Дальнейшие события развивались так. Гельман вбивает политтехнологический клин между пермскими художниками: по наводке объезжает мастерские пяти членов союза (а их 139) и «сколачивает» выставку из картин «объезженных». Мильграм с получившим благословение списком едет на заседание экспертной комиссии в Нижний Новгород, где, собственно, и накапливается весь будущий арсенал «Большой Волги». Там ему дают понять, что «выставка пяти» им не нужна – Пермский край должен быть представлен как можно шире. Одновременно нижегородцы просят оставшихся за варяжьим бортом пермяков: «Изыщите средства и приезжайте!» Исмагилов обращается к спонсорам. Они находятся. Пермский Союз художников отправляет работы на «Большую Волгу» через голову Мильграма. И когда «гельманоиды» (а теперь в Перми только так, а не иначе, кличут приверженцев Гельмана) собираются с «альтернативной» выставкой на «Большую Волгу», там им отвечают вполне определённо: «Нет места». Мильграм пишет в прессе, что Исмагилов хочет сделать пиар на конфликте с краевым Министерством культуры, а Гельман утверждает, что Союз художников вообще организация ненужная, да и высшее художественное образование якобы ни к чему – только преподавать в четвёртых классах рисование.

Кто такой Мильграм? Сначала пермяк, потом – житель Белокаменной, где ищет себя в театральной режиссуре, затем – снова пермяк, получивший приглашение в худруки Пермского театра драмы, который по приезде он, словно причудливый портной, перелицовывает в Театр-Театр. Местный люд недоумевает и начинает заикаться. Актёры Театра-Театра пускают в оборот поговорку: «Пойдём в буфет-буфет!» Но губернатор Олег Чиркунов вскоре озаряется идеей, что опыт Театра-Театра следует перенести на всё культурное пространство края и предлагает Мильграму кресло министра. Знакомясь с новым министром, Равиль Исмагилов без всякой задней мысли демонстрирует альбом, изданный Союзом художников. Мильграм листает его и спрашивает: «Отчего здесь не представлено Министерство культуры края?» – «Извини, – говорит председатель, – твоего портрета здесь нет потому, что, когда ты заступил на свой пост, альбом был уже свёрстан». «Хорошо, – продолжает министр, – тогда почему на первой странице нет «шапки» нашего министерства?» – «Она дана на третьей странице», – уточняет Равиль. «Почему не на первой?!» – окончательно входит в роль министра подлинный театрал. Исмагилов поясняет: «Это же делал дизайнер – он счёл, что так будет лучше». – «Так вот, – замечает окончательный министр, – теперь иди и у дизайнера деньги проси – ко мне можешь больше не приходить!» И захлопывает перед носом художника дверь.

– Хамская организация! – выжжет клеймо в присутствии свидетелей министр культуры, побывав впоследствии на выставке Пермского Союза художников, приуроченной к его 70-летию. На этом публичные жесты реформатора культурного пространства не исчерпаются. В День работника культуры, на празднование которого в том числе съедутся в Пермь из сельской глубинки святые люди нашего смутного времени – библиотекари и служители клубов, Мильграм вместо того, чтобы вручить им почётные грамоты и ободрить, окинет «понаехавших» снисходительным взором и горделиво удалится на «зовы новых губ». И уже в другом месте, на пресс-конференции, скажет, что увиденное им полчаса назад повергло его в уныние, потому что очам мессии, оказывается, предстала замшелая публика. Быть может, гению-гению это и позволительно, но только не министру-министру.

Пермское общество взорвалось. Вот когда сработало то самое тайное крещендо города – генофонд страны, который в своё время усилил Пермь, а Пермь, в свою очередь, усилила генофонд. На призыв краевой газеты «Звезда», опубликовавшей обращение художников к творческим людям, в Дом журналистов слитными рядами двинулись кроме самих живописцев и графиков писатели и кинематографисты, архитекторы и театралы, музыканты и библиотекари. Их словно звала за собой музыка Сергея Прокофьева и Арама Хачатуряна, вдохновляли герои Вениамина Каверина и Александра Грина – всех тех, кто вошёл в ноосферу Перми, включая выстрадавшего здесь «Пастуха и пастушку» прозаика Виктора Астафьева и испившего свою «Чашу» поэта Алексея Решетова. Казалось, именно волею того подспудного смотра сил и было провозглашено создание в Перми Конгресса интеллигенции, от имени которого составлено письмо губернатору с требованием снять Бориса Мильграма с должности министра.

