Видишь только знаки, быстрые-быстрые, недолговечные, а сам идешь еще быстрее. И вот ты уже по ту сторону сказанного, бежишь с быстротой молнии.

Здесь ты чиркаешь спичкой, прежде чем человек достанет сигарету, протягиваешь руку девушке и тут же отворачиваешься, переходишь на другую сторону улицы, чтобы показать на что-то вдали, например на шестилистную пальму, улыбаешься до того, как улыбнулись тебе, — нет, невозможно рассказать обо всем, что ты можешь делать в стране, где не разговаривают.

Здесь нет пустоты, нет настоящей тишины, безмолвия. Просто исчезли слова, которые застревают в горле, мешают дышать. Каждый говорит телом, и это тоже речь. И понимать-то, в сущности, нечего, стало быть, ты свободен. А когда люди проходят мимо, когда Найя Найя оказывается на другом конце проспекта, ничто уже не связывает ее с ними, не остается ни следа, ни воспоминания, ничего. Знаки возникают и исчезают, у них нет ни когтей, ни корней, их век — мгновение.

Это как музыка. Быстрая, такая быстрая, что ее не слышно, но она есть. Она прекраснее, чем звон гитары или пение флейты, легкая, едва ощутимая, она раздается в твоей голове. И у каждого предмета своя музыка, проходишь мимо, а она звучит. Найя Найя минует дерево и слышит музыку дерева. Потом она слышит музыку фонтана. И у автомобилей есть музыка, и у самолетов, прочеркивающих ровный след в белом небе, эта музыка в тебе, по ту сторону слуха. Так хорошо видеть по ту сторону зрения, слышать по ту сторону слуха. Будто выскочил из собственной кожи и идешь рядом со своим телом, чуть впереди.

[41]

В стране, где не разговаривают, никто не назначает встреч, все встречи случайны. Время не имеет значения, никто не поглядывает на стрелки часов на башнях. У улиц нет начала, здесь ты или там — все равно. У людей нет имен, то есть, я хочу сказать, нет собственных имен. Но иногда, встречаясь, они называют друг другу свои имена, сами того не сознавая. Найя Найя раз десять встречает одного и того же механика, потом не видит его больше. Быстро идет между машинами, перебегает с одного тротуара на другой, то на солнечную сторону, то на теневую. В этой стране она никуда не спешит. Но и не стоит на месте, шагает так быстро, как только может, идет, глядя прямо перед собой, а временами взгляд ее скользит по сторонам. Здесь она никогда не остается одна. Столько людей шагают с ней рядом! Вот она видит Руки, Ноги, потом — Галстук, Синюю Сумочку, Лиловую Юбку, Трость. Люди проходят и, конечно же, ничего не говорят, бросают быстрый взгляд и словно посылают невидимую волну. Волны катятся со всех сторон, встречаются, обгоняют друг друга, разбегаются над людьми, над городом. Так много волн, что нет никакой нужды разговаривать. Просто принимаешь их с помощью своей волны, которая непрестанно рождается вокруг твоего тела. Наверное, поэтому здесь так жарко. Все движется, движется, движется. Есть сильные волны, они расходятся дальше, чем другие. Есть почти неощутимые — от окурка на мостовой или пустой бутылки. Но все они прекрасны и совсем не похожи на слова, что пугают или даже убивают.

Настоящее в этой стране прекрасно. Оно мерцает, искрится, словно тысячи слюдяных окошек или маленьких зеркалец отражают свет. Здесь такие яркие цвета, высокие здания выкрашены в красный цвет, в голубой, в зеленый. Можно часами смотреть на красную стену и уноситься куда-то вдаль. Никто не подойдет сзади и не скажет тебе:

и ты можешь унестись очень далеко за эти стены, за эти окна, можешь забираться на башни, на любую высоту, парить в воздухе, словно бумажный змей, а потом не спеша спускаться, описывая круги.

Ты ничего больше не знаешь. Нет ни книг, ни газет, ни радио. Найя Найя легко все забыла и идет, окутанная белым туманом. Что такое дни, что такое время? У людей нет боль- [42] ше возраста, они стали такими, какими были до рождения, вновь стали самими собой и не думают ни о чем.

