Но на алтарь отечества, в руки Гёргея, он принес в качестве жертвы лишь власть правителя, титул которого он, однако, тотчас же снова узурпировал под защитой турок.

В Кютахье его превосходительство правитель in partibus получил первую Синюю книгу о венгерской катастрофе, представленную Пальмерстоном парламенту[549]. Изучение этих дипломатических документов убедило его, писал он Д. Уркарту, что «Россия в каждом кабинете имеет своего шпиона, даже более того — своего агента» и что Пальмерстон предал dear Hungary {дорогую Венгрию. Ред.} в интересах России. Между тем, первое слово, которое он произнес публично, вступив на английскую землю в Саутгемптоне, было: «Palmerston, the dear friend of my bosom!» (Пальмерстон, мой дорогой, задушевный друг!).

После того, как закончилось его интернирование в Турции, Кошут отплыл в Англию. По дороге туда, у Марселя, — где ему, однако, не разрешено было высадиться, — он выпустил манифест, написанный в духе и в стиле французской социальной демократии. В Англии он немедленно же отрекся от

«этого нового, социально-демократического, учения, которое — правильно или неправильно — считают несовместимым с общественным порядком и неприкосновенностью собственности. У Венгрии нет основания, да и желания связываться с этими учениями, хотя бы по той весьма простой причине, что в Венгрии нет для них ни условий, ни малейшего повода» (ср. с этим письмо из Марселя).

В течение первых двух недель своего пребывания в Англии он менял свой символ веры столько же раз, сколько давал аудиенций — всем и повсюду. Граф Казимир Баттяни так мотивировал свой тогдашний публичный разрыв с Кошутом:

«На этот шаг меня толкнули не только bevues {ошибки. Ред.}, сделанные Кошутом за время его двухнедельного пребывания на свободе, но и весь накопившийся у меня опыт, все то, что я видел, терпел, допускал, выносил — и как Вы вспомните — прикрывал и маскировал, сперва в Венгрии, потом в изгнании, словом — составившееся у меня твердое мнение об этом человеке… Позвольте мне заметить, что прошлые или будущие заявления Кошута в Саутгемптоне, Уисбиче или Лондоне, словом — в Англии, не заставят забыть того, что он сказал в Марселе. В стране «молодого великана»» (Америка), «он опять-таки заговорит на иной лад, так как, будучи в иных делах недобросовестным (unscrupulous) и сгибаясь, точно тростинка, при каждом сильном дуновении ветра, он sans gene {без стеснения. Ред.} отказывается от своих собственных слов и без всяких колебаний прикрывается великими именами покойников, которых он погубил, как, например, именем моего бедного кузена Людвига Баттяни… Ни минуты не колеблясь, я заявляю, что еще раньше, чем Кошут покинет Англию, вы будете иметь достаточно оснований сожалеть о почестях, так расточительно воздаваемых вами столь ничтожному человеку (a most undeserving heart)». (Переписка Кошута, письмо графа Баттяни г-ну Уркарту. Париж, 29 октября 1851 года.)

Гастроли Кошута в Соединенных Штатах, где на Севере он говорил против невольничества, а на Юге за него, оставили после себя чудовищное разочарование и 300 бренных останков речей. Не останавливаясь подробнее на этом странном эпизоде, замечу лишь, что он горячо рекомендовал немцам в Соединенных Штатах, и в частности немецкой эмиграции, союз между Германией, Венгрией и Италией, исключая Францию (не только правительство государственного переворота, но вообще Францию, даже французскую эмиграцию и представляемые ею французские партии). Вскоре после своего возвращения в Лондон он пытался через посредство одного подозрительного субъекта, графа Сирмои, и полковника Киша в Париже завязать сношения с Луи Бонапартом. (См. мое письмо в «New-York Tribune» от 28 сентября 1852 г. и мое заявление там же от 16 ноября 1852 года[550].)

В 1853 г., когда в Милане вспыхнуло подготовленное Мадзини восстание[551], на стенах домов этого города появилась прокламация, обращенная к стоявшим там венгерским войскам и призывавшая их стать на сторону итальянских повстанцев. Под прокламацией стояла подпись: Людвиг Кошут. Едва лишь до Лондона дошло известие о поражении повстанцев, как Кошут поспешил заявить в «Times» и в других английских газетах, что эта прокламация — поддельная и, таким образом, публично уличил во лжи своего друга Мадзини. Тем не менее, прокламация была подлинной. Мадзини получил ее от Кошута, имел рукопись прокламации, написанную собственноручно Кошутом, и действовал в согласии с последним. Убежденный в том, что сбросить австрийскую тиранию в Италии можно только соединенными усилиями Италии и Венгрии, Мадзини пытался сначала заменить Кошута каким-либо более надежным венгерским вождем; но когда из-за раздоров в среде венгерской эмиграции попытка эта потерпела неудачу, он простил своего ненадежного союзника и великодушно воздержался от его разоблачения, которое свело бы на нет престиж Кошута в Англии.

К тому же 1853 г. относится, как известно, начало русско-турецкой войны. 17 декабря 1850 г, Кошут писал из Кютахьи Давиду Уркарту:

«Без турецкого владычества Турция перестанет существовать. А при настоящем положении вещей Турция настоятельно необходима для мировой свободы».

В письме к великому визирю Решид-паше от 15 февраля 1851 г. его туркофильство проявляется еще более пылко. В высокопарных фразах предлагает он турецкому правительству свои услуги. Во время своего турне по Соединенным Штатам он писал 22 января 1852 г. Д. Уркарту:

«Не согласитесь ли Вы, — ведь никто лучше Вас не понимает, что интересы Турции и Венгрии тождественны, — защищать мое дело в Константинополе? Во время моего пребывания в Турции Порта не знала, кто я такой; оказанный мне прием в Англии и Америке и положение, которое я занимаю благодаря удаче — я готов даже сказать: благодаря провидению, — должны показать Порте, что я искренний и, может быть, не лишенный влияния друг Турции и ее будущего».

5 ноября 1853 г. он письменно предлагал г-ну Кроши (уркартисту) отправиться, в качестве союзника турок, в Константинополь, но «не с пустыми руками» («not with empty hands»), и поэтому просил г-на Кроши раздобыть ему денег

«путем конфиденциальных обращений к таким либеральным лицам, которые могли бы легко оказать просимую помощь».

В этом письме он говорит: «Я ненавижу и презираю искусство делать революции» («I hate and despite the artifice of making revolutions»). Но в то время как перед уркартистами он изливался в ненависти к революции и в любви к туркам, он вместе с Мадзини выпускал манифесты, в которых выставлялось требование изгнания турок из Европы и превращения Турции в своего рода «Восточную Швейцарию», а равно подписывал воззвания так называемого Центрального комитета европейской демократии[552], призывавшие к революции вообще.

Так как Кошут уже к концу 1853 г. бесцельно растратил деньги, собранные им в 1852 г. в Америке путем декламации от имени Венгрии, и так как г-н Кроши остался глух к его просьбе, то правитель отказался от плана рыцарского визита в Константинополь, послав, однако, туда с лучшими рекомендациями своего агента, полковника Иоганна Бандью.

20 января 1858 г. в Адерби в Черкесии заседал военный суд, который единогласно приговорил к смерти «Мехмед-бея, бывшего Иоганна Бандью из Иллошфальвы, уличенного, в силу его признания и показаний свидетелей, в измене стране и в тайной переписке с врагом» (русским генералом Филипсоном), что нисколько не мешает ему, однако, спокойно проживать до настоящего момента в Константинополе. В представленном военному суду письменном собственном признании Бандья между прочим говорит: