В силу этой статьи англичанам фактически закрывается доступ к великой торговой артерии всего Китая, к «единственной линии», — как справедливо замечает «Morning Star»[394], — «по которой они могут продвигать свои фабричные изделия в глубь страны». Если они будут пай-мальчиками и помогут императорскому правительству вытеснить повстанцев из областей, ныне занятых ими, тогда они, пожалуй, смогут плавать по великой реке, да и то с правом захода лишь в некоторые порты. Что же касается новых морских портов, открытых для торговли, то если вначале это были «все» порты, теперь количество их сократилось до пяти, в добавление к пяти портам, обусловленным Нанкинским договором, которые, по словам одной лондонской газеты, «как правило, являются отдаленными или расположены на островах». Да и пора уже теперь покончить с обманчивым представлением о том, будто рост торговли пропорционален числу открываемых для нее портов. Взгляните на прибрежные гавани Великобритании, Франции или Соединенных Штатов: многие ли из них развились в настоящие торговые центры? До первой китайской воины англичане торговали исключительно в Кантоне. Уступка пяти новых портов, вместо того чтобы привести к созданию пяти новых торговых центров, постепенно привела к перемещению торговли из Кантона в Шанхай, как можно видеть из нижеследующих цифр, извлеченных из парламентской Синей книги о торговле в различных пунктах за 1856–1857 годы. При этом следует помнить, что импорт товаров в Кантон включает также товары для Амоя и Фучжоу, которые перегружаются в Кантоне.

«Статьи договора, касающиеся торговли, неудовлетворительны» — к такому заключению приходит «Daily Telegraph»[395], самый презренный приспешник Пальмерстона; но та же газета посмеивается по поводу «самого блестящего номера программы», а именно, «что в Пекине утвердится британский посланник, а какой-нибудь мандарин водворится в Лондоне и, возможно, пригласит королеву на какой-нибудь бал в Альберт-гейте». Однако как бы Джон Буль ни забавлялся этой шуткой, не может быть сомнений, что если кто и будет пользоваться политическим влиянием в Пекине, так это Россия, которая в силу последнего договора получила новую территорию величиной с Францию, с границей, большей частью отстоящей только на 800 миль от Пекина. Джону Булю, разумеется, неприятна мысль, что своей первой опиумной войной он сам обеспечил России договор, разрешающий ей плавание по Амуру и свободную торговлю в приграничной области, а своей второй опиумной войной он помог ей приобрести богатейшую территорию между Татарским проливом и озером Байкал — территорию, обладания которой Россия добивалась так настойчиво, что, начиная с царя Алексея Михайловича и до Николая, постоянно делала попытки завладеть ею. Лондонская газета «Times» так глубоко уязвлена этим, что, печатая известия из Санкт-Петербурга, которые сильно преувеличивают полученные Великобританией выгоды, умышленно выпустила ту часть телеграммы, где говорится о приобретении Россией по договору долины Амура.

Написано К. Марксом 28 сентября 1858 г.

Напечатано в газете «New-York Daily Tribune» № 5455, 15 октября 1858 г.

