Он обладал и литературным даром в области художественной прозы и поэзии.

Может быть, именно эта универсальность натуры позволила ему создать свой стиль как некую оригинальную концепцию, естественно выражавшуюся во всем, что он делал: сразу узнаешь Самохвалова и в рисунке, и в живописи, и в пластике, и в декоративных мотивах — во всем, чего касалась творческая рука художника.

Так говорить можно только о большом художнике, оригинальном и сильном, поющем своим голосом.

Все живое имеет своих родителей, своих предков, историю своего происхождения, что полностью относится и к искусству. Эта интереснейшая книга, написанная самим художником, позволяет понять обстоятельства и историю его формирования и те импульсы, которые эти обстоятельства сообщили таланту будущего мастера.

Но определился мастер самостоятельно, и сейчас, когда мы легко можем увидеть все им сделанное и оценить его по достоинству, первое, что бросается в глаза, — именно художественная самостоятельность Самохвалова. Явление редкостное и драгоценное.

Таким он представлялся мне долгие годы нашей дружбы, таким вижу его и сейчас, мысленно оглядывая длинный ряд его произведений. Возникая, они всегда волновали новизной и жизненностью. Огромное впечатление производила выставка 1940 года в большом зале ленинградского Союза художников, где были показаны его картина "Появление В. И. Ленина на II Всероссийском съезде Советов" и масса превосходных этюдов к этой картине. Картина была в те дни настоящим художественным открытием, ибо это, пожалуй, первая или одна из первых картин на большую историко-революционную тему ярко-поэтического, романтического характера.

Это же ощущение встречи с чем-то новым и захватывающим сопровождало знакомство и с его знаменитой "Девушкой в футболке", и с его иллюстрациями к "Истории одного города" М. Е. Салтыкова-Щедрина, и с его серией "Метростроевок", и с его огромным панно для Всемирной выставки в Париже в 1937 году, и со многими другими его работами.

Посетители Третьяковской галереи, да и все ценители изобразительного искусства, помнят и любят одно из лучших произведений советской пейзажной живописи — картину "Транспорт налаживается" Бориса Николаевича Яковлева. Написанная на заре советского искусства — в 1923 году, картина и сегодня пленяет нас свежим поэтическим чувством, искренней радостью автора за первые удачи в преодолении страной послевоенной разрухи…

В последующие годы Борис Николаевич в результате многолетних творческих поездок по стране — на Урал, в Карелию, в Баку — создал несколько прекрасных серий нового жанра в советской живописи — индустриального пейзажа, явившись, по сути, его основателем. Написанные в трудных походных условиях, эти полотна полны истинного вдохновения и жизненной правды, они — яркое свидетельство героического, вдохновенного труда строителей первых пятилеток…

Одной из любимейших тем художника была Москва. Он писал ее бесконечное количество раз. Писал и ее сердце — Кремль и Красную площадь, писал ее улочки и дворики. Особенно трогает этюд Красной площади в горестный день похорон Владимира Ильича. Трепещут поникшие траурные знамена, напряженное волнение в рядах трудящихся, пришедших проститься с Ильичей.

Многие годы художник жил и работал в Подмосковье, в чудесных окрестностях Звенигорода, так полюбившихся в свое время певцам русской природы Саврасову и Левитану. Здесь, на берегу Москвы-реки, Яковлев написал ряд прекрасных лирических пейзажей…

Много и с увлечением работал Борис Николаевич и как маринист. На всех выставках художников-маринистов экспонировались его перламутровые гурзуфские пейзажи…

Блестяще окончив Московское училище живописи, ваяния и зодчества и получив в 1918 году премию имени Левитана за свой натюрморт и пейзаж, Борис Яковлев продолжал неустанно учиться, оттачивал свое профессиональное мастерство. "Необходима постоянная тренировка глаза и последовательность накопления навыков брать свежо и непосредственно", — говорил художник. В своей статье о "Цвете в живописи" он настойчиво проводил мысль, что только высокопрофессиональная живопись дает жизнь картине…

Меня всегда поражал в Борисе Николаевиче высокий профессионализм буквально во всем: как продуманно, удобно была оборудована его мастерская!..

