В середине зимы из-за границы вернулся Йохан Богесен в пальто, подбитом черным мехом, и в выдровой шапке. Он уезжал за границу вместе с женой, но фру Богесен осталась пока в Дании, вместо нее купец привез домой дочь Густу; она три года провела в Копенгагене, заканчивая образование. Никто не мог взять в толк, почему это посреди учебного года отцу вдруг вздумалось увезти ее из Копенгагена. Новость о приезде Густы распространилась по всему поселку, как огонь по сухой траве, и через полчаса облетела всех. Все знали, что приехала Густа и что она уже не была прежней Густой. Новость носилась в воздухе. По правде сказать, люди и думать позабыли, что у купца дочь невеста, так как она уехала за границу три года назад совсем ребенком. И вот сейчас неожиданно на сером, холодном, туманном берегу у подножия горы Акслар появилось высшее существо, словно специально для того, чтобы оживить скучный пейзаж. Все сошлись на том, что она выйдет замуж за старшего сына управляющего Стефенсена, такого же горького пьянчужку, как его отец. Все не один раз слышали, как он хвастался, что обведет вокруг пальца самого Йохана Богесена. Даже бога он поносил во всеуслышание.

Салка Валка жадно впитывала все разговоры о новой девушке. Говорили, что, когда она появилась на пристани, на ней были такие туфельки, что она не рискнула встать ногой на землю и управляющему пришлось нести ее. Она призывала на помощь бога. В Дании девушка научилась всем тем прекрасным и замечательным вещам, каким только можно научиться в свете. Как наш добрый купец мог подумать, что она будет счастлива в Осейри? Но кто-то прослышал, что все обстоит далеко не так благополучно, как казалось. Рассказывали, что почтенный Йохан Богесен никак не мог понять, куда девались деньги, которые он посылал дочери. Они исчезали, как в бездонной бочке. Эти благородные девицы, едущие учиться за границу, не всегда бывают благоразумны. Но никто, конечно, не мог отрицать, что она ослепительно хороша, хотя велика ли премудрость быть красивой, если купаешься в деньгах? Потом пришла женщина, которая собственными глазами видела, как дочь купца сошла на берег. Послушайте, что она рассказала:

— Я перекрестила себя сзади и спереди. Неужто это маленькая Густа, дочь купца? — сказала я себе. Та самая Густа, которая уехала отсюда счастливая и цветущая, как дитя, три года назад. Пропади он пропадом, этот Копенгаген, пусть он достается богачам. Я никогда не видела, чтобы девушка, которой нет и двадцати лет, так ужасно выглядела. Не дай боже увидеть такое! Я сказала сама себе: неужто это несчастное создание, эта бледная немочь со впалыми щеками, этот жалкий мешок с костями, который шаркает и волочит ноги, как пьяная баба, — неужто это Густа, дочь купца?

На следующий день после обеда Салку Валку послали в магазин за покупками. На площади она увидела двух девушек. Они тоже шли в лавку. Одну из них она тотчас же узнала, это была Бибба, дочь Свейна Паулссона, одна из лучших невест в поселке. Одетая в красивое зимнее пальто с меховым воротником, заказанным для нее за границей, она так и сияла. Незнакомка, шедшая об руку с Биббой, была тоненькая и высокая, ноги у нее были упругие, с сильными икрами. Нос вздернутый, лицо бледное, губы полные и красные, зубы белые; глаза, умудренные опытом, смотрели ясно и уверенно. И тем не менее при виде ее возникала мысль скорее о замирающем эхе, чем о страстном призыве. Ее походка вполне соответствовала этим видавшим виды глазам — небрежная, развинченная, Утомленная; казалось, будто девушка, проиграв крупную ставку, осознала бесцельность дальнейших попыток. Но в этом была своя прелесть, как в отрывке нерифмованной поэмы. Незнакомка что-то оживленно рассказывала подруге, смеясь и раскачиваясь на ходу. Словно ветер колыхал осоку. Вот она отклонилась назад, запрокинув голову, а в следующий момент она всем телом снова подавалась вперед, сгибая колени. А Бибба, дочь шорника, смотрела на нее с восхищением и восторгом, любопытством и смущением. Вероятно, ничего подобного она никогда не слыхала. Салка Валка многое отдала бы, чтобы только услышать, что она говорит. Весь облик этой незнакомой девушки был точно особый мир, такой же чуждый, как географические названия. Здешние же люди были только частью этого берега и моросящего дождя. И уж чего бы ни отдала Салка за пальто незнакомки — из светло-коричневого меха, блестящего, как шелк. На девушке была шляпа без полей, она плотно облегала голову и закрывала уши. Чулки на ней были цвета лососины, туфли коричневые, на высоких каблуках. Салка Валка была обута в старые башмаки, ей их подарила соседка, когда они стали малы ее сыну. В одном из башмаков была огромная дыра, девочка набила туда сена.

