— Он действительно рвется выступить свидетелем? — Она не пыталась скрыть своего удивления. Когда муж кивнул, она попросила: — Расскажи мне о нем.

— Маленького роста, лет сорока, у него жена и двое детей, работает в пиццерии в Тревизо. Живет здесь вот уже двадцать лет, но по-прежнему каждый год ездит на Сицилию в отпуск. Если есть возможность.

— Его жена работает? — поинтересовалась Паола.

— Уборщицей в школе.

— А что он делал в банке в Венеции?

— Платил кредит за квартиру. Здешний банк поглотил тот, который давал ему ипотеку, так что раз в год он приезжает сюда, чтобы заплатить. Если он делает это через банк в Тревизо, ему начисляют комиссионные — двести тысяч лир, вот почему в тот выходной он отправился в Венецию.

— И стал свидетелем ограбления.

Брунетти кивнул.

Паола покачала головой:

— Удивительно, что он решился свидетельствовать против преступника. Ты говоришь, арестованный замечен в связях с мафией?

— Его брат. — Сам Брунетти не сомневался, что они оба замешаны.

— И человек из Тревизо об этом знает?

— Да. Я ему сказал.

— И по-прежнему хочет свидетельствовать? — Брунетти снова кивнул, и Паола проговорила: — Тогда, быть может, у всех нас еще есть надежда.

Брунетти пожал плечами, осознавая, что с его стороны несколько нечестно, а может быть, и очень нечестно — не передать Паоле слова Яковантуоно, что нужно вести себя храбро ради детей. Он поудобнее улегся на диване, вытянул ноги и скрестил лодыжки.

— С той историей покончено? — спросил он, зная, что она поймет.

— Не думаю, Гвидо, — ответила она с сомнением и сожалением в голосе.

— Почему?

— Потому что в газетах написали о случившемся как об обычном акте вандализма — из той же серии, что перевернутая урна или вывороченное сиденье в поезде.

Брунетти промолчал, хотя его так и подмывало возразить, и стал ждать продолжения.

— Это не случайность, Гвидо, и никакой не вандализм. — Она закрыла лицо руками, ее голос звучал глухо из-под сомкнутых ладоней: — Люди должны понять, почему это произошло, они должны знать, что эти типы занимаются отвратительным, аморальным делом и их нужно остановить.

— Ты подумала о последствиях? — спросил Брунетти ровным голосом.

Она убрала руки и внимательно посмотрела на него:

— Я двадцать лет замужем за полицейским — конечно, я подумала о последствиях.

— Для тебя?

— Да.

— А для меня?

— Конечно.

— И они тебя не пугают?

— Пугают. Я не хочу потерять работу, не хочу, чтобы твоя карьера пострадала.

— Но?..

— Знаю, ты считаешь, я занимаюсь показухой, Гвидо, — произнесла Паола и продолжила, прежде чем он успел что-либо возразить: — И ты прав, но только отчасти. Все не так, совсем не так. Я делаю это не для того, чтобы попасть в газеты. Признаюсь тебе, я боюсь тех бед, которые наверняка обрушатся на нас в результате. Но я должна это сделать. — Он вновь попытался возразить, но она не дала: — То есть кто-то должен это сделать, или же, если пользоваться безличной формой, которую ты так не любишь, — она мягко улыбнулась, — это нужно сделать. — Не переставая улыбаться, она сказала в заключение: — Я готова выслушать все, что ты скажешь, но не думаю, что изменю свое решение.

Брунетти поменял положение ног — теперь левая оказалась сверху — и заметил:

— В Германии новое законодательство. Теперь они могут преследовать немцев за преступления, совершенные в других странах.

— Я знаю, знаю. Читала статью, — сказала она резко.

— И чем ты недовольна?

— Один-единственный человек был приговорен к нескольким годам тюрьмы. Big fucking deal, как говорят американцы, — подумаешь, делов-то! Сотни, тысячи людей ездят в секс-туры каждый год. Тот факт, что одного из них посадили в тюрьму — в комфортабельную немецкую тюрьму, с телевизором и еженедельными посещениями жены — не помешает остальным ездить в Таиланд.

— А то, что ты собираешься сделать, помешает?

