Гаража не было. Вместо него, освещенные безжалостным светом фонарей, торчали обугленные остатки стен. Как гнилой зуб в челюсти. Языки копоти разрисовали соседние гаражи причудливыми узорами. Ни огня, ни дыма — мокро блестящее железо, да покрытые шапками химической пены лужи…

Мать в больнице, с другом запрещено встречаться, мастерская сгорела… Как жить? Сердце захлестнуло безнадегой. Он побрел к развалинам, бездумно, потерянно. У самого пепелища под ноги подвернулся закопченый жестяной бачок. Тимша поставил его «на попа», сел…

Минуты утекали одна за одной…

— Видишь, Кабан, я же знал, что этот гондон обязательно припрется!

Под тяжелыми ботинками отвратно заскрипело битое стекло, дорогу заступили до блевоты знакомые силуэты.

— Вас-то мне и надо! — прорычал Тимша поднимаясь. Освобожденный от мешковины топор косо взметнулся над плечом.

— Не спеши, брателло! — злобно прошипел Гарик. Рука бандита нырнула в карман. Левая, неповрежденная. Тускло блеснувшее железо отхаркнулось огненной вспышкой. Сломанной палкой треснул выстрел.

Бедро словно раскаленным прутом обожгло. Тимша вскрикнул, упал на колено.

— Думаешь, Гарик промазал? — злорадно поинтересовался бандит. — нет, брателло, я не мажу. Зачем спешить? Мы тебя будем убивать ме-едлен…

Гарик не договорил, обернулся на звук мотора — на пригорке, деловито помаргивая синими огнями, показался милицейский уазик и, бодро подпрыгивая на колдобинах, покатил к сгоревшему гаражу.

— Повезло тебе, урод, — сплюнул Кабан, — поживешь еще немного.

Бандиты по-крысиному метнулись за гаражи. Через несколько секунд рядом с Тимшей остановился УАЗ.

Хлопнула дверца, упакованный в бронежилет сержант, ласково поглаживая резиновую дубинку, остановился рядом с Тимшей.

— Ну и чего высиживаем?

Тимша, стиснув зубы, чтобы не охнуть от сверлящей ногу боли, поднялся.

— А что делать, коли гараж сгорел? Танцевать?

Сержант мельком глянул на угли, поморщился.

— Твой что ли?

— Друга. Мы тут вместе… — Тимша вздохнул, — а он еще не знает…

Сержант еще раз — уже внимательней — осмотрел пожарище.

— Повезло, что на отшибе — загорись соседний ряд, еще бы и виноваты остались… И все равно, уж больно аккуратно… Заявление сделали?

Тимша отрицательно мотнул головой.

— Только увидел.

Сержант покивал и, глянув на часы, предложил:

— Могу до райотдела подбросить.

Идти в милицию Тимше не хотелось. Особенно сейчас, когда по ноге кровь струится, а злость разве что не из ушей плещет.

— Не, домой пойду, а в милицию завтра, вместе с другом.

— Угу, — согласился милиционер, — это верно… а документ у тебя какой с собой есть?

Тимша залез во внутренний карман куртки, подал сержанту не сданный студенческий билет. К тому моменту дубинка из рук милиционера переместилась на пояс, уступив место не менее устрашающих размеров фонарю. Ослепительный для привыкших к ночному полумраку луч уперся в фотографию, потом скользнул по тимшиному лицу.

— Да, Сергей, — сказал сержант, возвращая студенческий. — Не повезло вам с другом… в отдел прямо с утра идите, чтобы опер завтра и осмотреть успел. А сейчас домой топай, да инструмент подбери, пригодится еще — Он движением головы указал на завалившийся в промоину топор.

— Добро, — кивнул Тимша и, скрывая хромоту, побрел прочь.

Топор занял место за поясом.

«А все равно троллейбусы не ходют, метро закрыто, в такси не содют…» Застрявший в серегиной памяти Высоцкий оказался как нельзя более к месту. В серегиной? Естественно, серегиной. Откуда бы знать Владимира Семеновича пареньку из шестнадцатого века? Тимша понял, что различать, где кончается его память, а начинается сергеева, становится все сложнее и сложнее.

Мимо, намеренно притормозив, проехал «извозчик». Увы, — недотумкал перед дорогой заначку потрясти… Семь километров пешком — полтора часа для здорового человека… Вся проблема в том, что с простреленной ногой считать себя здоровым немного затруднительно…

Семь километров, из них пять затяжного подъема… Бедро постепенно наливалось пульсирующей болью. Ставший ненужным топор оттягивал ремень штанов… нет, джинсов. Еще бы портами обозвал, пень доисторический!