В мастерской у Бориса Николаевича все было приспособлено для работы — никаких излишеств. Но зато как трогали в ней простые сухие цветы, привезенные из Михайловского…

Владимир (Ладо) Давидович Гудиашвили (1896 — 1980) — народный художник СССР, Герой Социалистического Труда, лауреат Государственной премии. С 1926 года преподавал в Тбилисской академии художеств.

В белоснежной рубахе и темно-синем халате художник ходит по мастерской, увешанной картинами. Создается иллюзия, что они возникают, когда он приближается к ним и бережно касается. Мастер словно беседует с воплощенными замыслами и таким образом проверяет свою жизнь…

"Вокруг художника должен быть особый "магический воздух", — говорил он.

К нему хочется подойти, дотронуться рукой, взять что-нибудь, пусть самый пустяк, — не в поклонническом угаре, но с глубоким почтением к человеку, с честью и пользой употребившего свой талант.

Мы видим портреты художника-предшественника, который особенно дорог Гудиашвили своей безыскусственной простотой, бескорыстной верностью живым краскам, вдохновляющей модели. Образ Нико Пиросманишвили, " которым Ладо Гудиашвили встречался в юности, — один из самых любимых. На его портретах Пиросманишвили неодноликий, непохожий, грустный от переполняющей любви к жизни. Перед нами возникают как бы разные сущности удивительного, богато одаренного человека. Благородный, изысканный, тонкие длинные пальцы, высокая шея, поэтическое лицо, овеянное дымкой усталости. Лицо светится, как образ, как икона. Бесконечно ласковый, стремящийся не пропустить и самой малости, чтобы успеть занести ее на "холст"-клеенку. И — уже без мечты и воображения — он брошен на пол своей "хижины" умирающим, раздавленным "машиной" буржуазного общества, рука еще хватается за соломинку — кисть у колченогого стола под лестницей, по которой шаги, шаги, шаги…

Гудиашвили, этот "грузинский Гоген", вслед Пиросмани рисует старотбилисскую богему, жизнь кинто — торговцев, разносчиков, мелких продавцов, уличных стихотворцев и певцов, не совсем еще обнищавших босяков, "прожигающих" жизнь, веселящихся на пиру во время чумы. Художник не обличает их — печалится о загубленных, пропадающих судьбах.

Кинто опустошены, они изображаются непременно с вином и скудной закуской; они потерянные, никому не нужные люди, — но посмотрите, какая тоска, какая глубокая грусть затаилась в их взорах. Картину "Хаши" — мастер, как бы подчеркивая свою преемственную связь с Пиросманишвили, пишет на клеенке. Фигуры кинто деформированы, лица иссушены жизнью… В "Тосте на рассвете" у женщины судорожное движение человека, попавшего в трясину: она еще пытается вырваться, но изломы фигуры выражают отчаяние — ее удерживает пристальный взгляд одного из кинто, который еще пытается утвердить свою власть и в этом мирке…

Противоречивый мир кинто художник хорошо знал, еще в свою бытность в Париже он исполнял знаменитый танец кинтоури. Он изображает мир, о котором не сожалеет, но скорбит об утраченных возможностях — отсюда столь явная элегичность полотен. Особенно показательна картина "Рыба цоцхали", которую называли энциклопедией старотбилисской богемы. Картина изящна, прямо-таки балетны танцующие лошади, по-своему очаровательны три кинто, которые вместо того, чтобы принять из рук рыбака еще трепещущую рыбу, вдруг обнялись, как три брата, и задумались. Веселье оставило их на мгновение, стройные, бесшабашные, они кажутся опереточными фигурами в остановившемся спектакле с потухшей музыкой. Они задумались об иллюзорности своего существования — момент озарения и сблизил их на короткое время… Музыкальный ритм и резкие смены ритма в картине не противоречат друг другу, но создают единый слаженный лирический и напряженный строй картины.