Зачем разучивать сложные комбинации приемов, почти не применяемых в бою, когда можно добиться победы над соперником лишь одним быстрым ударом или даже остановить его взглядом? Здесь важно, насколько полно овладел боец принципами ушу, «внутренней работой», успокоил и очистил сознание. Каллиграфия хотя и ценится европейцами, но мало в ком вызывает эстетическое отражение — черная полоса на белой бумаге. Но мастера-каллиграфы медитировали иногда по нескольку часов, прежде чем стремительным взмахом «излить волю на бумагу, дать форму бесформенному, растворить сознание в размывах туши». Гунфу изливает себя в простоте и скромности.

Символизм форм и их нарочитая подчеркнутость должны обнажить абсолютную глубину внутренних образов. Здесь адекватность человека «дыханию мира» важнее хитроумности.

Именно из-за своей простоты истинное ушу потаено от мира, оно как бы сокрыто от нас внешними формами, которые и принимаются за настоящее искусство. Однако истинная форма проста, надо лишь поверить в то, что она действительно существует.

«В ушу нет ничего особенного» — эта многократно повторяемая в китайских трактатах фраза может стать лейтмотивом всего нашего повествования. В ушу действительно нет какой-то запредельной сложности, а вот для постижения гунфу, которое стоит за приемами, требуется особая работа духа. Поняв смысл гунфу вообще, можно научиться его частному проявлению — ушу — за краткий период времени.

Если быть более точным — достижение гунфу отнюдь не заключается в напряженной, утомительно-изматывающей работе сознания, которое должно быть вообще отключено. Разве достижимо Небесное мастерство (Тяньгун) простым напряжением сознания, тщательным продумыванием своих действий? Увы, здесь не помогают ни анализ, ни глубокомыслие, ни наигранная задумчивость. Существует лишь одна вещь, но эта вещь запредельна — единение человека и Дао в «единое тело» и постоянное, ежемоментное ощущение этого единения. Сознание человека уже перестает существовать, он именно «не думает». «Канон тайцзицюань» кратко подчеркивает: «Чтобы овладеть чем-то, вы должны как можно меньше использовать свое сознание».[17] Мастера удивительным образом передавали это ощущение слияния с мировым потоком: «вселенская вибрация», «и Небо, и человек — все пронизано единым ци», «единотелес-ность», «нет ни меня, ни другого — все сливается в круговорот единого ци».

Это, естественно, не достигается одним днем или даже годом тренировок, да, собственно говоря, и тренировки никакой нет. Есть постепенное самораскрытие и саморастворение сознания человека в мировом единстве, а этому служат определенные методики, часть из которых нашла свое отражение в ушу. В этом смысле ушу развивается не вширь, а вглубь. Не случайно многие стили включали в себя лишь два-три комплекса, и на их основе ученики постигали все многообразие оттенков ушу — сначала технических, а затем и духовных. В результате человек как бы перешагивал через ограниченность внешних форм; овладев внешним движением, он начинал видеть его внутреннюю сущность, понимаемую как гунфу. Именно эту способность ощущать ушу и жить в ушу, а не просто заниматься им, имел в виду учитель тайцзицюань Чэнь Синь, говоря: «Изучающий ушу движется от того, что имеет форму, к тому, что не имеет и следа, постигая в этом Небесном искусстве (Тяньгун) сокровенно-утонченное начало».[18]

Вот он — удивительный смысл высших этапов боевых искусств! Не сильный удар, не ловкое движение, не непобедимость (это все вторично), а «сокровенно-утонченное начало», при котором ушу становится уже не искусством боя или, как принято у нас определять его, «воинским искусством», а именно Небесным искусством, т. е. связующим звеном между человеком и Небом. «То, что не имеет и следа» — это один из многочисленных синонимов Дао, однако обратим внимание, что мастер Чэнь Синь избегает вообще как-то называть его, дабы не фиксировать поток сознания бойца на каких-то словах. В состоянии «единотелесности» всякие слова теряют всякий смысл. Может быть поэтому многие народные мастера даже не знают названий тех приемов, которые выполняют. Они уже настолько слились с ними, что не чувствуют никакой разницы между врожденным началом в человеке и когда-то выученным приемом. Гунфу присутствует в нем самом, и совсем не обязательно как-то определять его словами, равно как человеку не обязательно постоянно помнить данное ему при рождении имя, ведь самоназвание никак не зависит от свойств характера самого индивидуума.