Тимша невесело хмыкнул. Вжился, называется… из училища выгнали, заработка нет… зато врагов — хоть отбавляй. Хотя… какие враги? Гарик с Кабаном? Плевать на них — второй раз не подловят.

Кто еще? Шпана из скверика? Это не враги — сопляки. Таких не кулаком в лоб — ременной пряжкой по задницам! Жаль, сразу не додумался. Хотя, кто ж их просил под горячую руку попадать?

Впрочем, совесть Тимшу не мучила абсолютно. Вложил ума, как сумел, другой раз остерегутся к девкам-то непрошено под юбку лезть.

Неутоленная ярость по-прежнему требовала выхода. Лицо матери перед внутренним взором… распухшее от побоев, синюшное от гематом… Не-ет. Драчка в скверике — слишком жалкий заменитель настоящий мести.

Перевал остается позади, дорога, спускается вниз, к чаше старого города… ночной заморозок покрыл асфальт искрящейся в лунном свете ледяной коркой… иней на газонах… Тишина и безлюдье — дома не рискуют вылезти на обрывистый склон. Неровный перестук подметок катится впереди Тимши, оповещает всех желающих развлечся — слушайте! Идет подранок! Слабый и беззащитный! Ну!..

Нет, некому слушать — слева скала, справа обрыв… Подождем.

Дома понемногу смелеют, придвигаются ближе и ближе — пока старые, в два—три этажа, но уже с магазинами и дешевеньким неоном по фасаду… недолго терпеть осталось.

— Э-э! Чувак! Одолжи три рубля — на пиво не хватает.

Делано-хриплые, в расчете на испуг, голоса, гнусные рожи вынырнувшей из подворотни компании… как манна небесная.

— Проси больше: все равно на хрен посылать! — вызывающе предложил Тимша.

Компашка в десяток замызганных особей на миг оторопела: чтобы не крепкий мужик — хромой одинокий пацан… ночью! Вот так нагло? Ни в какие ворота!

— Тебе че, дитятко, жить надоело? — вожак, как и положено, пришел в себя первым. — Бабки гони, котлы-галты… Че там у тебя еще есть?

Тимша оценил вожака — коренастый, лет тридцати, мешковато сидящая неброская одежда вполне может скрывать качаную мускулатуру… хотя, нет — прилипшая к нижней губе «беломорина» в образ «качка» не вписывается. Остальные не в счет шушера, разве что кучей смелые… Крысы.

— Котлов нет, — честно признался Тимша, вспомнив закопченые казаны, в каких готовили уху на промысле. — А и будь они, не отдал бы.

Шестеро во главе с вожаком перекрыли дорогу, четверо нырнули за спину: чтобы не сбежал…

«Дурачье. Это кто ж драпать собирается?»

На честный кулачный бой нечего и рассчитывать… Топор чуть заметно толкнулся в бедро — просился в руки. Тимша уважил просьбу.

— Ну, подходь! — почти весело бросил он гоп-стопникам. — Кого первого крестить?

Налетчики отпрянули, но тут же, повинуясь нетерпеливому жесту коренастого, вернулись на место. Из-под курток появились бейсбольные биты. Коренастый выплюнул докуренный «бычок», губы растянуло гнусной усмешечкой. В правой руке блеснул нож-кастет.

— Крутой? — прошипел вожак. — Мы и крутых…

Он не договорил — зубы обнажились в крысином оскале, и тут же последовал прыжок…

Тимша едва сумел уклониться, пропуская мимо лица ощетинившийся железом кулак. По щеке просквозил ветерок. Для путевого замаха расстояния не хватало, но топорище таки врезалось в челюсть вожака.

«Отжевал свое…» — успел заметить Шабанов брызнувшее изо рта грабителя крошево, и тут в драку бросились остальные — озверелые, с дубьем в скрюченных злобой лапах.

Топор мелькал, сталкиваясь с битами, круша бандитские ребра, кто-то пронзительно верещал, кто-то матерился… Тимша чувствовал, как в душу вливается странный покой. Будто и не он махал насаженной на длинное ратовище железякой, а совсем незнакомый, пришедший ниоткуда парень. Жестокий и неумолимый… Кровь грохотала, заглушая прочие звуки, по голове и телу барабанил невесть когда начавшийся град… Тимшу это не волновало — он улыбался новому знанию: оказывается, уничтожать нечисть так же приятно, как строить лодки. Даже лучше — лодка-то для себя, а чистый город — для всех!