Людовик XIII не довольствовался тем, что старался разнообразить темы своих балетов, он придирчиво следил за их оформлением, за тем, чтобы обстановка, в которой проходил спектакль, соответствовала его содержанию. В вечер, когда ставился королевский балет, для освещения Большого зала использовали 1200 канделябров. Стены затягивались восхитительными декоративными тканями с позолотой. На сцене, пол которой был устлан богатым турецким ковром, задники, равно как и элементы декораций менялись в зависимости от того, где происходило действие, и от того, романтическим было представление в этот раз или сугубо реалистическим. Виртуозное для своего времени умение пользоваться светом позволяло создать в декорации, изображавшей когда ландшафт, когда дворец, когда сад, иллюзию солнечного дня, сумерек, глубокой ночи, – в зависимости от того, что происходило с героями действа. Мало того, применялась и сложная, хотя и невидимая зрителю машинерия. Благодаря ей возможно было проводить среди туч воздушные колесницы богов и богинь, заставлять двигаться внутри их логовищ и показывать оттуда морских чудищ, драконов, ужасающего вида рептилий, любых существ, какие только могли населять фантастическую территорию мифа, волшебной сказки или феерии, воссоздавать на подмостках атмосферу колдовства, тайны, чуда.

Но если оформление спектакля короля интересовало страстно, то к стилю и правдоподобию местного колорита костюмов, в которые были одеты его танцоры, Людовик XIII оставался совершенно безразличен. Они могли выйти на подмостки в любых нарядах – шутовских или роскошных, либо снизу доверху в золоте, мишуре или фальшивых камнях, либо в чем-то донельзя причудливом и ни на что, доселе виданное, не похожем. Тритоны, игравшие на гобоях, к примеру, были одеты в шелковые костюмы, декорированные тростниками. Пастухи появлялись в пурпуэнах с бантиками, обильно украшенных золотым шитьем. Ночь можно было опознать по черным крыльям и серебряной, усыпанной звездами тунике. Музыку – по головному убору в форме церковного аналоя и скрипкам, теорбам, лютням на платье. У Игры был на голове… стол, а опознавательными знаками служили колоды игральных карт, таро, кости, рулетка, шахматная доска. Война носила на себе миниатюрные изображения пушек, габионов, всякого оружия. Американец неизбежно появлялся в ореоле перьев. Уроженец Востока – с обязательной густой бородой – в феске или тюрбане. В зависимости от того, великолепие или гротесковость становилось задачей для портных при изготовлении костюма, надевший его на себя артист возбуждал восхищение или веселый смех зрителей. Но никто из них не удивлялся, увидев бога или богиню в туалете, строжайше следующем предписаниям придворной моды.

Посредством интриг и подсиживания придворные дамы и кавалеры оспаривали друг у друга честь танцевать в королевских балетах. Сам Людовик XIII выказывал куда меньше, чем эти тщеславные хвастуны, энтузиазма в стремлении продемонстрировать свои артистические данные. На луврской сцене он и появился всего-то двенадцать раз, и все его роли – далеко не главные – известны наперечет. Охотник в «Ярости Роланда» (1618 г.), главарь шайки искателей приключений в «Похождениях Танкреда» (1619 г.), испанец-исполнитель чаконы в «Феях Сен-Жерменского леса» (1625 г.), он выглядывал из-под или из-за женских юбок в «Балете Триумфов» (1635 г.) и в другом – под названием «Всерьез и гротескно» (1627 г.), а в «Балете вакханалий» выступил в малопривлекательной роли грабителя. И так далее.

После того как восставшему против королевской власти герцогу де Монморанси палач отрубил голову, Людовик XIII – в результате конфискации имущества мятежника – унаследовал его замок Шантильи^[41]. И поставил там с небывалой доселе роскошью знаменитый «Мерлезонский балет». Это был спектакль нового жанра: король создал своего рода объяснение в любви главному увлечению своей жизни, воспроизведя в шестнадцати явлениях охоту на дроздов, наслаждение от которой так часто испытывал в жизни. И на этот раз ему не захотелось прибегать к помощи сотрудников: он сам разработал сюжет и поставил танцы, сам нарисовал эскизы костюмов, сам написал музыку для этого единственного в своем роде произведения, – потому что мечтал и славу не делить ни с кем, выступая не только в качестве исполнителя, но и единственного автора любимого творения. Правда, появлялся на подмостках при громадном стечении публики он всего дважды – в третьем и в тринадцатом явлениях: сначала в роли торговки приманками, затем – фермера. Спектакль состоялся 15 марта 1635 г.

