– Лучше не стоит, поскольку вам это будет не по душе.

– Нет уж, все равно рассказывайте.

Тут одно из поленьев в камине покачнулось и упало, угрожая выкатиться на пол, обдав все вокруг разлетающимися искрами. Это позволило Мартину потянуть с ответом. Кэт последовала за ним к очагу, хлюпая мокрыми ботинками. Она уселась на низком табурете и стала снимать башмаки и чулки. Ее плащ отлично защитил рубашку, но штаны промокли насквозь и мешком спускались к коленям, придавая ей совсем жалкий вид.

После минутного колебания она встала и расстегнула ремень, на котором крепился ее кинжал. Опершись о стену, она начала стаскивать штаны. Это наконец-то привлекло внимание Мартина.

Его глаза расширились, он воскликнул:

– Кэт, что вы делаете?

– Следую вашему совету.

– Я же всего лишь подкалывал вас. – Он поспешно отступил и демонстративно стал смотреть в окно.

Кэт прервала свою борьбу с мокрой тканью, и этого времени ей хватило, чтобы, вытянувшись, ткнуть его между лопатками.

– Не стоит так уж стараться изображать из себя джентльмена. Мы оба знаем, что я не особо страдаю девичьей скромностью. Кроме того, вы только напряжете ваши глаза, пытаясь поймать мое отражение в оконном стекле.

– Я бы никогда… – начал было возражать Мартин, но тут же обернулся и виновато посмотрел на нее. Он больше не стал притворно отводить взгляд, пока она продолжала воевать с мокрыми штанами.

Рубашка Мартина была ей значительно ниже колен, но, стаскивая чулки, она, должно быть, оказалась небрежна, и он сумел разглядеть достаточно, поскольку восхищенно заметил:

– У вас великолепные ноги.

– Спасибо. Немного коротковаты, но они хорошо мне служат, когда мне надо куда-нибудь добраться. – Хотя она и улыбалась ему, ее взгляд оставался требовательным и прямым. – Достаточно затяжек, Ле Луп. Вы каким-то образом оказались втянуты в пренеприятное дело. И втянуты давно, видимо, еще до моего появления у вас в Лондоне. Что происходит? Я хочу услышать правду. Я полагаю, что я заслужила это право.

– Вы заслужили много большего. Мне никогда не расплатиться с вами. – Но Мартин все еще испытывал нежелание начинать рассказ, который, он знал это, вызвал бы у нее только презрение к его безнадежному безрассудству, дорого обошедшемуся безумию и двуличности.

Эта ночь была такой приятной, наполненной смехом Кэт и их дружеской пикировкой. Совсем как раньше. Ему не хотелось, чтобы все это закончилось.

Его Кэт? Мартин заставил себя резко остановиться. Какая дикая мысль для мужчины, который пытался оказывать знаки внимания другой женщине. Катриона О'Хэнлон не относилась к числу женщин, которые согласятся когда-либо принадлежать мужчине.

– Все началось, как мне кажется, приблизительно девять месяцев назад, – прислонившись плечом к стене, он начал свое объяснение, – в тот вечер, когда наша труппа играла спектакль во внутреннем дворе гостиницы за стеной Норвича. По чистой случайности в той гостинице остановился во время своей поездки сэр Фрэнсис Уолсингем, чтобы дать отдых лошадям. Уолсингем – член тайного совета и главный…

– Я знаю, кто такой сэр Фрэнсис и чем он занимается, – остановила его Кэт. – Глава шпионов королевы известен даже в самом дальнем уголке Ирландии. И что у этого дьявола общего с вами?

– Я работаю на него. – Постаравшись не заострять внимания на ошеломленном выражении ее лица, Мартин продолжал: – Несмотря на то что я был одет в пестрый костюм шута для вечернего представления и мой безупречный английский, Уолсингем узнал меня. Он помнил меня как Мартина Ле Лупа, который когда-то прибыл с депутацией от короля Наварры. Нас послали достать средства, страшно необходимые для защиты королевства против герцога де Гиза. Моя задача состояла в определении настроения членов совета королевы, по которому можно было бы судить, существовала ли реальная возможность английской военной поддержки. Небольшая роль, но сэр Фрэнсис приметил меня. Он всегда на все обращает внимание, и он никогда ничего не забывает.

