Прежде герцог хоть немного опасался ее, если не как императрицы, то как ревнивой женщины, а теперь он без удержу предается своим развратным наклонностям. Между прочим усилением влияния герцог воспользовался, чтобы нарушить добрые отношения между императрицей и принцессой Анной. Теперь уже считают непреложным фактом, что императрица ни в коем случае не сделает принцессу Анну своей наследницей…

— Но к кому же перейдет трон? — спросила Жанна.

— Этот вопрос не решен. Императрица ждет последствий брака принцессы с принцем Ульрихом и, как уверяют, передаст корону их потомству. Говорят, что указ уже заготовлен, но его держат в секрете…

— Но ведь этот брак еще не заключен? — спросила Жанна. — Насколько я слышала, его собираются отпраздновать этим летом?

— Да, это — правда.

— А если бы императрица умерла теперь же?

— То это было бы равносильно полному крушению всех наших планов, — перебил Жанну маркиз Суврэ, — потому что партия принцессы Елизаветы еще не окрепла и, следовательно, не будет способна решительным ударом сделать кандидатуру царевны бесспорной!

— Мне кажется, что маркиз совершенно прав, — сказал Нарышкин. — Мой собственный печальный опыт показал мне, что наше общество в достаточной мере разобщено. Если послушать наших бояр, когда они говорят под влиянием даров бога Бахуса в безопасном месте, то они готовы хоть сейчас кинуться на защиту попранных прав царевны; но в решительный момент никто не хочет идти первым, каждый опасливо озирается по сторонам, а этим промедлением может воспользоваться всякий, кому не лень! Мне кажется, что этим случайным замечанием я ответил также и на ваш последний вопрос, виконтесса. Наше общество негодует, наше общество возмущено, но это негодование, это возмущение проявляются лишь в пустом ворчаньи. Только тогда, когда каждый недовольный вполне ясно увидит свою выгоду в перемене царствования, можно рассчитывать на действительную помощь общества. Но необходимо принять во внимание также и то, что интересы отдельных частей общества различны, а потому на его недовольстве еще ничего строить нельзя.

— То есть, иначе говоря, — сказала Полетт, — вы считаете, что переворот в России почти невозможен?

— Нет, виконтесса, — ответил Нарышкин, — этого я отнюдь не считаю. Я нахожу только, что на общество полагаться нечего, хотя бы потому, что в том смысле, как понимаете его вы, французы, общества у нас в России нет.

— Что же нужно для осуществления переворота?

— Прежде всего, деньги, потом помощь иностранной державы.

— В чем вы видите помощь иностранной державы?

— В умелом отвлечении русского правительства от внутренних забот к внешним.

— Еще один вопрос. Если, по-вашему, на общество полагаться нечего, то на какой же слой… на какую же касту, что ли, могут опереться заговорщики?

— Главным образом, на военных. У нас, в России, это и всегда было решающей силой, а теперь русским военным грозит ряд ограничений, что вызывает среди них глухое брожение.

— Но ведь вы только что упоминали об отвлечении внимания правительства к "внешним заботам", а последние всегда вызывают передвижение войск ближе к границам. Как же в таком случае войска будут в состоянии оказать помощь заговорщикам?

— Внешнее давление должно сказаться внезапно, заставить правительство потерять голову и дать возможность заговорщикам нанести решительный удар до выступления войск. Повторяю, очень многое в данном случае зависит от удачно избранного момента.

— Считаете ли вы возможным осуществление переворота при жизни императрицы?

— Возможным — да, но очень трудно осуществимым.

— Можно ли рассчитывать на помощь вашего духовенства? Мне говорили, что оно пользуется большим влиянием на народ.

— Духовенство всей душой будет стоять за партию царевны; особенно теперь, когда на священников пошли гоненья. Так, еще недавно одного из священников за смелую проповедь посадили на кол.

— В чем была ваша личная ошибка при последнем заговоре?

— Я неправильно учел момент. Вам, конечно, известно, что мы ведем теперь войну с Турцией. В обществе распространились слухи, что военные действия начались очень несчастливо для России, и наша знать стала искренне возмущаться. Я и подумал, что правительству не на кого сейчас опереться: знать служилая ворчит, военные в походе. Я полагался на оглушающий эффект стремительности действий, но результат получился противоположный: никто не пошел за мной, и я сам еле унес ноги.

— Благодарю вас, мсье Нарышкин, — сказала Полетт вставая. — Из ваших слов я вынесла то же убеждение, которое уже давно сложилось у меня — задуманное нами дело требует громадной подготовительной работы и большой тонкости различных сплетений! А теперь я должна ехать и увезти с собой маркиза, нам пора!

Когда Полетт и Суврэ уехали, Нарышкин спросил Жанну:

— Скажите пожалуйста, Анна Николаевна, кто такие эти господа?

— Виконтесса де Вентимиль — моя товарка по монастырской школе, а ныне — подруга французского короля. Маркиз де Суврэ принадлежит к числу близких друзей короля и … мой жених!

— И оба они так увлечены переворотом в пользу царевны?

— О, да!

— Отлично! — сказал Нарышкин, потирая руки с довольным видом. — Варись, каша, покруче!

XII

СОВЕЩАНИЕ

Все уже были давно в сборе, а его величество Людовик XV все еще не появлялся. Сестры-хозяйки сильно волновались, хотя и по совершенно различным поводам. Полетт пугало это опоздание, как признак отсутствия у короля интереса к задуманным ею широким планам. Луиза, наивная и безразличная к политическим делам, беспокоилась за судьбу ужина. Ведь король, в виде особенной милости, дал ей знать, что после совещания будет ужинать у нее в качестве простого гостя наравне со всеми. Зная, как любил поесть Людовик, Луиза воспользовалась этим днем, чтобы приготовить по добытому ею сложному рецепту очень тонкое блюдо из дроздовых филейчиков, слегка замаринованных в настоенном на горьких травах вине, шпигованных трюфелями и тонувших в нежном, как предзакатное облачко, соусе из тертых на сливках шампиньонов, заправленных петушиными гребешками. Это блюдо надо было есть сейчас же, как только оно было готово, и Луизу очень волновало, что совещание из-за опоздания короля затянется и все перестоит.

Волновался и Флери, хотя лучше всех скрывал это. Раздосадованный на "дерзкую девчонку", осмелившуюся с такой смелостью пойти ему наперекор, он поставил своей задачей дать ей сегодня блестящее сражение, раздавить ее наивные доводы, доказать королю ее ничтожество и заронить в его душу опасение тех бед, которые могут последовать, если дать место в политике страны женскому влиянию. Флери чувствовал себя хорошо вооруженным и теперь перебирал с государственным секретарем Амело ряд заметок и докладов, подготовленных им в определенном порядке. Но король все не шел… Как знать, вдруг он решил, не советуясь ни с кем, пойти той дорогой, которую среди пламенных ночных ласк предуказывает ему развратная, тщеславная любовница? О нет, кардинал сумел бы отомстить. Но дадут ли ему время на это? Правда, король еще сегодня утром был особенно любезен с ним, но любезность его величества не может ввести в заблуждение такого травленого волка, как он, Флери! Он отлично помнит, как лет десять-двенадцать тому назад король был особенно любезен с герцогом Бурбонским и особенно настойчиво просил его не опаздывать на охоту, на которую все собирались. Но не успел король выйти из комнаты, как его именем герцога арестовали и отправили в ссылку! Как знать, может быть, и его, Флери, отсюда отвезут прямо в Бастилию? С таким комедиантом, как Людовик, можно было всего ждать, следовало всего опасаться…