ВОКЗАЛ… ПОЧТА И ТЕЛЕГРАФ?

Когда-то я ходил на Речной вокзал «искать безобразное». Я был студентом филфака Пермского госуниверситета, само собой писал стихи, и мне казалось, что если в них не вторгнется какая-то донная жизнь, о которой я только подозреваю, то и стихи не обретут тяжкую правдоподобность намокшей древесины. Я покупал в буфете Речного стакан серого какао и сыпучий коржик, всматривался в заполненные ряды зала ожидания, пока не ощущал жадный перехват чьего-то взгляда. Я оставлял какао и коржик, отходил в сторону, чтобы вполоборота увидеть, как замызганный мужичонка или старушка с восковым личиком кидались к добыче. А за высокими окнами вокзала проплывали белоснежные теплоходы.

Так что «Русское бедное» я наблюдал уже с середины 70-х годов прошлого века. Но… тогда его нужно было подстеречь, оно не бросалось в глаза, как в 90-е и как сейчас. При дефиците богатого был дефицит бедного. А ныне? В глаза бросается и богатое, и бедное. А «Русское бедное» (о ирония судьбы!) – ещё и со стен того самого Речного вокзала. Под видом актуального искусства, когда картон и скотч выступают в роли материи, могущей преобразиться в «шедевр».

С равновеликой тоскою я ищу сегодня прекрасное. Озираюсь. Оно стало таким же редким, как белоснежные теплоходы на Каме. Со-чувствую Блоку: «В кабаках, в переулках, в извивах, В электрическом сне наяву Я искал бесконечно красивых И бессмертно влюблённых в молву». Где ж их теперь найдёшь, «бесконечно красивых»? Вот почему выставку «Русское бедное», учинённую в Перми Маратом Гельманом, я воспринял как то, от чего бы хотел внутренне избавиться, изгнать из жизни и собственного творчества, когда от перегруза безобразного намокшая древесина становится топляком. Но я – человек обочины. И посему не могу расписываться за всех.

Что же касается всех, то следует признать: после обильной «промы» пермяки на выставке были. «И то, что культурное сообщество города всколыхнулось, – хорошо! – отвечает мне на вопрос по поводу «актуальной экспансии» мэр Перми Игорь Шубин. – Просто люди очнулись от спячки и поняли, что если они сегодня не проявят себя в культуре, то за них это сделают другие». Ну да, концептуалисты разбудили Гельмана, Гельман развернул революционную агитацию.

– Но мы должны помнить одну вещь, – делится со мной информацией обозреватель «Звезды» Василий Бубнов. – Когда Гельман объявился в нашем городе, разговор ведь шёл о создании музея как коммерческой, а не бюджетной идее. Её поддержал сенатор от Пермского края москвич Сергей Гордеев, на личные средства которого и была проведена эта выставка. Собственно, автор «Русского бедного» – он. Гордеев понимал: бедных туземцев обижать негоже и в краевой бюджет лезть нельзя. Видимо, как человек, имеющий совесть, он одному из моих знакомых говорил о том, что чувствует за собой некую вину перед Пермью, потому что рассчитывал в своих замыслах на привлечение со стороны города спонсорских денег. А теперь и реконструкция здания Речного вокзала, на которую уже выделено 165 миллионов рублей, и ежегодное содержание самого музея (90 миллионов), – лягут тяжким бременем на бюджет края.

К этому стоит добавить, что за весьма короткий, как скок воробья, срок в Перми (и стало быть, в Москве) была проведена работа, которая в обычных условиях занимает годы: перевод федеральной собственности, каковой являлся Речной вокзал, в краевую. Вокзал… Почта и телеграф? Что-то это до боли напоминает.