В начале ноября я удостоверился в том, что тот парень был прав, то, что он сказал, про скромных девочек, было верным. Во всяком случае, применительно к Дороти. – Он поднял взгляд, посмотрев Эллен прямо в глаза. – Понимаешь, что я имею в виду?

– Да, – ответила она хладнокровно, бесстрастно, как судья.

– Чертовски трудная штука – говорить об этом с сестрой.

– Продолжай.

– Она была славная девушка, – сказал он, продолжая смотреть Эллен в лицо. – А всё потому что она жаждала любви. Не секса. Любви. – Он снова потупился. – Она рассказала мне о том, как обстояли дела у вас дома, про свою мать – вашу мать, о том, как она хотела учиться с тобой вместе в одном университете.

Дрожь пробежала по телу Эллен; она сказала себе, что это всего лишь вибрация, вызываемая кем-то, кто сидит по ту сторону перегородки, и передающаяся ей.

– Ситуация оставалась такой какое-то время, – продолжал Пауэлл уже более живо, скованность его таяла, уступая место облегчению от возможности излить душу. – Она была на самом деле влюблена, висела у меня на руке, всё время улыбалась мне. Я как-то заметил, что мне нравятся носки с узорами, она связала мне целых три пары. – Он поскрёб осторожно крышку стола. – Я тоже её любил, только совсем не так. У меня была – любовь-сочувствие. Мне было жаль её. Очень мило с моей стороны.

В средине декабря она начала разговоры про свадьбу. Сначала намёками. Это случилось как раз перед Рождественскими каникулами; я собирался провести их здесь, в Блю-Ривер. Семьи у меня нет, в Чикаго остались только двоюродные брат с сестрой и несколько друзей со школы и после службы во флоте. И вот, ей захотелось, чтоб я поехал с ней в Нью-Йорк. Познакомиться с семьёй. Я сказал, нет, но она продолжала возвращаться к этому вопросу, и, в конце концов, нам пришлось выяснить наши отношения.

Я сказал ей, что ещё не готов оказаться связанным по рукам и ногам, а она сказала, что полно мужчин, у которых помолвка и даже свадьба была в двадцать два года, и если меня беспокоит будущее, её отец найдёт мне местечко. А я не хотел этого. Строил грандиозные планы. Когда-нибудь я расскажу тебе про них. Я намеревался сделать революцию в нашей рекламе. Ну, в общем, она сказала, что работа найдётся нам обоим, когда мы закончим университет, а я сказал, такая жизнь не для неё, потому что она с детства привыкла к роскоши. Она сказала, что я не люблю её так, как она меня, а я сказал, что, пожалуй, она права. Так оно и было, и, конечно, перевешивало всё остальное.

В общем, была сцена, и это было ужасно. Она плакала и говорила, что потом я пожалею, и всё, что обычно девчонки в таких ситуациях говорят. Потом, спустя немного времени, она сменила мотив и сказала, что она неправа; нам надо подождать, а пока всё пусть будет, как есть. Но я всё равно чувствовал себя вроде как виноватым и прикинул, раз уж мы наполовину поссорились, так недолго довести это дело до конца, и самое лучшее было сделать это прямо перед каникулами. Я сказал ей, что всё кончено, и тут было ещё больше плача и этих «Потом ты пожалеешь», и таким манером всё и закончилось. Через пару дней она уехала в Нью-Йорк.

– Все каникулы она была в таком скверном настроении, – сказала Эллен. – Дулась, искала поводы для ссоры…

Пауэлл наставил на столе множество мокрых отпечатков донышка своего стакана.

– После каникул, – продолжил он, – дело обстояло плохо. Мы по-прежнему ходили на совместные занятия. Я садился в аудитории на первый ряд, не осмеливаясь оглянуться назад. Мы постоянно сталкивались друг с другом в кампусе. Поэтому я решил, что с меня хватит Стоддарда, и написал заявление на перевод в Эн-Вай-Ю[13] – Тут он увидел, что лицо Эллен обращено вниз. – В чём дело? – спросил он. – Ты что, не веришь мне? У меня сохранилась зачётка Эн-Вай-Ю и, по-моему, где-то до сих пор лежит письмо, которое мне послала Дороти, когда возвращала браслет, что я подарил ей.

– Нет, – уныло сказала Эллен. – Я верю тебе. В том-то и беда.

