— Кто? — спросонья совсем юная девушка ничего не могла понять: лишь потирала глаза и потягивалась. — Больной? А где он? Я не знаю даже… Он здесь был. Куда делся… Так, наверное, вышел.

— Больной, черт возьми, без сознания! Вышел! — Ворзонин чувствовал, что готов разорвать «засоню» на части. Еще немного, и произойдет непоправимое. — Ты куда его дела? Я зачем тебя сюда посадил? Зачем тебе плачу такие бабки?!

— Как? Где он? Что с ним? — Надежда, наконец, «въехала» в ситуацию. — Ой, Павел Родионыч, простите, задремала…

— Я тебя так прощу, — задыхаясь от ярости, кричал Ворзонин. — Что ты виноватой в принципе больше никогда не сможешь быть. Я тебе покажу Павел Родионыч! Растяпа! Раззява!

Шаря по пустой функциональной кровати руками, словно надеясь нащупать там человека — невидимку, доктор хрипел, икал и трясся. В голове вольтовой дугой вспыхивал вопрос: «Куда он делся?»

Пару дней назад, когда Ворзонину показалось, что наркоз недостаточно глубок, он увеличил дозировку снотворного. У Изместьева произошла остановка сердца. Павел, в принципе, был готов к такому повороту. Именно для таких случаев был приобретен новенький дефибриллятор.

Сердце быстро завели, все показатели пришли в норму. Но почему-то с тех пор в душе психотерапевта живет какая-то неясная тревога. Выходит, не зря она там поселилась. Не зря!

Кедрач не мог Аркашку ни освободить, ни разбудить. Что происходит? Что он, психиатр с большим стажем, не учел? Где утекла информация? Или это… за пределами его понимания? Но… как такое возможно?

Он подошел к рыдающей медсестре, положил ей руку на затылок.

— Ну, ладно, ладно… Водопад из слез не стоит устраивать. Лучше вспомни, что ты видела. Что ты помнишь? Как это происходило?

— О чем вы? — всхлипывая, кое-как выговорила медсестра. — Я ничего не видела. Я не знаю, куда он делся. Недавно он лежал, а сейчас…

— Может, кто входил сюда?

— Никого не видела. Честно, Павел Родионыч…

Медлить было нельзя. Понимая, что совершает глупость, он схватил телефонную трубку. Вахтерша внизу ответила, что за последние два часа никто, кроме режиссера из театра, мимо нее не проходил.

Даже если предположить нереальное, Изместьев не мог пройти незамеченным: на нем не было одежды. Ключ от раздевалки лежал в верхнем ящике рабочего стола в кабинете Ворзонина.

Павел обнаружил, что именно туда и направляется. Ноги несли его по ступенькам, голова думала совершенно о другом.

Усевшись за стол, включил компьютер. Пока тот «нагревался», доктор проверил, на месте ли ключ.

Куда он мог деться? Что за маразм с тобой творится, док?

Через пять минут на мониторе медленно вращался весь в разноцветных мигающих кружочках головной мозг коллеги Изместьева. Все показатели в пределах нормы. Все, как должно быть. Но где сам объект наблюдения? Ворзонин вывел на экран терапевтический блок, где только что накричал на медсестру. Бедняжка сидела за столом, уронив голову на руки. Ее плечи вздрагивали. Пациента по-прежнему не было на месте.

Павел начал обратный отсчет. Вечер — полдень — утро. Пациента не было в палате с утра. Но он сам заходил в палату час назад и видел коллегу с электродами.

Что происходит? Компьютер решил его, пользователя, надуть?

Изместьев как бы есть (по мониторам), и его как бы нет (в реальности). Кто вмешался? Кто мог вообще реально вмешаться, если кроме Ворзонина и Кедрача никто не знал истинного расклада?!

Павлу казалось, что у него плавятся мозги: система утверждала, что приключения Изместьева в далеких восьмидесятых в самом разгаре. Все идет своим чередом. Трансляция фильма, где Аркадий был в главной роли, успешно продолжалась. Куда же делось тело? Алло, что за кружева?

Процесс необходимо прервать, но как это сделать без материального объекта. Да, он, Павел Ворзонин, российский психотерапевт, впервые в мировой практике осмелился с помощью нейро-лингвистического программирования имплантировать в кору конкретную реальность. Вплоть до капель росы на листьях! До запаха изо рта и мурашек по телу!

