— Они не теряют времени даром! — воскликнул Суврэ, отдавая честь паштету из фазанов с перигорскими трюфелями.

— Вот именно! — согласился король. — Конечно, в такую минуту я не мог дать им никакого положительного ответа. Я сказал, что Тремуйль еще не умер, что Божья воля часто нарушает все людские расчеты, что меня самого десятки раз приговаривали к смерти, но если их мрачные предположения осуществятся, тогда я подумаю.

— Прикажете налить вина вашему величеству? — сказал Суврэ, заметив, что король что-то ищет.

— Налей, вот того! Потому ли что не знали ничего верного, или не хотели портить мне удовольствие в Шуази, но до вчерашнего вечера я даже не знал, что у ла Тремуйля оспа. Нечего говорить, как поразила и огорчила меня эта весть! Чтобы как-нибудь разогнать тоску и тревогу, я послал сказать Луизе и Полине, что прибуду к ним вечером поиграть в карты. Прихожу туда — там уже известно, что душа Тремуйля борется между жизнью и смертью! Оказывается, у сестер уже имеется свой кандидат на освобождающееся место камер-юнкера, и они принимаются хлопотать за герцога Люксембургского!

— И он тоже! — воскликнул маркиз.

— Вот слово в слово то, что и я подумал тогда! — продолжал король. — Кое-как шутками и смешком мне удалось увильнуть от ответа. Но сегодня ко мне явился Флери с просьбой помешать дуэли кровожадного Суврэ с тихоньким ла Хот-Гаронном; я отдал распоряжения, а пока наводил справки, где именно должна состояться дуэль, стал говорить с кардиналом о разных делах, и он очень ясно намекнул мне, что хотел бы видеть в этой должности молодого Флери, своего племянника. Я постарался не понять этого намека, хотя он и привел меня окончательно в отвратительное расположение духа, тем более что Флери сумел рассердить меня как подкопами против тебя, так и противодействием в одном деле, о котором я буду говорить с тобой далее. Ну, так вот, как видишь, я из-за смерти Тремуйля попал в очень неприятное положение. Отвергнуть кандидатуру герцога Люксембургского? Но Луиза никогда ни о чем не просит меня, и у меня язык не повернется отказать ей в ее первой серьезной просьбе, да и Полина — такой очаровательный чертенок… Отказать камер-юнкерам? Но это значит обмануть ожидания друзей и создавать недовольных в непосредственной близости от своей особы. Отказать Флери? Но, милый друг, хотя я сегодня и указал кардиналу его место, но, между нами говоря, он мне необходим. Да, да! Не делай таких насмешливых глаз, Суврэ! Помимо разных других соображений, скажу тебе следующее: кардинал Флери знает слишком много государственных тайн, и если я сегодня в двенадцать часов приму его отставку, то в половине первого кардиналу придется сесть в самую уединенную башню Бастилии…

"Это надо запомнить и принять к сведению!" — подумал Суврэ.

— Но, подумай сам, кто же пойдет на службу к такому королю, который в награду за долголетнюю службу сажает старика в крепость! Вот в том-то и дело, что это не так легко разрешить. Я просто в отчаянии — что я ни сделаю, будет плохо! Суврэ! Если ты — истинный друг мне, то должен посоветовать, как мне быть!

— Ваше величество, — сказал Суврэ, — для меня этот вопрос так неожидан, что я не могу сразу охватить его. Но ведь нет никакой необходимости теперь же решать его? Если осмелятся приставать к вам и далее с этим, то вы можете ссылаться на то, что еще не успели решить это. Вы, дескать, так огорчены смертью близкого друга, что вам ненавистна самая мысль о необходимости "делить ризы его"!

— А ведь, ей-Богу, так оно и есть, Суврэ! — воскликнул король, обрадованный, что ему подсказывают столь удобную увертку. — Но продолжай, милый Анри, продолжай!

— Если же в это время не удастся прийти к решению, как примирить все три домогающиеся стороны, то, чтобы не обижать ни одной из них, вашему величеству лучше всего будет назначить на должность покойного Тремуйля ни одного из трех предложенных кандидатов, а кого-нибудь четвертого!

