– И вы приняли их от нее, Габриэль? – Реми помрачнел еще больше. – Но вам с сестрами не показалось это чем-то вроде предательства памяти вашей матери?

– Точно так же рассуждает и Арианн, – вспыхнула Габриэль. – Здесь все оплачено деньгами моего отца. Почему же мне было не принять такое предложение?

– Можно признать справедливость подобной точки зрения, – уступил Реми. – Но…

Габриэль понимала, что ему хотелось бы задать ей много больше вопросов, но он колебался, скорее всего, потому, что боялся ответов. Габриэль швырнула щетку обратно на столик и решительно поднялась.

– Хватит обо мне. Я хотела бы услышать о том, как вы провели эти три года, Николя Реми.

– В моем рассказе нет ничего интересного, Габриэль, – сказал он.

– Тем не менее я настаиваю.

Габриэль величаво проплыла к скамье у окна и опустилась на вышитую диванную подушку. В былые времена она постучала бы рукой подле себя, таким дружественным жестом приглашая его сесть рядом. Но сейчас она указала Реми на стул с высокой спинкой на безопасном расстоянии от себя.

– Садитесь же, капитан, и поведайте мне обо всем.

Реми бросил прищуренный взгляд на стул, но садиться не стал. Он отошел к камину, держа бокал. Что-то неуловимо отстраненное появилось в его глазах, после того как она вернула его назад, к прошлому.

– Поведать обо всем? Я едва ли знаю, с чего следует начать.

– Почему бы не начать с того, что случилось с вами в ночь накануне Дня святого Варфоломея?

– Вот уж совсем неподходящая история для сказки перед сном. – Реми так крепко сжал бокал, что Габриэль удивилась прочности хрусталя: он не лопнул. Без сомнения, Реми тяжело вспоминать и говорить о той жуткой ночи, она вовсе не желала причинять ему лишних страданий.

Но и самой Габриэль воспоминания о той ночи несли боль, ей снова пришлось бы переживать те страдания, которые она испытывала при мысли, что Реми лежал, истекая кровью от, кинжального удара. Однако ей отчаянно хотелось знать, что случилось в действительности.

– Пожалуйста, Реми, – попросила она. – Расскажите мне хотя бы о том, как вам удалось выжить той ночью. Ренар видел, что вы упали, получив смертельную рану. Он решил, что с вами все кончено, иначе он никогда бы не оставил вас.

– Я знаю это. Граф – благородный и мужественный человек. Я счастлив, что он сумел выбраться из той бойни живым.

– Да, но как это удалось вам?

Реми большим глотком опустошил бокал вина.

– Меня спас волк.

– Как это?! – вскрикнула Габриэль. Если бы Реми не выглядел настолько мрачным, если бы это был кто-то другой, а не он, она решила бы, что ее разыгрывают. – Волк? Здесь, в Париже? – переспросила она недоверчиво.

Реми вздохнул и повел плечами. В нем больше не чувствовалось напряжения, когда он против своей воли усмехнулся, определенно вспомнив что-то забавное.

– Мартин ле Луп, то есть Волк – еще совсем мальчишка, но уже карманник и вор. Он увидел меня, неподвижно валявшегося на мостовой, и ему сильно приглянулись мои сапоги. Парень искал способ… как бы это… освободить меня от них.

Габриэль охватил ужас, она слишком четко представила себе эту сцену. Реми ранен и беспомощен, а какая-то уличная крыса пытается ограбить его, прежде чем остынет тело. Она не понимала, как у Реми хватало сил улыбаться при воспоминании о таком омерзительном поступке. Ее руки, лежавшие на коленях, непроизвольно сжались в кулаки.

– Как… гнусный маленький ублюдок… Его следовало повесить, распять и четвертовать.

