Он встает и нажимает на кнопку звонка.

— Сейчас примерно полпятого. Не так много. Ведите себя хорошо до моего возвращения или известия от меня.

Он пожимает мне руку.

Звон ключей.

Подошедшему надзирателю он объясняет, что торопится на встречу с судьей, и исчезает.

— Минуточку! — говорит надзиратель и снова запирает двери.

Через пять минут, однако, они отворяются опять. Появляется другой надзиратель, а рядом женщина, тоже в форме.

— Прошу вас следовать за мной, — говорит женщина.

— Меня отпускают на волю! — вскакиваю я с места.

— Не-е… Я должна вас доставить в женское отделение, наверх, — поясняет женщина.

— Но с какой стати!.. Мой адвокат сказал, что меня должны выпустить, — протестую я, и меня охватывает страх.

— Возможно… Но не сразу…

Женщина в униформе сильная, широкоплечая, с лицом цвета «эскимо». Круглая и полная. Большие желтые зубы придают ее лицу неприятное выражение, волосы, черные, как смоль, коротко подстрижены.

— Ну, живо наверх! Пойдем вместе. Здесь вам больше нельзя оставаться.

Наверху, в женской тюрьме, куда мы наконец добрались после длинного путешествия сначала вдоль одного бесконечного коридора, потом другого, отделенного решеткой от первого, дверей камер и прочего, — наверху для меня уже не было ничего неожиданного. Все так же, как и в приемной, даже запах тот же.

Только вместо тюремщиков-мужчин везде стоят в такой же форме женщины со связками ключей и какими-то холодными блеклыми глазами.

Меня помещают в камеру, где еще теснее, чем в комнате для свиданий: деревянные нары у стены, ведро, немного больше обычного, в углу. Всюду царит запах хозяйственного мыла.

Я сажусь на нары и с грустью думаю, что доктору Дегану ничего не удастся, и мне отсюда никогда не выбраться.

А вдруг он не найдет этого мужчину по фамилии Тирбардт… или тот по делам укатил в Тегеран. Или указанный Тирбардт будет по какой-либо причине отрицать, что был вчера в кино… А может быть, он уже… сейчас так много авиакатастроф! Или утонул в Эльбе, или упал с лестницы и расшибся насмерть! Или… или… Я, наконец, устала припоминать всевозможные несчастные случаи.

Черт возьми! Не все ли равно, что с ним могло случиться… Я ведь ничего не знаю о Неле…

Два выстрела. В голову. Он должен был сразу умереть. И тогда кто-то затащил его в кусты рододендрона… Нет! Ребенку это не под силу! Но тогда, что ее привело в Гамбург? Я ведь ее видела; она стояла возле киоска. Может быть, она хотела купить газеты, чтобы убедиться, что преступление уже раскрыто? Почему она не отыскала меня в отеле? И если она действительно его застрелила, то почему не отправилась ближайшим поездом домой? И — почему она его застрелила?

Неужели что-нибудь узнала о моем визите? Но от кого? От самого Кордеса? Он ей позвонил по телефону? Из мести, что я его знать не хотела больше?

Я должна все рассказать Дегану! Или нет? Если он теперь действительно добьется моего освобождения, я сразу должна буду увидеть Неле. Разыскать ее. Прежде всего следует позвонить домой. Изабелла должна знать, где она. Неле не должна привлекаться к суду по подозрению в убийстве, она не должна попасть в зубчатку… Непредставимо! Неле — здесь? Неле — в Комиссии по расследованию убийств? Неле — в ужасном положении? Невозможно!

Затем я стала думать о себе.

Значит, это произошло, прежде чем на меня пало подозрение… Они не могли меня арестовать просто так.

И снова — о Неле.

Нет, нет. Я не могу представить себе, чтобы она его застрелила… И где она взяла револьвер? И научилась им пользоваться? А может быть, оружие принадлежало Кордесу?.. Может быть, он ей угрожал? Тогда у нее возникла необходимость защищаться…

Я совершенно выбита из колеи. Моя маленькая Неле… Как только я отсюда выйду, надо что-то предпринять… что-то предпринять… Вопросы… вопросы…

В моей голове смешались мысли, я словно попала в заколдованный круг. Вдруг я опять услышала скрип дверей. Я насмерть перепугалась… Незадолго до этого я, видимо, все-таки уснула… Когда?.. Как долго я спала?

Две женщины стоят у порога.