Он посмотрел на неё озадаченно, затем продолжил:

– Как раз перед тем, как я уехал, ближе к концу января, она начала ходить с другим парнем. Я видел…

– Другим парнем? – Эллен подалась вперёд.

– Я видел их вместе раза два. Значит, не такой уж это сильный для неё удар, подумал я. Совесть моя была теперь чиста. Я даже чувствовал какую-то гордость.

– Кто он был? – спросила Эллен.

– Кто?

– Тот другой парень.

– Не знаю. Парень как парень. Кажется, у нас с ним тоже был общий курс лекций. Дай мне досказать.

Я прочитал о её самоубийстве первого мая, в Нью-Йоркских газетах были короткие заметки. Я поспешил на Таймс-Сквер и купил там номер «Горниста» в киоске иногородних газет. В ту неделю я покупал «Горниста» каждый день, ожидая, что они напишут, что же было в той записке, что она послала тебе. Они так ничего и не напечатали. Не сказали ни слова, почему она сделала это.

А теперь ты можешь представить, что я тогда чувствовал? Я не думал, что она сделала это только из-за меня, но я полагал, что она пошла на такой шаг от какого-то отчаяния. Главным виновником которого, уж точно, был я.

После этого у меня всё стало валиться из рук. Хотя я лез из кожи вон; мне казалось, что только отличными отметками я могу загладить свою вину перед ней. Меня бросало в холодный пот перед каждым экзаменом, и отметки мне ставили хуже некуда. Я сказал себе, что это всё из-за перевода; в Нью-Йоркском Университете была куча предметов, которые не проходили в Стоддарде, и, в общем, баллов шестнадцать я потерял на экзаменах. И я решил вернуться в сентябре снова в Стоддард, чтобы поправить свои дела. – Он криво усмехнулся. – А ещё, наверно, я хотел уверить себя, что больше не чувствую за собой никакой вины.

Однако это было ошибкой. Всё время мне попадались на глаза места, где мы бывали вместе, или здание Муниципалитета… – Он нахмурился. – Я уговаривал себя, что это была целиком её вина, что у любой другой девчонки хватило бы серьёзности стряхнуть все эти переживания с плеч, – но толку от этого было мало. Я дошёл до того, что стал нарочно проходить мимо Муниципалитета и изводить себя мыслью, а что если забраться на крышу и заглянуть в шахту – как я сегодня сделал; я представлял, как она…

– Я знаю, – поддакнула Эллен поспешно. – Мне тоже хотелось туда заглянуть. Думаю, это вполне естественное желание.

– Нет, – возразил Пауэлл, – ты не знаешь, что такое – чувствовать себя в ответе… – Он замолчал, увидев на её лице невесёлую улыбку. – Чему ты улыбаешься?

– Ничему.

– Хорошо – пусть так. Теперь ты говоришь мне, что она сделала это, потому что была беременна – на втором месяце. Конечно, нельзя так говорить, но мне стало намного легче. По-прежнему думаю, если бы я не бросил её, она была бы сейчас жива, но чего вы от меня хотите – чтобы я заранее знал, чем всё обернётся? Я хочу сказать, у ответственности тоже есть своя мера. Теперь, задним числом, можно докопаться до любого – и на него повесить всю вину. – Он выцедил из своего стакана остатки коктейля. – Рад, что ты больше не спешишь в полицию, – признался он. – Не понимаю, откуда к тебе пришла эта идея, что это я убил её.

– Кто-то же убил её, – сказала Эллен. Он поглядел на неё молча, не найдя слов. Фортепьяно на миг тоже сделало паузу в поисках темы, и в наступившей тишине Эллен услышала едва различимый шелест одежды человека, сидящего за перегородкой, в другой кабинке.

Подавшись вперёд, она заговорила, начав рассказывать Пауэллу про двусмысленную записку Дороти, про то, что при ней обнаружили её свидетельство о рождении, наконец, про четыре предмета в её одежде – кое-что старое, кое-что новое, кое-что позаимствованное на время и кое-что голубое.

Он молчал, пока она не закончила свой рассказ. А потом воскликнул:

– Боже мой. Это не может быть совпадением, – с таким жаром, что стало ясно, что и он теперь не верит в версию самоубийства.

– Тот парень, с которым ты видел её, – сказала Эллен. – Ты точно не знаешь, кто он такой?