– Уолсингем действительно такой дурной человек, как я о нем наслышана?

– Нет, он глубоко верующий человек, и у него твердые убеждения. Но он обладает удивительно тонким чутьем и у него изощренный коварный ум. Я полагаю, лучше всего описать его как религиозного Макиавелли.

– Мать-земля! Я с трудом могу представить себе более опасное сочетание. Так что же произошло дальше, когда он узнал вас? – настойчиво потребовала продолжения рассказа Кэт. – Могу предположить, этот человек захотел узнать, что, черт возьми, вы делали, блуждая по стране и изображая из себя английского бродячего актера.

– Так оно и было. Я попытался надуть его каким-то рассказом. Дескать, мы сбежали из Франции, спасаясь от кредиторов. Я до сих пор не знаю, поверил ли он мне. Никто никогда не знает этого в случае с Уолсингемом. Он мог арестовать меня просто за въезд в страну без надлежащих бумаг, уже не говоря об обвинении в шпионаже в пользу Франции. Вместо этого он предложил мне работу.

– Вы хотите сказать, вынудил вас работать на него.

Мартину хотелось бы позволить ей думать именно так, но он только покачал головой.

– Особого принуждения с его стороны и не было. Уолсингем применил некоторое давление, намекая, что ему ничего не стоит выслать нас с Мег назад во Францию и поманил меня возможностью продвинуться, перспективой обеспечить такое будущее для моей дочери, о котором я и мечтать не решался. И я клюнул на эту приманку, даже не дав себе времени все обдумать, взвесить риски.

Кэт слушала молча, не перебивая, с мрачным выражением лица. Она села на табурет в одной из тех совершенно не свойственных благовоспитанным женщинам поз, чуть расставив ноги, упершись локтями в колени. Его рубашка провокационно свисала между ее бедрами, и это помимо его воли возбуждало Мартина.

Выкладывая ей все без утайки, он сосредоточенно смотрел на кирпичи, из которых был сложен камин. Уныло, без привычных цветистых оборотов, которыми он обычно расцвечивал свою речь, Мартин поведал ей детали заговора Бабингтона, рассказал о тех ухищрениях, к которым ему приходилось прибегать, чтобы раздобыть доказательства для Уолсингема, включая необходимость шпионить за Недом Лэмбертом. Он закончил свой рассказ набегом на дом Полея и причинами конфискации портрета.

– …и вот они, Бабингтон и его товарищи заговорщики, изображенные во всей своей дурацкой славе. – Мартин махнул рукой в сторону портрета. – Их смертельный приговор подписан палитрой масляных красок. Но, когда я вручу этот портрет Уолсингему, по крайней мере, одна шея будет спасена. Эта картина, конечно же, должна реабилитировать брата Джейн.

Кэт едва заметно кивнула, соглашаясь. Тягостная тишина, повисшая в комнате, довела нервы Мартина до предельного напряжения, и он резко заговорил первым:

– Могли бы хотя бы сказать, что вы думаете. Вы никогда не щадили меня прежде. Ну же, давайте. Скажите мне, какой я безответственный негодяй и идиот.

– Очень хорошо. Вы – идиот.

Мартин вздрогнул. Он ожидал этого. Но зачем же так прямо и словно обрадовавшись?

– Я всегда точно знала, кто вы, Мартин Ле Луп, – сказала она с еле заметной усмешкой в уголках губ. – Немного от жулика, немного от негодяя и полный идиот. Храбрый, безрассудный, благородный идиот.

Вместо презрения, которого он ожидал, Кэт смотрела на него с неожиданной и не характерной для нее мягкостью в глазах.

– Благородный? – эхом отозвался он. – Женщина, вы даже не слушали меня все эти пятнадцать минут? Все, что я сделал…

– Было чрезвычайно опасно, – перебила она. – И пусть я не одобряю вас за слишком большой риск, но благодаря вам коварных заговорщиков подвергнут суду.

– Мучительным пыткам и смерти, вы хотите сказать. И один из этих заговорщиков, Баллард, священник. – Мартин отвернулся от нее и стал смотреть в окно, за которым небо продолжало источать темные потоки дождя на стекло. – Бог свидетель, я не религиозный человек, но годы моего детства, которые я провел среди прелатов Нотр-Дама, внушили даже мне некоторое уважение к тем, кто совершает священные обряды.