— Пойдемте. Мы должны сопровождать вас в центральное здание, — сказала одна.

— Освобождение, — добавляет другая.

— Наконец-то! — Я мгновенно вскакиваю на ноги и пробегаю пять шагов, отделяющих меня от двери, словно опасаясь, что ее снова запрут. Смуглая идет рядом со мной.

— Скоро ужин, — говорит она.

— Сколько же сейчас времени?

— Немного больше половины седьмого.

Снова мы проходим через множество дверей, шагаем вдоль коридоров, огороженных решетками, за которыми нескончаемая вереница камер. Меня приводят в комнату, напоминающую обычное служебное помещение какого-нибудь бюро. За барьером уже стоит Деган и широко улыбается. Женщина прощается.

Полный пожилой мужчина с равнодушным видом выдает мне мои вещи.

— Проверьте, все ли на месте, после выхода из тюрьмы мы претензий не принимаем.

— Все в порядке, — говорю я, подписывая квитанцию.

Я готова подписать все что угодно, лишь бы поскорей выбраться отсюда.

Затем я перехожу за барьер.

Деган понимает мои чувства. Он подхватывает мой чемодан и крепко берет меня под руку, словно боится, что я вот-вот упаду в обморок.

Как разнообразно значение простых жестов! Еще сегодня утром некто тоже взял меня под руку, но совсем с другой целью — меня арестовали!

Теперь — это проявление дружеского участия. Все было точно так же, только чувства я испытывала прямо противоположные… Странно…

Мы добираемся до последних ворот. Они не заперты. Мы выходим на улицу.

Свежий воздух!

Надзиратель, провожавший нас, берет под козырек. Ворота за нами снова закрывают на замок. Снова слышится звон ключей и скрежет запоров.

— Итак, дело идет на лад? — спрашиваю я, все еще не придя окончательно в себя и не найдя поэтому подходящих к данному случаю слов. Что-то меня еще сдерживает.

— Да, — говорит Деган. — Тео Тирбардта удалось найти сразу. Его фамилия — в телефонной книге, и он один здесь носит такую фамилию. Занимается он торговлей пряностями. Поэтому, конечно, знает толк в мороженом. Вас спас, представьте себе, кондитер! Если бы, допустим, на костюм вам попало немного огуречного рассола или даже маринада, — никакого бы пятна не было… В такой ситуации из-за какого-то уксуса в маринованных огурцах вам бы грозило пожизненное заключение!

— Послушайте, доктор!.. — Я не знаю, следует ли мне его обнять или дружески хлопнуть по плечу.

— Пардон, фрау Бетина, — говорит он, смеясь, в то время как мы идем вдоль здания тюрьмы, а затем, перейдя широкую улицу, садимся в его машину. У него белый «ситроен».

Тут я вижу телефонную будку. Она стоит не более чем в тридцати метрах от нас.

— Две минуты. Прошу вас! — говорю я и вылезаю из машины.

Он смотрит удивленно мне вслед. Но я ничего не могу ему вразумительно объяснить. Не могу же я сказать: «Минутку. Я хочу позвонить дочери и спросить, не укокошила ли она своего папашу».

В телефонной будке грязно. Сильно несет табачным дымом. Пол буквально усеян окурками, коробками из-под сигарет, мусором. Но я счастлива — это оказался аппарат междугородной связи. Я бросила три монеты по марке в монетоприемник и набрала номер. Сердце билось где-то около горла, я не смогла бы говорить, если…

Голос Изабеллы.

— Изабелла! Алло, Изабелла! Неле дома?

— Фрау Этьен, — ответила Изабелла… и замолкла.

— Алло! Алло! Изабелла! — Я вся дрожу. — Что случилось?

— Неле… — она снова умолкает.

— Ну, говори же, наконец! — кричу я.

— Она… она… Она поранила ногу.

— Ногу? Когда? Где она?

— Наверху. В своей комнате. В постели. Был врач. Он сказал, что может быть…

— Когда это случилось, Изабелла? — продолжаю я выпытывать. Голос у меня прерывается от волнения, я уже не говорю, а хриплю.

— Ну… да. Вчера вечером, фрау Этьен! — Добиться от Изабеллы ясного ответа нелегко. — Она просила меня не говорить вам… Через четверть часа после вашего звонка это и случилось. Неле хотела вытащить свой велосипед из подвала и… и… Она поскользнулась, лестница перевернулась и… и…