И — не на ком-нибудь, а на живом однокласснике. Изместьев конкретно жил в той реальности. Ему там было комфортно, он ловил кайф. Доктору ничего не снилось: работали все органы чувств. Все имело аромат, звук, цвет, поверхность, температуру и так далее. И при этом материально его коллега оставался у него в клинике.

До тех пор, пока странное предчувствие после разговора с Кедрачом не посетило Павла. Пока он не обнаружил пропажу тела… В это невозможно поверить, это никак не укладывается в привычный стереотип, но Изместьева не вернуть из прошлого, не имея «на руках» его материального белкового субстрата. Причем из мнимого прошлого, существующего только в его сознании. Долго ли все это сможет продолжаться, даже Ворзонину неизвестно. Осталось — медленно сходить с ума?

Он схватил мобильник, нажал номер Кедрача. Гудки следовали один за другим. Эта сволочь не хочет с ним разговаривать!

«Сейчас не до этого, идиот! — телепатировал ему Павел. — Отбрось свои вонючие амбиции, возьми трубку, тетерев! Возьми трубку!»

После десятого гудка приятный женский голос сообщил, что клиент находится вне зоны действия сети.

Пропавшая корова

Не раз и не два во время «трапезы» Изместьев ловил на себе внимательный, изучающий взгляд старшей дочери. Девочка не могла не уловить перемены, произошедшие в матери за время ее долгого отсутствия.

Новорожденная тем временем мирно посапывала на старом сундуке, переоборудованном под импровизированную кроватку.

Оказывается, и в таких «непривычных» условиях можно было как-то жить. Не знай Изместьев, как оно бывает по-цивильному, так и этим, вероятно, довольствовался. Но его беда была в том, что он знал другую жизнь. Знал, но не ценил… Сбежал от нее, как черт от ладана. И что теперь? Что нового нашел, что обрел?

— Ты портянки наматывать как, забыла? — «огорошил» ее пьяный голос благоверного, когда она тщетно пыталась справиться с «ароматными» задубевшими тряпками, которые никак не желали наматываться на ее миниатюрные стопы. — Я ж тебе объяснял столько раз, курица!

В огромных болотных сапогах Акулина двигалась за Федунком след в след. Муж выломал себе огромную жердь, и, подобно флагману советского судостроения, ледоколу «Сибирь», прокладывал путь следовавшему за ним каравану судов по болотистой местности. Сапоги то и дело норовили увязнуть, соскочить с ноги.

— Черт бы побрал… — отрывочно долетало до Акулины. — Живем, как на выселках. Болота, комары. Тут и сдохнуть-то по-человечески не выйдет. Сгниешь в трясине, сожрет скотина какая-нинабудь… Скока можно! Год? Пять? Десять?

В голове Изместьева гнездилась куча вопросов, но задавать их он не имел права: Акулина Матвеевна в этих местах родилась, выросла, и родину должна знать как свои пять пальцев. Леса, косогоры, перелески… И болота, болота. Родину не выбирают.

Стыдно признаться, но Акулине до сих пор было неизвестно имя старшей дочери.

Шатаясь от усталости и головокружения, она старалась не отстать от мужа. Еще она надеялась в «неформальной обстановке» выяснить некоторые вопросы, без знания ответов на которые дальше невозможно было выдавать себя за Акулину Доскину.

— А в город перебраться не хошь? — первый провокационный вопрос получился вполне естественным, но муж Акулины неожиданно замер между двух кочек, едва не провалившись в жижу по пояс. После чего посмотрел искоса, потом рванул вперед, словно сзади была не безобидная супруга, а оборотень с горящими глазами. Акулину стали хлестать по лицу ветки, ей недоставало воздуха, но она очень боялась отстать, и поэтому «хлюпала» вперед из последних сил в кромешной темени. Лишь изредка различая перед собой могучую спину Федора.

— Сдурела баба, совсем заклинило, — бубнил себе под нос «чавкающий» впереди «проводник». — Что у вас там, ну, в организме вашем происходит, что опосля родов дурами становитесь? Мозги вытекают, чо ли? Дак, ежели вытекают, то человек сдохнуть, вроде как, должен. Какой город? Сама посуди, какой к лешему город?!! Кому мы тама нужны-то? Разве что грузчиком в магазине?