Ну да, ведь это шум рождает думы. Вот мысли — совсем другое дело. Образы проносятся быстро, как молнии, можно увидеть десятки тысяч картин за одну секунду. Но если попытаться задуматься — ничего не получится. А Найя Найя уже далеко, никто не может последовать за ней. Страна тянется все дальше по ту сторону болтливых стран, и каждое оставшееся слово обращается в камень. Ты можешь только пытаться бежать за ней от взгляда к взгляду (ведь все здесь имеет глаза), излучая волну, которая просто говорит:

И тогда, быть может, ты попадешь не совсем туда, не в ту страну, где не разговаривают, а в глуповатую страну, но это совсем рядом.

Я говорю: волны, потому что не нахожу более подходящего слова. На самом деле это, скорее, легкие толчки, колебания, исходящие от тел и предметов и заполняющие воздух. На самом деле ты будто путешествуешь внутри всего, без конца, потому-то слова и не успевают родиться в той стране. Найя Найя об этом знает и быстро проскальзывает между предметами. Она держится поближе к деревьям — от них меньше толчков — и шагает по набережной вдоль моря. Море тоже не разговаривает, никогда не скажет ничего разумного. В книгах, которые вы читали в былые времена, море часто говорило разумные вещи. Здесь море гладкое, сине-черное, вас так и тянет дойти по нему до горизонта. А Найя Найя говорит тем же языком, что и море, говорит что-то сине-черное с волнами и барашками, которые медленно катятся друг за другом.

Все это в ее глазах, в глубине двух черных колодцев. Если бы кто-нибудь из нас — Аллигатор Баркс, Джин Шипучка, Сурсум Корда, Леон, Луиза, Ямаха, да кто угодно — обладал глазами Найи Найи, он увидел бы удивительные вещи. Одна только Найя Найя умеет гасить глазами шумы слов. Ее глазами один из нас увидел бы ломаную линию черных горных вершин над городом, потом и сам город с ослепительно яркими домами и небоскребами, длинные улицы, пересекающиеся под прямым углом, парки, где растут рядом пальмы и кедры, проспекты, по которым мчатся черные, блестящие автомобили и, наконец, морские волны. То есть он увидел [43] бы все это, именно все это, а не слова, которыми это называют. Страна, где не разговаривают, расположена внутри стран, где разговаривают, отделенная от них как бы тонкой пленкой, но нужно обладать глазами Найи Найи, чтобы туда войти.

Найя Найя знает секреты. Это не ключи, которыми отпирают двери, все куда проще, весь секрет в ней самой, в ее теле, в ее глазах. Она ничего не скажет, не разомкнутся ее сжатые губы. Она просто идет, а мы — мы бежим за ней, задыхаясь, пыхтя, как тюлени, и вот так она показывает нам дорогу в свою страну. Найя Найя не оборачивается, даже не знает, следуем ли мы за ней. Идет своей легкой, упругой походкой, размеренным шагом, огибает клумбу с цветами, перепрыгивает через металлическую ограду на краю тротуара, переходит улицу на зеленый свет, бежит между машинами, заходит в кафе, полное оранжевых огней, и выходит через заднюю дверь, пробежав через кухню, минует еще три улицы, входит в магазин и выходит через ту же дверь. Пожелай она сбить нас со следа, ей бы не пришлось идти по-другому. Дело в том, что каждый из нас еще несет с собой пару-тройку слов, причастие, деепричастие, обстоятельство образа действия, что-то из Боссюэ или из Малапарте — и это навевает на нее тоску.

Если хочешь попасть в молчаливую страну, надо все оставить позади. Голова должна быть пустой, тело тоже. А у тебя еще остались слова — в костном мозгу, меж ребер, в позвоночнике. Они как маленькие цепкие зверьки. Надо изгнать их как можно скорее, иначе Найя Найя уйдет еще дальше в глубь своей немой страны и ты навсегда потеряешь ее след.