Здесь мы вновь подходим к важнейшей части «самоощущения» человека в ушу, которое заключается в потере самого себя, самозабытьи, саморастворении. Разум ни на чем не фиксируется, но все отражает как зеркало, сам при этом не меняясь. Он цепко ухватывает все, ибо в этот момент сознания человек и сам окружающий его мир — суть одна. Человек, глядя в Космос, оказывается, взирает внутрь себя, и наоборот: Космос видит в человеке свое отражение. Поэтому медитативная практика даосов и буддистов с ее методиками «внутреннего взора» (нэйгуань) ведет человека не к индивидуализации сознания, не к самоотторжению от мира и окружающих людей, а наоборот — к единению. Но достаточно малейшей ошибки, и психопрактика превращается в утомительное самокопание, делающее из личности не целостного, полного жизни человека, а нравственного урода. Высокое искусство всегда имеет чудовищно страшную оборотную сторону.

В процессе тренировки боец концентрируется на каких-то образах, приводя сознание в спокойное и ровное состояние, не замутненное никакими чувствами. Даже хороший знаток не сумеет определить, из какого контекста взят пассаж о достижении «покоя сердца»: «Вскармливай корень души и успокаивай сердце, пестуя тем самым Дао».[19] Этот отрывок — из наставлений в синъицюань, а «покой сердца» «позволит бойцу совершать удивительное» — «взметаться в небо как грозный дракон, приземляться как удар грома, поднимаясь — не обладать формой, опускаясь — не оставлять и следов». Человек, подобный Дао (ведь это его атрибуты — «бесформенность» и «бесследность»), обладает какой-то удивительной глубиной сердца и эмоций, сверхпокоем души, позволяющими сделать все. Здесь нет даже места решимости или упорству — абсолютное спокойствие, недвижимость духа. Это особый, малопонятный нам тип концентрации, которая не требует концентрации. Это особая праздность, умиротворенная незамутненность духа. Забавно, что гунфу можно достичь и в беззаботной беседе, и в практике ушу, и в написании иероглифов, и в прогулке по саду, чем обычно занимались благородные конфуцианские мужи.

Путь к тому, что «не имеет формы»

Перед нами — преемственность всех видов искусства в китайской культуре, где плод творения — картина, стихотворение или мастерски выполненный прием — не обычное отражение творческих потенций человека, но лишь путь воспитания духа, способ привести его в работу, сложная духовная дисциплина. В этом особый смысл китайской эстетики — не достичь во время всякого действия столь обычного для западных людей мучительного напряжения сознания, но проникнуться возвышенным и одновременно непривязанно-праздным духом, Благой мощью (Дэ) человека-творца. Известный философ-неоконфуцианец Мин Тао (XI век) так описал смысл своих занятий: «Когда я занимаюсь каллиграфией, я крайне серьезен. Моя цель — не в том, чтобы каллиграфия была хороша. Мои занятия — это лишь путь духовного совершенствования».[20]

Странное и непривычное для нас состояние сознания «мастера всех дел» в китайской традиции — праздное, легкое, спокойное, не заостренное ни на чем. Действие, будь то даже многочасовая тренировка, превращено не в тяжкий, изматывающий труд, а в антидействие, особое вдохновение сознания. На Западе неоднократно доводится встречать определение гунфу как утомительного или упорного труда, но как раз «труда» здесь никакого нет, хотя в чисто физическом смысле какая-то работа совершается. У западных последователей ушу считается, что раз достижение гунфу — это долгий и упорный труд, надо приложить все усилия к тому, чтобы чего-то добиться. У китайцев же наоборот: целевая направленность снята, действие превращено в символически-ритуальную мистерию духа, и поэтому можно достигнуть «того, что не имеет и следа». Но так как такое достижение (кстати, в отличие от технического мастерства — «малого достижения», оно звалось «большим достижением» — да-чэн) невидимо для внешнего наблюдателя, а гунфу абсолютно несубстанциально и запредельно, непосвященному даже не ясно, зачем стоит тратить столько усилий ради «праздности духа».