— Ну, показывай! — приказал Юри Кээрукамар, когда Энн Какуотс вернулся.

— Показывать нечего, — объяснил Энн Какуотс таким голосом, как будто он извинялся, и отвёл глаза в сторону.

— Как это нечего?! — грозно потребовал отчёта Юри Кээрукамар.

— Девчонки не дали. Сказали, что я дёргаю их за косички, и потому мне надо бы не ватрушек дать, а…

— А что у тебя во рту?

— Ничего.

— Почему ты смотришь в сторону? Ну-ка, погляди мне в глаза! — велел Юри Кээрукамар. — А теперь открой рот!

Энн Какуотс быстро задвигал во рту языком, свирепо вытаращил глаза и глотнул. Только после этого он раскрыл рот. Юри Кээрукамар приподнялся на цыпочки и заглянул в рот Энна Какуотса сначала одним, потом другим глазом.

— Ага-а! У тебя во рту полно творожных крошек! — возмутился звеньевой.

— Ого-о! — завистливо загудело звено.

— Это ничего не значит! — оправдывался Энн Какуотс.

— Как это ничего не значит?! — вконец разозлился Юри Кээрукамар. — У самого полон рот творога, и на тебе, ничего не значит!

— А что у тебя во рту? Ничего.

— А вот и не значит… потому что… потому что творог очутился у меня во рту случайно, я даже и не заметил. Но ватрушка не была горелой, и сырой она тоже не была.

— Немножко-то была?

— Немножко, пожалуй, была.

— Ну, что я говорил! — торжествующе воскликнул Юри Кээрукамар. — А вот у нас клей — разве бывает сырой? Нет! У девчонок всегда всё не так.

Вскоре к девочкам отправился Яан Каннельпулк. Он должен был посмотреть, как они добро переводят, и принести звеньевому вещественное доказательство.

— П-плита совсем х-холодная! — крикнул Яан Каннельпулк, как только вернулся. В руке он держал объеденную со всех сторон ватрушку. — Д-девчонки варят к-кофе, а подбросить под п-плиту дров никто не догадался.

— Зачем ты обкусал ватрушку? — сердито спросил звеньевой. — Кто такой огрызок есть станет?

— Я! Я стану! — возразил Калле Хоостекоппель, самый маленький мальчик в звене, бритоголовый, с большими розовыми ушами. Никто не успел и слова сказать, он с воробьиным проворством выхватил из руки Яана Каннельпулка огрызок ватрушки и сунул себе в рот.

— Ос-становись! П-подожди! — закричал Яан Каннельпулк, но было уже поздно.

— Эгоисты! — Юри Кээрукамар потерял терпение. — Так и глядят, чего бы схватить, каждый думает только о себе. Ну и звено у нас! Умяли уже полпротивня ватрушек и всё не наедитесь. А того нет, чтобы позаботиться о звеньевом.

— Они же совсем сы-ы-ы-рые! — протянул Калле Хоостекоппель.

— Ах сырые?! — воскликнул Юри Кээрукамар в отчаянии. — Ничего подобного! А если бы и так, разве я не могу съесть сырую ватрушку? Шагом марш! Принеси мне быстро новую! Только не огрызок какой-нибудь!

— М-мне тоже! М-мою съели! — прошептал Яан Каннельпулк в розовое ухо Калле Хоостекоппеля. Калле Хоостекоппель расплылся в улыбке и кинулся выполнять поручение.

— К-клей остыл! — проворчал Яан Каннельпулк и отложил в сторону недоделанную раму для змея.

— Разогрей, — посоветовал Мати Пендельвярк, а сам в это время придвинулся поближе к двери.

Разозлённый Юри Кээрукамар стоял, отвернувшись к окошку.

— Ну вот, ушёл и пропал! — Энн Какуотс развёл руками. — Пойду-ка я скажу Калле Хоостекоппелю, чтобы поторопился.

— Да что они заснули там, что ли! — произнёс Яан Каннельпулк, сделал рассерженное лицо и тоже исчез за дверью. Мати Пендельвярк тоскливо смотрел ему вслед…

Когда Юри Кээрукамар повернулся к окошку спиной, в пионерской комнате никого уже не было.

Юри Кээрукамар стоял один среди комнаты и нервно чесал себе подбородок. Подбородку стало уже больно, а о звене всё не было ни слуху ни духу. — Ну, я им покажу! — пробормотал наконец звеньевой, свирепо наморщил лоб, двинулся к выходу и громко хлопнул дверью, словно из ружья выстрелил.

Из кухни доносился весёлый смех и разговоры.

Юри Кээрукамар надул щёки, резко распахнул кухонные двери.

