— Найди Зауэрбруха. Он, наверное, голодает. Передай ему. Тут ветчина, консервы из моего пайка. Я обещал выполнить его просьбу. Так судьба еще раз свела меня с Зауэрбрухом. Он не был замешан в преступных опытах гитлеровских эскулапов, к ответственности его не привлекали. В послевоенном разрушенном Берлине была острая нужда в медиках, и ему доверили руководить хирургической больницей. Зауэрбрух и в такой обстановке проявил свои организаторские способности. Сейчас много говорят о методе Святослава Федорова, а ведь именно Зауэрбрух успешно применил такой метод еще в те времена. Больных в его клинике оперировала бригада врачей — каждый выполнял свою часть. Так еще никто в мире не оперировал.

Мы встретились, Я напомнил ему о нашем знакомстве, о Москве, о Бурденко. Взгляд его оживился:

— Неужели он вспомнил о нашей дружбе?..

Я молча передал Зауэрбруху сверток. Он отвернулся и… заплакал. Потом дрожащими руками достал из шкафа шприц и прямо через брюки ввел себе морфий. Мне нечего было сказать. Мы попрощались. И больше никогда я его не видел. О последнем эпизоде я ничего не сказал Николаю Ниловичу. Язык не повернулся…

На этом Владимир Васильевич Кованов закончил свой рассказ. А мне подумалось: кто же нанизывает цепочку нашей судьбы? Бог? Время? Или мы сами? Где та грань, за которой мы не властны распорядиться своей жизнью, и плывем туда, куда несет нас бурный поток событий? И не свернуть, не выплыть на спасительный берег, как бы ты ни барахтался, ни рвался среди жестоких и холодных волн судьбы.

Мог ли Зауэрбрух изменить обстоятельства? Наверное, да. Этот умный и проницательный человек должен был видеть, в какую пропасть ведет Гитлер немецкий народ. На худой конец он мог бы эмигрировать и свой блестящий талант отдать развитию мировой медицины. Не сделал этого.

И все-таки мне не верилось, что такой выдающийся человек, как Зауэрбрух, мог безоговорочно смириться со своей ролью в гитлеровском рейхе. Решила поискать какие-либо сведения в исторической литературе. И вот удача. Известный военный историк ГДР фон Витцлебен в свое время установил, что доктор Зауэрбрух был связан с участниками заговора против Гитлера, выступившими 20 июля 1944 года. В случае успеха заговора Зауэрбрух должен был по радио сообщить немецкому народу о находке врачей антифашистов, которые обнаружили историю болезни Гитлера, лечившегося во время первой мировой войны не от ранения, которым он так гордился, а от сифилиса, что, вероятно, сказалось на его психике. Заговор провалился. Зауэрбрух остался на своем посту. О его участии гестапо не подозревало.

Служили два товарища… Один — своему народу, светлому делу, ясной цели; другой, хотя и вынужденно, — бесчеловечному тарану и его преступным устремлениям. А что в финале? Бурденко оставил после себя добрую память. Он был организатором Академии медицинских наук, его именем названы нейрохирургический институт АМН, улица в Москве, госпиталь, больница на его родине — в Пензе. Имя Зауэрбруха чаще всего историки вспоминают в связи с Гитлером. К сожалению, мало кто знает о его участии в заговоре против фюрера. Силой обстоятельств он был вынужден до конца служить преступному режиму.

Впрочем, кое-кто может сказать: кому теперь интересно, как блестящий ученый-медик с мировым именем стал наркоманом? Дела давно минувших дней. Но я бы не спешила предавать забвению эту печальную историю. Разве сейчас перед каждым талантливым человеком, в какой бы стране он ни жил, не стоит извечный вопрос: кому ты служишь? Народу или господарю, который попирает этот народ? Будут ли дети гордиться твоим именем или стыдиться его? На что потратил свой талант: на добро или зло? И никуда не убежать, не деться от этих проклятых вопросов»…

Хотелось бы затронуть и еще одну тему. Она также поможет нам прояснить важный вопрос сталинской жизни и смерти. Речь пойдет о Василии Сталине, младшем сыне вождя. С ним я виделся в Берлине в 1946 году.

