Александр Трубицын. Умереть любимой . – М.: Молодая гвардия, 2010. – 343 с.
По прочтении книги Валентин Распутин прислал автору письменный поклон: «Прочёл со слезами, но и с гордостью: есть же ещё не только такие бабы, но и такие мужики! Как же надо было любить, какая же досталась доля не разлучаться, быть постоянно вместе, перелиться друг в друга, чтобы произнести такое слово!» «Перелилась» в книгу песнь Александра Трубицына во славу и память Любимой, ушедшей из жизни слишком рано, – в честь Жанны Мамиевны Касьяненко, известной журналистки. «Эта книга написана для женщин. Я не знаю, какая ты, какого цвета твои глаза, сколько тебе лет, где ты живёшь, как пахнут твои пальцы… Но я хочу, чтобы ты узнала, что жила на свете женщина, прекрасная и Любимая…» И ещё автору очень хотелось, чтобы читательницы смогли перенять у его Жанны какие-то женские тайны и секреты, чтобы «стать для кого-то прекрасной и Любимой».
Прокомментировать>>>
Общая оценка: Оценить: 0,0 Проголосовало: 0 чел. 12345
Комментарии:
Вселенская твердь
Литература
Вселенская твердь
ПОЭЗИЯ
Андрей ШАЦКОВ
ОСЕННЯЯ ПЕСНЯ
Ну наконец-то задождило,
Погода падает на душу.
Наверно, осень – ворожила
И залила потопом сушу.
А дождь стучался в стены храма,
Переполняя водостоки,
И вспоминалась тихо мама,
И не кончались скорби сроки…
Переломлю с друзьями хлеба,
Не разделённого с тобою,
Шагну под пасмурное небо
С посеребрённой головою.
А дождь по-прежнему упрямо
Стучится в сны, как будто в стёкла.
Опять приходит осень, мама,
И ты, наверное, промокла.
Опять в души пустынном храме
Шепчу слова про встречу нашу.
А жизнь толкается локтями
И не берёт стихи в продажу.
И убывает царство света,
Теснимо долгими ночами.
И поминает осень – лето
Деревьев жёлтыми свечами.
Гонимый шалыми снегами
По ледяному первопутку,
Так захочу прижаться к маме,
Увидеть маму на минутку.
Но ждать придётся до апреля,
Когда вернутся птичьи стаи
Из поднебесной колыбели,
Где нас любить не перестали!
ДВАДЦАТЫЙ…
Снег скрипит! Скрипит январский
снег.
Пёрышко скребётся по бумаге.
Словно вновь пришёл двадцатый век,
Очередь заняв в универмаге.
Фантики, хлопушки, пастила,
Синий шевиот официоза…
Ёлка настоящею была –
Со смолой, застывшей от мороза.
Дворник гордо нёс свою метлу,
Деревенский дворник – дядя Федя.
Тёплый хлеб давали ко столу,
И компоты – школьникам в буфете.
И трещали доски у бортов:
Шло с Канадой вечное сраженье.
И в хоккейной шапочке – Бобров
Поражал игрой воображенье…
Милый, неуклюжий и больной,
С коммунальной толчеёй
в квартире,
Где ты мой двадцатый – золотой,
С орденом Победы на мундире?!
Где ты, чёрно-белое кино?
«Огоньков» эфирная программа.
Голуби, соседи, домино
И такая ласковая мама,
Что теперь глядит издалека,
В деревянной рамочки квадрате…
Век двадцатый – это на века!
На другие – времени не хватит!
ВОИНАМ РОССИИ
Вдоль речки дымится порез
Не сомкнутых льдов по стремнине.
Никак не кончается лес
На русской бескрайней равнине.
В галопе крещенской пурги,
Под платом рождественской ночи,
Таятся в чащобах враги,
Мерцают разбойные очи.
Каким мне ключом запереть
Границу от края до края?
Россия – вселенская твердь,
Отнюдь не преддверие рая.
Какой заповедной строкой
Пришедшей на память молитвы
Хоть на год продлить твой покой,
Чтоб силы достало для битвы?!
Но нет, не расходится мгла,
И рваные тучи теснятся.
На струганых досках стола
Харлуг и прадедовы святцы.
Застыли в углу образа
Небесным, летучим отрядом,
И сын поднимает глаза
И смотрит внимательным взглядом.
И дланью обнял рукоять,
Расслышав отцовское слово:
«Рождённым в России – опять
Средь поля стоять Куликова!
И падать от стрел и от смут
За правду средь бранного дыма…
А павшие – утром придут,