— Ладно, ладно… Кто не без греха? Пошли по лодиям. Серик, Шарап и Звяга пойдут на малой ладье; в случае, если на караван нападут речные тати, смогут на помощь прийти, если кому совсем туго придется…
— Реут, ты уже совсем христианином стал… — укоризненно проговорил Четвертый, и шагнул в воду, нагнулся, с натугой вытащил из воды жбан, с привязанным к нему камнем, сказал гордо: — Со вчерашнего вечера на дне лежит! Охладился не хуже, чем в погребе…
С ладьи кинули огромную братину. Настоявшийся, прозрачный, с золотым отливом мед заиграл на поднимавшемся солнце. Братина несколько раз обошла круг, пока жбан не опустел. И хоть большая часть тут была уже христианами, все поплескали меду в реку, попросили легкого пути у речного бога.
Веснами редко бывает ветер попутным на пути вниз, а потому пришлось грести с утра до вечера. Правда, гребли не особо утруждая себя, в полсилы, другую половину употребляли на песни. Правда, Серик, Шарап и Звяга в общем хоре не участвовали, шли далеко впереди каравана. И не потому, что чего-то опасались, а потому, чтобы не пугать загодя птицу, буквально стаями то перелетающую через Днепр, то отдыхающую прямо на волнах. Серик десятками стрелял уток, гусей, а то и лебедей, княжескую еду. На ночлегах пировали, объедаясь от пуза дармовой снедью.
Реут, обгладывая сочные ножки, качал головой и говорил:
— В прежних бы походах нам такого стрельца… А то только по сидячим горазды… И то за три шага с подбегом…
Спали, кто в ладьях, кто на берегу, закутавшись в шубы — весенние ночи промозглые, хоть и пригревает днем солнышко. Выставляли двух караульных на весь караван. Весенний путь вниз почти безопасен, по сравнению с обратным — не очень интересны речным татям русские товары. Разве что шальная ватага бродников налетит. А вот тем, кто потом снизу пойдет — ухо надо держать востро. Ладьи полны дорогими заморскими шелками, аксамитами, да другими товарами, что много места не занимают, а дороги. Когда поравнялись с прошлогодним землепашцем, Реут долго вглядывался из-под ладони в берег, наконец, спросил Серика:
— Глянь-ка туда… Мне мерещится, аль и вправду там поле? — Реут часто пересаживался в ладью к трем друзьям, чтобы пострелять птицу, да только стрелы зря терял; из пяти едва одна в цель попадала.
Серик лениво обронил:
— Да мне и глядеть нечего, я так знаю, что там поле. В прошлом году того землепашца видели.
— Гляди-ка, куда добрались… — Реут помолчал немного, договорил задумчиво: — Пора, пора в Сибирь двигать…
До устья было уже недалеко, Днепр раскинулся так, что с середины уж и берегов видно не было. В тот день Реут опять плыл на ладье троих друзей, хоть охота уже и кончилась; птицы кто пролетел дальше на полуночь, кто тут расселись по гнездам, по лиманам да старицам, к тому же потянулись половецкие поселения по берегам, а половцы тоже не дураки весеннюю птицу пострелять. Серик первым разглядел мечущуюся по берегу и размахивающую руками крошечную фигурку человека. Реут за кормчего стоял, Серик закричал, выворачивая шею и пытаясь получше разглядеть человека на берегу:
— Реут, поворачивай к берегу!
Реут завертел головой, спросил недовольно:
— А с какого перепугу?..
— Да человек на берегу! Стряслось что-то; бегает, как полоумный, и руками машет…
Человек уже остался далеко позади, и видать потерял последнюю надежду, что его заметят, но тут же радостно встрепенулся, увидев, как ладья круто свернула к берегу. Посчитав, что и сам добежит, коли уж так резво бегает, порешили не грести против течения, приткнулись к берегу, опустили весла и выжидательно смотрели, как человек прыгает через многочисленные лужи оставленные отступающей вешней водой. Наконец, запыхавшись, он подбежал, забрел в воду, ухватился за борт, и стоял, тяжело отдыхиваясь. Когда-то богатая одежда превратилась в лохмотья, за пояс был заткнут меч без ножен.
Реут спросил насмешливо:
— Ты откуда, такой красавец?
Человек нагнулся, черпнул пригоршней воды, умылся, только после этого проговорил:
— Из Царьграда иду…
— Так вот и идешь, пешочком?
— Чего ты зубы скалишь?! — вдруг озлился оборванец. — Купец я из Смоленска. Я, может, побогаче тебя буду! Ты на такой невзрачной ладейке плывешь, а я на пятью ладьях ходил в Царьград!