Военно-воздушный отдел занимал в то время целый квартал коттеджей, где удобно размещались службы и жили семьи офицеров. Однажды я шел с одним старшим лейтенантом, бывшим летчиком-истребителем. В начале войны он был тяжело ранен в воздушном бою в обе ноги. Фактически он почти всю войну лечился в госпиталях. К летной работе по возвращению в строй его больше не допустили и теперь он служил диспетчером в службе военных перевозок при нашем отделе. Штаб Советской военной администрации имел в своем распоряжении самолеты «Ли-2», которые совершали полеты в СССР и обратно, и «По-2», которые перевозили начальство по территории нашей зоны. Кроме того, отдел авиаперевозок имел связь со штабом 16-й воздушной армии, который размещался в городе Вердере. Он же поддерживал прямую оперативную связь с международным центром воздушной безопасности в Берлине, который размещался в здании Контрольного Совета в американском секторе. Такая четко налаженная служба была жизненно необходимой, так как воздушное движение было довольно интенсивным: в Берлин по трем воздушным коридорам на определенных высотах летали самолеты союзников, и были случаи их столкновения с трагическим исходом. Мы, разговаривая, шли к дому, где размещался штаб отдела. Перед штабом на тротуаре стояли генерал Куцевалов и неизвестный мне молодой авиационный генерал. Вдруг старший лейтенант негромко сказал:

— Вася Сталин пожаловал к нам в гости. Подойдя к генералам, мы отдали им честь. Я постарался быстрее пройти мимо, а мой попутчик остановился возле них и уставился на Сталина. Тот повернулся, поздоровался за руку, о чем-то его спросил, выслушал ответ, а затем продолжил разговор с Куцеваловым. Когда старший лейтенант подошел ко мне, я его спросил:

— Откуда ты знаешь генерала Сталина? — А, долго рассказывать. Вместе учились в летном. Я был командиром отделения, в котором Вася был курсантом. Так я увидел того таинственного Василия Сталина, с которым мне пришлось однажды говорить по телефону ВЧ.

Однажды я был дежурным по Военно-воздушному отделу. Утром раздался звонок из Москвы. Я ответил, что дежурный по отделу слушает.

— Где Куцевалов? — спросил кто-то требовательно и резко.

— Генерал еще не прибыл на работу. Начало в девять ноль-ноль, а сейчас у нас только семь ноль ноль.

— Передайте Куцевалову, пусть он мне позвонит через час — А кто говорит? — Сталин!

И положил трубку. Я тут же позвонил генералу Куцевалову на квартиру. Тот взял трубку. Я ему доложил о звонке Сталина. Генерал выслушал меня и недовольно буркнул:

— Хорошо, приду. Мне, конечно, и в голову не пришло, что звонил не Иосиф Виссарионович, и я сильно удивился, что генерал как-то пренебрежительно отнесся к такому звонку, как будто он ежедневно общается с самим генералиссимусом. Я искренне переживал за него и за себя: с минуты на минуту мог последовать звонок из Москвы, а генерала все не было. И уж совсем удивился, выглянув в окно: Куцевалов шел к штабу медленно! А потом остановился и стал беседовать с одним из офицеров отдела! Тут на мое счастье в «предбанник» зашел полковник из нашего отдела. Я ему говорю: так, мол, и так, а тот мне с усмешкой отвечает:

— Федот, да не тот… Это же Вася Сталин. А, да вы же не знаете, что он командует авиадивизией здесь, в Германии, а сейчас в Москве и оттуда звонит нашему генералу. Значит, ему что-то нужно. Тут вошел генерал и я с облегчением доложил ему по всей форме о том, как идет дежурство. Куцевалов молча прошел в свой кабинет. И вот теперь я видел сына Сталина наяву. О его же бесшабашной и трагической судьбе узнал много позже.

Но вернемся к самому Иосифу Сталину.

— Да, утверждают враги России, Сталин был восточный деспот. Он беспощадно расправлялся со своими политическими противниками. Карал всех без исключения, кто наносил вред государству, злоупотреблял властью, проявлял, мягко говоря, нескромность. Но без этого он не мог бы превратить партию в орудие своей неограниченной власти, в орден меченосцев. Он же сдерживал перерождение аппарата, превращение его в оторванную от народа касту, использующую общественную собственность в своих корыстных интересах. В то время, в основном, жажда обогащения, эгоизм, культ собственности были устранены из идеологии общественной жизни и экономики. Вместо них утверждались коллективизм, бескорыстие, пренебрежение погоней за материальными благами, отношение к труду как духовной потребности человека. Получалось, что поколение 30-х годов в общем и целом исповедовало систему ценностей почти идеального человека, которую в течение столетий вырабатывали лучшие представители человеческого рода… В этой системе доминировали высшие моральные и духовные ценности. О нашей цивилизации в те годы говорил Бернард Шоу: «Если этот эксперимент в области общественного устройства не удастся, тогда цивилизация потерпит крах, как потерпели крах многие цивилизации, предшествовавшие нашей».