Не случайно именно в начале 1635 г. у короля появились веские основания проявить себя как можно в большем блеске ума и остроумия. Дело в том, что в ту пору он влюбился, причем одновременно в двух фрейлин королевы: блондинку мадемуазель де Отфор и брюнетку мадемуазель де Лафайетт. Обе они были молоденькими, жизнерадостными, прелестными девушками и не смогли бы просто так сходу плениться изможденным желтым лицом вечно больного человека. И именно для того, чтобы понравиться этим красавицам, а вовсе не для развлечения Двора, король сочинил «дополнительный» балет и сам вышел на подмостки. Вплоть до конца 1639 г. – то оставив сначала Отфор ради Лафайетт, затем, когда Лафайетт ушла в монастырь, вернувшись к Отфор, – Людовик наиприлежнейшим образом посещал кабинет королевы, не обращая при этом никакого внимания на последнюю, и ей пришлось отомстить за подобное пренебрежение, запутав обеих барышень в сложную сеть своих интриг.

Странной была эта королевская любовь, представлявшая собою чисто платоническое влечение, густо замешанное на меланхолических грезах, отравленное ревностью. Двор посмеивался над всем этим, но одновременно понимал, что он-то при любом раскладе остается в выигрыше, потому что мрачный монарх теперь не только срывал на окружающих свое дурное настроение, вымещал свои горести или попросту тягостно для всех молчал, нет, он теперь, даже пребывая в тоске, то и дело втягивал придворных в едва ли не детские игры со своими подружками, он стал более человечным, понимая, что молодым девушкам нужны развлечения, и давал балы, устраивал концерты, приглашал их посмотреть из окон Лувра на воинственные «танцы» в исполнении своей швейцарской гвардии, или вел на великолепные балеты с фейерверками в Арсенал, или на комические представления в Отель Ришелье.

В 1638 г. мадемуазель де Монпансье, племянница Его Величества и тогда еще совсем дитя, приняла участие в возродившихся при Дворе развлечениях. И вот как она описывает это время в своих «Мемуарах»: «В ту пору, – рассказывает мадемуазель де Монпансье, – Людовик XIII старался каждый день чем-нибудь побаловать мадемуазель де Отфор. Он вывозил ее, вместе со всей луврской компанией, на охоту, на обставлявшиеся невиданной пышностью прогулки. Дамам в ярких, разноцветных богатых туалетах, в прикрывавших глаза от солнца широкополых шляпах с колышащимися перьями, седлались великолепные иноходцы. В Версале или в каком-то ином месте, где они останавливались, чтобы передохнуть, их всегда ждал роскошно накрытый стол. Король, дабы иметь повод поухаживать за своей фавориткой, подавал все блюда сам и неизменно усаживался за стол последним. По возвращении в Париж он приказывал музыкантам, обычно находившимся при королевской спальне, играть мелодии, сочиненные им самим, а если музыка сопровождала пение, то Его Величеству принадлежали и стихи, на которые эта музыка была положена и в которых он восхвалял свою красавицу…»

Стоит ли абсолютно доверять воспоминаниям мадемуазель де Монпансье? В августе 1638 г. Людовик XIII отправил Ришелье письмо, где прямо заявил о том, как ненавидит женский пол. «Хоть бы куда, все равно куда, деться мне от всех этих женщин!» – пишет он. И на самом деле его повседневная жизнь была весьма далека от повседневной жизни Двора. Ни на минуту ему не приходило в голову позаботиться о том, чтобы в Лувре установилась атмосфера счастливой беззаботности, чтобы Двор засиял так, как этого хотелось каждому. Да, он устраивал праздники, но если сосчитать, сколько их было за двадцать шесть лет его правления, окажется ничтожное количество. Чтобы развеять тоску, которую навевало пребывание в королевском дворце, кавалеры и дамы ездили развлекаться в особняк Рамбуйе, посещали вечеринки, которые организовывали для молодых представителей высшей знати принцесса де Конде или графиня де Суассон. Изгнав из своего дворца веселье, Людовик XIII помог зародиться там сатирам и заговорам, потому что эти ядовитые цветы всегда произрастают на почве скуки.