Печатается по тексту газеты

Перевод с английского

К. МАРКС

ВОПРОС ОБ ОТМЕНЕ КРЕПОСТНОГО ПРАВА В РОССИИ

Вопрос о крепостном праве, по-видимому, принимает в настоящее время в России серьезный оборот; об этом лучше всего свидетельствует тот необычный шаг, который был вынужден предпринять царь Александр II, а именно: созыв в Санкт-Петербурге своего рода всеобщего представительства дворянства в целях обсуждения вопроса об отмене крепостного права. Деятельность Главного комитета по крестьянскому делу[396] окончилась почти полной неудачей и привела только к резким разногласиям между его собственными членами, разногласиям, в которых председатель этого комитета, великий князь Константин, стал на сторону старорусской партии против царя. В свою очередь большинство губернских дворянских комитетов, по-видимому, воспользовалось этой возможностью официально обсудить подготовительные шаги к освобождению крестьян с единственной целью помешать этой мере. Среди русского дворянства, конечно, имеется партия, стоящая за отмену крепостного права, однако она не только составляет численное меньшинство, но не единодушна даже по важнейшим вопросам. Высказываться против рабства, но допускать освобождение только на таких условиях, при которых оно сводилось бы к простой фикции, — подобная позиция является, как видно, модной даже среди либерального русского дворянства. В сущности, такое явное сопротивление освобождению крестьян или половинчатая его поддержка вполне естественны для старых крепостников. Сокращение доходов, уменьшение ценности их земельной собственности и серьезные ограничения политической власти, которой они привыкли пользоваться в качестве мелких самодержцев, вращающихся вокруг главного самодержца, — таковы непосредственные результаты, которые они предвидят, но на которые едва ли пойдут с большой охотой. Уже теперь в некоторых губерниях стало невозможно получить ссуду под обеспечение земельной собственности, потому что никто не уверен, что поместья в ближайшее время не обесценятся. Значительная часть земельной собственности в России заложена самому государству, и владельцы ее задают вопрос: как же им выполнять свои обязательства перед правительством? Многие имения помещиков обременены частными долгами. Многие помещики живут оброками, которые им платят их крепостные, обосновавшиеся в городах в качестве купцов, торговцев, ремесленников и мастеровых. Эти доходы, разумеется, исчезнут вместе с отменой крепостного права. Есть также мелкопоместные дворяне, которые владеют весьма ограниченным числом крепостных и сравнительно еще меньшей площадью земли. Если каждый крепостной получит клочок земли, как это и должно быть в случае освобождения, то владельцы этих крепостных превратятся в нищих. Для крупных земельных собственников, с их точки зрения, освобождение крестьян почти равносильно отречению от своих прав. Если крепостные будут освобождены, то какая реальная защита останется у этих помещиков против произвола императора? И кроме того, как быть с податями, в которых Россия так нуждается и которые зависят от действительной ценности земли? Как быть, далее, с государственными крестьянами? Все эти вопросы ставятся на обсуждение и образуют ряд сильных позиций, за которыми располагается лагерь сторонников крепостного права. Эта история так же стара, как история народов. Действительно, нельзя освободить угнетенный класс, не причинив ущерба классу, существующему за счет его угнетения, и не внося одновременно разложения во всю надстройку государства, покоящуюся на таком мрачном социальном фундаменте. Когда наступает время для такой перемены, то вначале проявляется большой энтузиазм; люди радостно поздравляют друг друга по поводу взаимного изъявления доброй воли, льются торжественные слова о всеобщей любви к прогрессу и тому подобное. Но лишь только приходит время заменить слова делами, как некоторые отступают в страхе перед вызванными ими духами, а большинство выражает решимость бороться за свои действительные или воображаемые интересы. Легитимные правительства Европы были в состоянии упразднить крепостное право только лишь под напором революции или в результате войны. Прусское правительство отважилось подумать об освобождении крестьян только тогда, когда оно испытало на себе железное иго Наполеона; и даже тогда оно так разрешило этот вопрос, что его пришлось вновь решать в 1848 г., и он, хотя и в измененной форме, все еще ждет своего окончательного разрешения в будущей революции. В Австрии вопрос этот был решен не легитимным правительством и не доброй волей правящих классов, а революцией 1848 года и венгерским восстанием. В России Александр I и Николай не по каким-либо мотивам гуманности, а из чисто государственных соображений пытались произвести мирным путем перемены в положении народных масс[397]; однако оба они потерпели неудачу. Следует прибавить, что фактически после революции 1848–1849 гг. Николай отвернулся от своих собственных прежних проектов освобождения и сделался ярым приверженцем консерватизма. Что касается Александра II, то вряд ли у него был выбор — будить или не будить спящую стихию. Война, унаследованная им от отца, потребовала огромных жертв от русских народных масс, жертв, о размерах которых можно судить на основании-того простого факта, что в период между 1853 и 1856 гг. сумма необеспеченных бумажных денег, находившихся в обращении, возросла с трехсот тридцати трех миллионов рублей примерно до семисот миллионов рублей, причем это возросшее количество бумажных денег фактически представляло собой только налоги, которые государство собрало вперед. Когда Александр II ободрял крестьян обещаниями освободить их, он только следовал примеру Александра I во время войны с Наполеоном. К тому же, минувшая война кончилась позорным поражением, по крайней мере в глазах крепостных, от которых нельзя ожидать знакомства с тайнами дипломатии. Начать свое царствование с очевидного поражения и позора, да еще открыто нарушить обещания, данные крестьянам во время войны, — отважиться на такой шаг было бы слишком опасно даже для царя.