Он увидел стол и вокруг него девять счастливых физиономий.

— Да, верно говорят, — произнёс Энн Какуотс с набитым ртом и допил последний глоток кофе из своего стакана, — остатки сладки.

— Потому что сахар всегда на донышке оседает, — звонким голоском подтвердил Калле Хоостекоппель и развернул носовой платок, чтобы вытереть руки.

— Ватрушки — первый сорт! Спасибо поварам! — сказал Мати Пендельвярк с довольной улыбкой.

— Н-ни одной п-подгорелой или с-сырой н-не было! — Яан Каннельпулк сокрушённо развёл руками перед Юри Кээрукамаром. — Н-не было, и в-всё тут.

Лицо Юри Кээрукамара вытянулось, и на нём отразилось глубокое разочарование. До того глубокое, что Калле Хоостекоппель начал утешать звеньевого.

— Ещё не всё потеряно, — сказал он, — на противне осталось немного крошек. Их можно собрать и съесть. А на следующем сборе мы будем печь ватрушки все вместе и сразу на двух противнях.

Ира Лембер

Программа «После полуночи»

Пээтеру уже надоело ходить по лестницам, да и ноги отваливались от усталости. И неудивительно, — он весь вечер был за почтальона в новом районе Мустамяэ. Пээтер мысленно ругал свою сестрёнку Тийу, по вине которой ему пришлось таскаться из дома в дом в такое позднее время.

Правда, когда надо было заняться общественной работой, Тийа откликалась одной из первых, но девочка была очень неусидчива. В прошлом году она помогала реставрировать учебные пособия в кабинете географии, и Пээтеру довелось увидеть плоды её труда. По воле его сестрёнки на карте Эстонской ССР не осталось ни одного озера. Тийа так подклеила карту, что «высушила» все замечательные эстонские озёра, ей и в голову не пришло побеспокоиться, где же ребята будут летом купаться.

Иногда Тийа горячо бралась за какое-нибудь дело, а потом бросала его незаконченным. Именно так случилось на этот раз, когда она взялась быть общественным почтальоном. Конечно, это не работа, а настоящая находка, — ведь Новый год стоит у порога! Но сегодня Пээтер обнаружил в ящике сестрёнкиного стола пачку недоставленных писем и решил сам быстренько разнести их по адресам. Времени на это ушло больше, чем он рассчитывал, и когда он бросил в почтовый ящик последнее письмо, уже наступил поздний вечер. Дом был девятиэтажный, с лифтом, и Пээтер подумал, что вполне заслужил маленькое развлечение. Сам он жил в старом доме, и для него было большой радостью покататься на лифте. Особенно, если можно нажимать на какую хочешь кнопку и ехать, куда душа пожелает. На его счастье, в этот поздний час к лифту никто не подходил. Мальчик мог подниматься и опускаться, сколько захочется. Когда Пээтер в очередной раз вознёсся на самый верхний этаж, он увидел двух пожилых женщин, они собирались спуститься вниз. Пээтер как ни в чём не бывало вышел на площадку лестницы. Женщины вошли в лифт, а Пээтер зашагал вниз по ступенькам, пора было уже и домой идти, ведь ему надо ещё успеть как следует пробрать Тийу. Настало время положить конец безответственному отношению сестрёнки к своим обязанностям. Пээтер взглянул на часы, было уже половина одиннадцатого. Небось дома заждались его, беспокоятся. Но человек предполагает, а судьба располагает — так любит говорить бабушка Пээтера. И Пээтер вспомнил эту пословицу минуту спустя, когда оказался перед запертой входной дверью. В каждом доме — свои порядки: в этом домище входные двери запирали рано.

Пээтер попытался найти второй выход. Мальчик обнаружил дверь, которая вела во двор, но она тоже была заперта. «Не дом, а крепость!» — проворчал про себя Пээтер и сел на ступеньку лестницы, оставалось одно: ждать, не вернётся ли ещё домой кто-нибудь из здешних жильцов. Действительно, скоро в дверях заскрежетал ключ. Чтобы не напугать входящих, Пээтер спрятался за лестницей. Вошли женщина и мужчина. Пээтер быстро покинул своё укрытие, вот он уже возле дверей… Но выйти Пээтеру не удалось, мужчина преградил ему дорогу.

— Куда это ты навострился? — спросил он. — Ступай-ка лучше обратно домой! Детям твоего возраста уже не время гулять по улицам! — И, обернувшись к своей спутнице, он добавил: — Вот какова она, нынешняя молодёжь! Мальчишка караулит в подъезде удобный случай, чтобы пойти шататься без ведома родителей.