– Если бы я умер, – Реми пожал плечами, – сапоги вряд ли мне пригодились бы. Но стоило Мартину коснуться меня, как я дико застонал, и парня чуть не хватил удар. Он мог запросто завершить задуманное и сбежать, и у меня не нашлось бы сил остановить его. Но вместо этого он оттащил меня в безопасное место, где и укрыл от разъяренной толпы, а сам тем временем бросился на поиски кого-нибудь, кто обработал бы мои раны. Он нашел пожилого священника, очень опытного и умеющего врачевать. – Реми насупился от смущения. – Я так никогда и не узнал ни его имени, ни причины, по которой он взялся помочь мне. По тем временам крайне опасный поступок. Ночь в канун Дня святого Варфоломея был не лучшим моментом для любого из католиков, которого бы вдруг поймали при попытке спасти протестантского солдата. Что касается Мартина, я и тут до конца не разобрался, что к чему. Вообще-то он очень практичный малый, когда речь идет о спасении его собственной шкуры. И по сей день я не знаю, зачем он рисковал собственной жизнью, пытаясь помочь мне.

Реми, может, и не знал, но Габриэль понимала почему. Такой самоотверженный человек, как Николя Реми, честный, отважный, благородный до кончиков ногтей, самим своим существованием пробуждал лучшее в других людях, заставлял их устремляться ему на помощь даже против собственной воли и вопреки любым разумным доводам.

Реми все молчал, и Габриэль пришлось подтолкнуть его к воспоминаниям.

– Итак, своим спасением вы обязаны этому Волку и старому священнику. Что же случилось дальше?

– Мартин – малый находчивый и изобретательный. Когда я достаточно оправился, он занялся тайной отправкой меня из Парижа. Затем мы покинули Францию.

– И куда направились?

– Вначале в Ирландию, потом в Англию.

– И чем вы там занимались?

– Работал. Путешествовал. Просто жил.

Габриэль придирчивым взглядом скользнула по высокой фигуре Реми, и на ее лице отразилось полное разочарование. Реми никогда нельзя было обвинить в словоохотливости, но она начинала понимать, что теперь ей легче удалось бы вырвать здоровый зуб из его челюсти, чем повесть о тех трех годах.

– Выходит, вы провели три года, блуждая по английской сельской глубинке, а затем что? Как-то однажды утром вы проснулись, и вас осенило, что пришло время возвращаться? – съязвила она.

– Нечто в этом роде. – Реми в волнении крутил в руках бокал.

Этот обычно спокойный человек явно чувствовал себя не в своей тарелке. И намеренно уклонялся от ответов.

– Почему? – упорствовала Габриэль. – Зачем вы возвратились?

– Я начинаю чувствовать, что мне не следовало бы этого делать.

– Не следовало? Не следовало возвращаться в Париж?

– Нет, мне следовало никогда не возвращаться к тебе. – Слова Реми больно резанули Габриэль, но она не сумела скрыть это. Заметив, как она вздрогнула, Реми торопливо заговорил: – Это не значит, что у меня не было желания снова увидеть тебя. Я желал этого. Слишком сильно. Это значит, что моя жизнь чересчур круто перевернулась, и мне надо было хорошенько подумать, прежде чем впутывать тебя в свою жизнь.

– Вы уже однажды впутали меня в свою жизнь, – напомнила ему Габриэль.

– Не по своей воле. Я был полнейшим идиотом, когда тем летом ступил на остров Фэр с навязчивой идеей добиться правосудия. Мне не хватило ума задуматься, какой опасности я подвергаю тех, к кому стремлюсь, приводя за собой на остров своих преследователей. – Реми опорожнил бокал и поставил его на каминную доску. – Ты так до конца и не поняла, ни чье зло я тогда раскрыл, ни причину, по которой я превратился в беглеца.

– Боже мой! – Габриэль закатила глаза. Ее до сих пор бесило, что Реми тогда доверил свои самые опасные тайны Арианн и молчал о них с Габриэль, словно она была невинным ребенком, сверстницей Мири. – Я знаю все о том, как Екатерина Медичи убила вашу королеву, – ей доставило огромное удовольствие утереть ему нос хоть сейчас, – Жанну Наваррскую.

– Откуда?

– Представьте себе! Вы подозревали, что вашу королеву отравили, и вы наткнулись на единственную улику – пару красивых белых перчаток. Покидая Париж, вы прихватили с собою перчатки и показали их Арианн, надеясь, что та сумеет помочь доказать, что перчатки пропитаны ядом. Пока я ни в чем не ошибаюсь?

– Нет, – признался Реми, все еще хмурясь от неожиданности. – Значит, Арианн в конце концов решилась рассказать все?

– Нет, по большей части я додумалась до всего самостоятельно. Когда я нашла перчатки, которые она спрятала в наших мастерских, то примерила их.