Салка Валка вошла в лавку почти одновременно с девушками. На конторском троне восседал Али. Облокотившись одной рукой о прилавок, а другую запустив в густую темную шевелюру, он читал книгу. Увидев важных покупательниц, он растерялся, засуетился и покраснел.

— Неужто это ты, Арнальд? — воскликнула незнакомка. — Не верю своим глазам. Подумать, как вырос ребенок! Ну, здравствуй!

И, вытащив из кармана пальто узкую, ослепительно белую руку, она, улыбаясь, протянула ее через прилавок.

От ее приветствия юноша пришел в еще большее смущение и окончательно растерялся.

— Здравствуй, Аугуста, — с трудом выговорил он, — Добро пожаловать домой.

— Говорят, ты стал настоящим книжным червем, это правда?

— Не больше, чем прежде, — произнес он, тяжело переводя дыхание.

— Тебе нужно поехать за границу, — сказала девушка, — и поступить в коммерческую школу в Копенгагене. Всем способным молодым людям нужно уезжать за границу. Я знаю многих юношей, которые учатся в коммерческом училище в Копенгагене. Молодой человек никогда не обретет лоска дома, даже если поедет на Юг. Нужно, чтобы мой отец взял на себя расходы за твое учение. Я думаю, он немало зарабатывает здесь на своих бочках с рыбой. Со временем ты сможешь стать управляющим у нас с Тури, — добавила она, сияя прямо ему в лицо снежно-белыми зубами и глазами опытной кокетки. Она говорила спокойно, убежденно, словно уже во все деталях продумала его будущее. Ее смех, ее веселость таили в себе неизъяснимое очарование, столь часто описываемое в заграничных романах.

Юноша смотрел на нее своими глубокими, серьезными глазами. Краска постепенно сошла с его лица, и оно стало бледным, как полотно.

— Я мечтаю уехать отсюда хотя бы на Юг, — пробормотал он.

— Поезжай за границу, ты должен поехать, — заявила авторитетным тоном она, — Кто не был за границей, тот ничего не понимает… Я, например, была даже в Берлине. Посмотри, Бибба, ты не находишь, что у него красивые волосы? У тебя очень красивые волосы, Али, и станут еще красивее, если ты подстрижешь их немного. Подумать только, до чего изменился ребенок! Он был совсем мальчиком, когда я уезжала за границу. Бог мой, еще несколько лет, и мы будем старыми и уродливыми, и тогда пожалеем, что не все брали от жизни. Как это ужасно, не правда ли? Какие сигареты вы держите в лавке?

Мальчик зачарованно смотрел на девушку, глаза у пего остановились, как у мороженой рыбы. Казалось, что вот-вот упадет в обморок. Наконец он опомнился и смущенно ответил:

— «Гиппопотам».

— Господь всевышний, неужели все та же дрянь, которую мы таскали и курили когда-то тайком? Неужто цивилизация не продвинулась вперед с тех пор, как я уехала за границу? Когда же мой старик научит своих людей курить приличные сигареты?

— К чему заводить лучшие, когда и эти раскупают, — возразил мальчик, подражая своему деду, который был твердо убежден, что курить хорошие сигареты ни к чему, если человек не скопил денег для похорон.

— Да, торговля в Осейри у Аксларфьорда всегда была выше моего понимания, — сказала девушка. — А какие у вас есть сладости?

— Карамель, — ответил юноша.

Девушка разразилась хохотом. Тем не менее она потребовала показать товар. Юноша в смущении хватал одну за другой самые неподходящие вещи, пока наконец не сообразил, чего от него хотят. Тогда он поставил па прилавок три большие жестяные банки и снял с них крышки.