— Если никто не будет организовывать подобные туры, заказывать номера в гостиницах, питание, гидов, которые отвозят этих «туристов» в бордели, тогда, думаю, меньше народу станет ездить. Знаю, этого мало, но хоть что-то.

— Они будут добираться туда самостоятельно.

— Их станет меньше.

— Но все-таки кто-то ведь все равно поедет?

— Вероятно.

— Тогда зачем все это?

Она с досадой покачала головой.

— Думаю, ты говоришь так, потому что ты — мужчина, — сказала Паола.

И вот тут Брунетти разозлился:

— И что это значит?

— Это значит, что мужчины и женщины по-разному смотрят на насилие. И так будет всегда.

— Почему? — Голос его звучал ровно, хотя оба они чувствовали злость, которая стеной встала между ними.

— Потому что, сколько бы ты ни пытался представить себе суть проблемы, для тебя она всегда останется лишь упражнением ума. С тобой такого не может случиться, Гвидо. Ты большой и сильный, а еще ты с детства привык к разного рода насилию: футбол, драки с мальчишками, в твоем случае — еще и полицейская школа.

Она заметила, что его взгляд стал невнимательным: он и прежде слышал подобные речи и никогда не верил им. Она считала, что он просто не хочет верить, но никогда ему этого не говорила.

— У нас, женщин, все по-другому, — продолжила она. — Мы всю жизнь вынуждены бояться насилия и думать о том, как его избежать. И каждая из нас знает: то, что происходит с этими детьми в Камбодже или Таиланде, может произойти с нами. Все очень просто, Гвидо: ты большой и сильный, а мы нет.

Он не отреагировал, поэтому Паола заговорила снова:

— Гвидо, мы годами это обсуждаем, но так и не пришли к согласию. И сейчас не придем. — Она замолчала, потом попросила: — Потерпи еще немного, а потом я выслушаю тебя. Хорошо?

Брунетти пытался быть любезным, открытым и доброжелательным, он хотел ответить: «Да, конечно», но смог выдавить только натужное:

— Да.

— Подумай об этой подлой статье в журнале. Это один из главных источников информации в стране, и социолог — уж не знаю, где он там преподает, но наверняка в каком-нибудь крупном университете — считается экспертом, и люди поверят его словам. Так вот, он пишет в своей статье, что педофилы любят детей, потому что мужчинам удобнее, если все в это поверят. А мужчины правят этой страной.

Она остановилась, задохнувшись, потом произнесла:

— Не знаю, имеет ли это какое-нибудь отношение к тому, о чем мы сейчас говорим, но, думаю, есть еще одна причина, из-за которой в этом вопросе нас разделяет пропасть, — не только нас с тобой, Гвидо, но вообще всех мужчин и женщин. Дело вот в чем: любой женщине легко представить себе, что сексуальный опыт может оказаться неприятным, отрицательным, для мужчин же такое немыслимо.

Он попытался запротестовать, и она поторопилась добавить:

— Гвидо, ни одна женщина ни на минуту не поверит утверждению, что педофилы любят детей. Они испытывают к ним похоть, стараются подчинить их себе, но все это не имеет ни малейшего отношения к любви.

Она взглянула на него и увидела, что он сидит, опустив голову.

— Вот и все, что я хотела тебе сказать, мой дорогой Гвидо, мой любимый! Ведь я люблю тебя всей душой. Мы, большинство женщин, считаем, что любовь не имеет ничего общего с похотью и желанием подчинить себе другого человека. — Паола замолчала, взглянула на правую руку и стала машинально теребить заусенец на большом пальце. — Конец проповеди.

Тишина повисла между ними, а потом Брунетти неуверенно заговорил.

— Тебе кажется, так считают все мужчины или только некоторые? — спросил он.

— Полагаю, только некоторые. Хорошие — такие, как ты, — безусловно нет. — И прежде чем он успел что-либо сказать, она добавила: — Но они все равно рассуждают не так, как женщины. Не думаю, что понимание любви как похоти, насилия и власти над любимым человеком им чуждо абсолютно — как нам.

— Всем женщинам?

— Надеюсь. Но нет, не всем.

Он поднял на нее глаза: