Гуань Чжун – первый советник правителя царства Ци.
III, 26
Учитель сказал:
– Как я должен относиться к тем, кто, пребывая наверху, лишен великодушия, при исполнении Правил непочтителен, и на похоронах не скорбит?
IV, 9
Учитель сказал:
– Со служивым мужем (ши), который желает постичь Дао, но при этом стыдится плохой еды и бедной одежды, даже заговаривать не стоит.
V, 19
Цзы Чжан сказал:
– Цзы Вэнь из царства Чу трижды становился первым советником – и на лице его не было радости. Трижды получал отставку – и на лице не было досады. Оставляя свой пост, он непременно знакомил преемника со всеми делами. Что можно сказать о таком человеке?
– Что он истинно предан, –
ответил Учитель.
– А был ли он истинно человечным? –
спросил Цзычжан.
– Не знаю, –
сказал Учитель.
– Да и можно ли это считать проявлением истинной человечности?
Цзы Чжан продолжал:
– Когда Цуй-цзы из царства Ци убил своего правителя, у Чэнь Вэнь-цзы было десять четверок коней, – он бросил их все и бежал. А прибыв в другую страну, заявил: «Здешний правитель – совсем как наш Цуй-цзы». И снова бежал. Прибыл еще в одну страну и опять заявил: «Здешний правитель – совсем как наш Цуй-цзы». И снова бежал. Что можно сказать о таком человеке?
– Что он истинно честен, –
ответил Учитель.
– А был ли он истинно человеколюбивым? –
спросил Цзычжан.
– Не знаю, –
сказал Учитель,
– можно ли это считать проявлением истинного человеколюбия?
V, 24
Учитель сказал:
– Кто говорил, что Вэйшэн Гао честен? Некто попросил у него уксуса, а тот выпросил у соседа и дал уксус.
VI, 29
Учитель сказал:
– Придерживаться неименной середины – вот наивысшая добродетель. Но, увы, сколь мало людей, что способны следовать этому!
VIII, 10
Учитель сказал:
– Когда почитают смелость и презирают бедность, быть смуте. И когда ненавидят лишенных человеколюбия, быть смуте.
VIII, 12
Учитель сказал:
– Нелегко найти человека, который, проучившись всего лишь три года, не мечтал бы получить казенное жалованье.
VIII, 16
Учитель сказал:
– Заносчив и не прям, невежественен и не кроток, не обладает способностями и к тому же не честен – такого рода людей я просто не понимаю.
XIII, 24
Цзы Гун спросил:
– Что Вы скажете о том, кого любят все односельчане?
Учитель ответил:
– Никчемный человек.
– А что скажете о том, кого ненавидят все односельчане?
– И этот человек никчемный. Лучше, если человека любят хорошие односельчане, а недобрые – ненавидят.
XIV, 20
Учитель сказал:
– Того, кто беззастенчив в своих словах, с трудом исполняются дела.
«Размышлять и не учиться – губительно»
Выявление культуры в себе – это вечное учение, образование. Процесс учения для Конфуция составляет часть постижения глубинной сути ритуала-ли. Более того – нет особой разницы между учителем и учеником, и лучшим наставником оказывается именно тот, кто лучше всех учится сам.
Он готов обучаться сему, что соответствует либо ритуалу, либо приближает его к состоянию ритуального единства с Небом. Известно, что, когда Учитель заходил в Большой или Великий храм, посвящённый Чжоу-гуну, основателю царства Лу, он задавал много вопросов. Кто-то заметил:
– Кто-то говорил о том, что сей человек из Цзоу (отец Конфуция Шулян Хэ происходил из местечка Цзоу – А.М.) что-то понимает в Ритуале? Стоит ему зайти в Великий храм, как он тотчас начинает задавать массу буквально о каждой мелочи.
Конфуций, услышав это, ответил:
– Задавать вопросы – само по себе уже и есть соответствие ритуалу-ли. (III, 15)
Конфуций вновь и вновь подчёркивает необходимость учения (сюэ), это становится важнейшим моментом его проповеди. Именно с учением он связывает совершенствование человека, а точнее, «выявление человеческого в человеке». Пустые раздумья без изучения канонов губительны. Внутри себя всё равно не найдёшь того, чем обладала «высокая древность», поэтому ей следует целенаправленно обучаться. «Я часто целые дни не ем и целые ночи не сплю, всё думаю, но от этого нет пользы. Лучше уж учиться».
Для Конфуция учение есть не просто изучение ритуалов, а изучение примеров древности, поступков и настроя сознания древних правителей. Надо изучать примеры их жизни и размышлять, постоянно размышлять над ними, воплощая внутри себя их образы, впуская в себя их дух. «Учиться и не размышлять – напрасная трата времени; размышлять и не учиться – губительно».
Учиться надо всегда и везде, не стесняясь учиться даже у прохожего и простолюдина. «Идя в компании двух человек, я всё равно найду, чему научиться у них. Хорошие качества я постараюсь перенять, а, узнав о плохих чертах у других, я постараюсь исправить то же самое у самого себя».
И в этом мотиве вечного служения вновь проступает суть личности самого Конфуция. Он уже не надеется прозреть истину путем медитаций и раздумий. Только учиться, только накапливать знания, только читать древние каноны и размышлять над поступками мудрецов – именно в этом залог совершенствования человека, считает Учитель. Он признается в этом сам, расписываясь в своем бессилии достичь чертога высшего знания лишь медитациями и откровениями, как это было у ранних мистиков «Бывало, что дни и ночи я проводил в раздумьях – без сна и без пищи, но все тщетно. Лучше уж учиться!» (XV, 31)
И он закладывает основы светского обучения – передача мистического знания уже недоступна для него. Конфуций создает открытую школу, подчёркивая благотворительно-возвышенный характер своего обучения: он готов обучать за символическую, плату – «за связку сушеного мяса» (VII, 7). Но это подчеркивает и ритуальный характер обучения, поскольку именно связкой сухого мяса могли приносить жертвы духам.
Казалось бы, что здесь удивительного? Разве не во всех странах проповедники, мессии, просто мудрецы стремились образовывать людей и подчёркивали необходимость учения?
Но Учитель не передаёт информацию, в нашем понимании он ничему, собственно, и не учит. Он не расскажет, как надо жить. Он существует в этом мире как нравственный ориентир, как указатель Пути. Сам указатель ещё не гарантирует, что человек сумеет дойти до конца Пути, но это уже залог того, что дорога выбрана правильно.
Учитель передаёт себя, свой образ, свой духовный облик. Ученик не столько воспринимает информацию, сколько воспроизводит в себе учителя. Он, как говорили китайцы, ступает «ему в след», не случайно иероглиф «ту» («ученик») можно перевести как «тот, кто идёт следом». Китайские наставники понимали это как мистическое перевоплощение ученика в своего учителя. А отсюда и странный метод обучения Конфуция: кажется, он говорит ни о чём, всю жизнь проводит в беседах, а не в чтении лекций.
Он заставляет ученика соучаствовать в работе своей мысли, требует от него живого сопереживания, добиваясь передачи знаний «от сердца к сердцу». И когда в словах уже нет необходимости, нужен лишь просветлённый учитель рядом. «Не поговорить с человеком, с которым стоит поговорить, – значит потерять человека. А говорить с человеком, с которым не стоит говорить, – значит терять слова. Мудрец не теряет ни слов, ни людей» (XV,8).