— Честное слово, ты — молодец, Суврэ! — с жаром вскричал король. — Вот уж не раскаиваюсь, что открылся тебе! Ты совершенно прав! Если в это время мне не удастся склониться на чью-нибудь сторону, то я назначу камер-юнкером того, за кого ровно никто не просит! Но время терпит, мы еще подумаем! Теперь далее, Суврэ, мои затруднения далеко еще не кончились! — Король налил себе стакан вина, залпом выпил его и продолжал: — Надо тебе сказать, что этот чертенок Полетт меня совершенно очаровала. Что за женщина, черт возьми! И как ловко она сумела обойти не только меня — это еще неудивительно, — но и тебя, знающего ее уже давно!

— Вот именно, ваше величество, в последнем-то и нет ничего удивительного! — подхватил Суврэ. — Обмануть ваше величество было гораздо легче, чем меня. Ну, мог ли я подумать, что под маскарадным костюмом богини Счастья кроется моя скромная Полетт? Да я готов был подозревать кого угодно, высказывать самые нелепые предположения, но если бы мне сказали, что на маскараде нас интриговала Полина, то я просто расхохотался бы в лицо!

— Может быть, и так, — согласился король. — Так слушай! Я домогался Полины де Нейль просто как красивой девушки — даже не красивой, а скорее дразнящей, острой, пряной, а нашел в ней не только женщину, но и человека с проникновенным взглядом и широким кругозором. Я был просто поражен, когда она стала делиться со мной своими надеждами и планами. Как она верит в мощь Франции, как она широко понимает широту ее задач! Ты знаешь, когда она говорила, у меня просто захватывало дух, точно меня поднимали на громадную высоту. О, если бы можно было создать все то, что она говорила, и в том широком объеме, как говорила она! Тогда можно умереть спокойно! Имя Людовика Пятнадцатого не затеряется в бесконечном ряду всех других предшествовавших и последующих Людовиков!

— Оно все равно не затеряется, государь! — возразил Суврэ. — У всех прошлых Людовиков были почетные клички, но такой, какой дал народ вам, не было ни у кого. Людовики были простаками, заиками, ленивыми, толстыми, святыми; был Людовик лев, был сварливый, был великий, но Людовика возлюбленного, как именует народ ваше величество, — еще не было!

— Да, но придумай только подходящую кличку на тот случай, если бы мне удалось совершить то, что нарисовала передо мной Полина! Она как-то спросила меня: правда ли, что мне сватали принцессу Елизавету, дочь русского царя Петра Великого. И вот она начала рассуждать на эту тему, перейдя от этого сватовства к русским делам вообще. Она рассказала мне, что права принцессы Елизаветы, особы красивой, умной, очаровательной в обращении, доброй и чувствительной, нарушены воцарением царицы Анны Иоанновны, которая гонит все русское и всюду дает предпочтение немцам. И вот чувствительная Елизавета целыми днями льет слезы — так ей жалко погибающего наследия ее великого отца и угнетаемых русских подданных. Полина указала мне на необходимость вмешаться в русские дела, разбив этот вопрос на две ветви: во-первых, французские короли всегда были рыцарями, а что может быть священнее для рыцарского долга, как не защита попранных прав достойной женщины! Во-вторых, помимо нравственного удовлетворения, Франция получит громадные материальные выгоды. Елизавета ненавидит немцев и обожает французов, да еще вдобавок она будет обязана короной Франции. Значит, Россия станет верной союзницей Франции, которая с помощью первой сможет дать отпор немецким притязаниям, смирить заносчивого прусского короля, свернуть шею австрийскому орлу, да и вообще стать вершителем судеб Европы. Мало того — Россия откроет широкие двери французской культуре, торговле и промышленности. Мы получим широкий рынок сбыта, Россия станет как бы суверенной провинцией Франции… Это ли — не торжество, это ли — не заманчивая картина французского могущества и блеска? Ну, скажи, Суврэ, разве в самом деле не ошибка Франции не вмешиваться до сих пор в русские дела и давать немцам полновластно распоряжаться там?

— Ваше величество! — воскликнул Суврэ, — я просто ослеплен картиной, которую вы нарисовали мне! Неужели все это продумала крошка де Нейль, сидя за монастырской стеной?