— Ладно, ладно… Все, не скалюсь я… — примирительно проговорил Реут.
Человек вдруг бухнул, будто обухом оглоушил:
— Нет больше Царьграда!
— И куда ж он провалился? — машинально спросил Реут.
— Тьфу ты! — в сердцах плюнул оборванец.
— Да эт я машинально ляпнул… — медленно выговорил Реут. — А ну залазь в ладью!
Оборванец перевалился через борт, ладью отпихнули на быструю воду, но за весла никто не взялся, сгрудились вокруг оборванца, напряженно глядя на него со всех сторон.
— Звать то тебя как? — участливо спросил Реут.
— Торгом прозвали… — обронил купец, опускаясь на лавку возле мачты.
— Что, так торговаться любишь?
— А ты не любишь? — едко спросил Торг. — Вот потому и плаваешь на такой невзрачной ладейке. А товару! С гулькин нос…
— Ладно, ладно… — Реут добродушно рассмеялся. — Давай, рассказывай…
Торг проворчал:
— Дайте хоть перекусить чего-нибудь! Который день лягушками да сырой рыбой питаюсь! Которая в лужах осталась…
Кто-то сунул ему в руки половинку гуся, оставшегося с завтрака. Отворотив ногу, он в миг оставил голую кость, довольно вздохнул, кто-то сунул ему в руки полный ковш меда, он его опорожнил одним духом, и только после этого начал рассказ, то и дело отщипывая от гусиной тушки пластики мяса и суя их в рот. Впрочем, рассказу это почти не мешало.
— Аккурат апрель месяц только начался, подступили к Царьграду латиняне, в невиданной силе… Обступили весь город, мышь не проскочит…
Реут недоверчиво проговорил:
— Бывал я в Царьграде… Это ж какой силе надо быть, чтобы такой громадный город обложить?
— Будешь перебивать — ни слова не скажу! — озлился Торг, и надолго замолчал, жуя мясо.
Реут примирительно выговорил:
— Ну ладно, ладно… Все, молчу…
— Мы впопыхах загрузили ладьи товарами, что наторговать успели, только отчалили, как в гавань вошли латинские корабли… Видимо невидимо! Мы подумали, тут нам и смерть пришла. Ан, нет! Не тронули нас почему-то латиняне. С ладей мы все и видели. В двенадцатый день апреля пошли латиняне на приступ, да в тот же день и взяли город! А мы от греха подальше погребли прочь. Мимо корабля латинского проходили, с него спросили, по-германски: што, мол, за люди? А я возьми, и бухни, тоже по-германски: што, мол, германские купцы… Может, потому и выпустили? Мои ж ладьи германские мастера ладили…
Реут протянул:
— Да-а… Копилось, копилось и лопнуло… Што ж это теперь будет?
— Што будет, што будет… — проворчал Шарап. — Теперь они на нас пойдут. Не сразу, конечно, сначала будут раздоры и смуту на Руси сеять…
Торг спросил:
— Эгей, а чего это вы весла побросали? Давайте-ка, поворачивайте назад…
— С чего бы это? — изумился Реут.
— Да ты не бойся! Я у тебя весь товар куплю по сурожским ценам, да еще ладью дам!
— Погоди, погоди… — спохватился Реут. — Ты ж говоришь, што вырвался вместе с ладьям. А куда ж они делись?
— Да тут, в горле Днепра, латинянский корабль добычу поджидает. Мы-то ушли бы, да он неожиданно выскочил, и у моей ладьи бивнем все весла левого борта переломал. Я махнуть успел другим ладьям: уходите, мол. Да и толку с них не было; там одни гребцы сидели, вся караванная стража со мной была. Долго мы рубились… Раз даже на корабль перепрыгнули, чуть кормчего не порубили. Потом я один уж остался; кольчугу скинул — и в воду…
— А вот и мои ладьи… — медленно выговорил Реут.
По мере того как караван вытягивался из-за поворота, физиономия Торга тоже вытягивалась.
— Восемнадцать… — потрясенно выдохнул он.
Реут смущенно развел руками, проговорил:
— Прости Торг, но мои убытки даже тебе не покрыть. А лодий у меня и своих хватает… Так што, пойдешь с нами до Сурожа. Там, поди, тебя знают фряжские банкиры? Вот и ссудишь у них денег, купишь себе парочку лодий, закупишь товара. А может, и остальные свои ладьи найдешь. Ну, а посчитаться с обидчиками ты не желаешь? Мы ж его в девятнадцать лодий общиплем, как куренка! — и Реут хищно усмехнулся.