— Тогда и мне принесите просяных моти!

Отвернулся, закрыл голову руками и бросился в чащу.

Засмеялись крестьяне и пошли по домам. А затем приготовили просяных моти и отнесли в Волчий лес и в Лес бамбуковой корзины.

Наступило новое лето. Уже на всех окрестных террасах зеленели поля. К домам пристроили деревянные сараи, а также возвели большой амбар. К тому времени у крестьян уже было три лошади. Радости крестьян не было предела, когда они собирали урожай. Зерна было столько, что хватило бы на сколько угодно моти.

Однако тут опять вышла ужасная неприятность.

Как-то утром, когда землю покрыла изморозь, из амбара пропало все просо. Люди просто покой потеряли, обшарили все, — но, увы! — ни единого зернышка.

Расстроились крестьяне вконец, развернулись в разные стороны и закричали.

— Не знаете, где наше просо?

— Не знаем, — ответили хором леса.

— Тогда мы идем искать, — вновь закричали крестьяне.

— Приходите, — ответили хором леса.

Схватив, что попалось под руку, все направились в ближайший Волчий лес.

Их уже поджидали все девять волков. Увидев крестьян, они рассмеялись и сказали.

— А нам опять хочется моти. Но здесь вашего проса нет, нет, точно вам говорим! Если не найдете в другом месте, заходите к нам на огонек!

«Похоже, не врут», — подумали крестьяне, оставили это место и пошли дальше в Лес бамбуковой корзины.

А там леший с красным лесом уже поджидает их на опушке:

— Просяные моти. Хочу просяных моти. Но проса я не брал. За просом нужно идти дальше, на север. — И засмеялся.

«Дело говорит», — подумали крестьяне, и пошли к опушке северного Бора на Черном холме, того самого, в котором я и услышал эту историю.

— Верните нам просо! Верните просо!

А Бор на Черном холме, не приняв никакой формы, ответил лишь одним голосом.

— Я видел, как на закате чьи-то огромные черные ноги пронеслись по небу на север. Вот и вы направляйтесь чуть севернее.

А после этого ничего не добавил бесплотный голос, никаких моти не попросил. Уверен, что все было именно так. А потому, когда Бор поведал мне эту историю, я вытащил из кошелька семь сэнов медными монетами, — все деньги, что были при мне — и хотел вручить ему в знак благодарности, однако он так и не взял ни монеты. Вот такой у него скромный нрав.

Все решили, что Бор на Черном холме не врет, и пошли дальше на север.

Вот там-то они и набрели на черный Воровской лес.

— Судя по названию, воришка здесь, — сказали крестьяне, входя в лес. — Верни нам просо, верни просо! — закричали они.

А затем из чащи появился великан с черными длинными руками и проревел таким оглушительным голосом, что земля и камни покрылись трещинами.

— Что я слышу! Это я-то воришка? Вот раздавлю того, кто осмелился выговорить такое! Какие у вас доказательства?

— Есть свидетель! Есть свидетель! — ответили крестьяне.

— Кто такой? Кто тот негодяй, что посмел так меня оскорбить? — заревел великан.

— Бор на Черном холме, — закричали люди, пытаясь перекричать великана.

— Пусть болтает, что хочет! Но это вранье! Вот скотина! — заревел Воровской лес.

А, может, и правду говорит, подумали крестьяне, и так напугались, что хотели было броситься наутек.

Но тут в вышине послышался ясный торжественный голос:

— Так не пойдет!

Оглянулись крестьяне — и увидели: да это сама гора Иватэ в серебряном венце. Черный великан из Воровского леса схватился за голову и рухнул на землю.

А гора Иватэ спокойно продолжила.

— Воришка здесь, в Воровском лесу. На рассвете, когда небо с востока поголубело, а луна на западе еще ярко светила, я сама видела, как все было. Вы можете идти домой. Просо вам вернут. Не держите зла. Воровской лес ужасно хотел сам попробовать сделать просяные моти. Поэтому и украл ваше просо. Ха-ха-ха!

После чего гора Иватэ вновь гордо уставилась в небо. А великана и след простыл.

Крестьяне, потрясенные случившимся, шумною толпой вернулись домой. Глядь, а просо уже в амбаре. Все рассмеялись, приготовили просяные моти и отнесли всем четверым лесам.

В Воровской лес они отнесли больше всех моти. Говорят, что они в них подмешали немного песку, но, наверное, так и надо было.

После этого леса стали лучшими друзьями крестьян. И каждый год в начале лета крестьяне носили им просяные моти.

Правда, со временем моти стали получаться совсем уж крохотными, но видно так и должно быть, — заключила свой рассказ Большая Черная скала, стоящая в центре Бора на Черном холме.

ВОРОНЬЯ БОЛЬШАЯ МЕДВЕДИЦА

Холодные мрачные тучи нависли над самой землей, и было непонятно, от чего светится поле — от сияния снега или от проникавшего сквозь облака солнечного света.

Доблестную армаду воронов прижало тучами, поэтому ей пришлось временно встать на рейд на краю снежного поля. Поле было похоже на оцинкованную плиту. Все корабли замерли неподвижно.

Капитан-лейтенант — молодой командир эскадры, иссиня-черный ворон с гладкими перьями, застыл на месте.

Что уж говорить о старом адмирале — тот не дрогнет, не шевельнется. Да, стар он стал, стар… Глаза потускнели, как серая сталь, а голос стал скрипучим, как у сломанной говорящей куклы.

Именно поэтому один ребенок, который не умел различать возраст воронов, заметил однажды:

— В нашем городе целых два ворона со сломанным горлом.

Однако малыш ошибся, такой ворон был только один, и горло у него вовсе не было сломанным. Голос у адмирала осип оттого, что многие годы он командовал флотом в воздухе — вот и огрубел на ветру, стал пронзительным и хриплым. Но для вороньей эскадры не было звука прекрасней, чем этот хрип.

Вороны на снегу были похожи на гальку. Или на кунжутные семечки. Если смотреть в полевой бинокль, то можно было разглядеть и больших птиц, и совсем мелких, как картофелины. Между тем вечерело.

Тучи поднялись выше, в них образовалась прогалина, сквозь которую можно было пролететь. Адмирал, задыхаясь, отдал приказ.

— Начать маневры. На взлет!

Капитан-лейтенант, резко ударив крыльями о снег, взлетел первым. Восемнадцать кораблей его эскадры стали подниматься по очереди и полетели следом, соблюдая дистанцию.

Затем взлетели тридцать два боевых корабля, и последним величественно взмыл сам адмирал.

Капитан-лейтенант, взлетевший первым, вихрем промчался по небу к самому краю туч, а оттуда устремился к лесу на противоположной стороне поля.

Двадцать девять крейсеров, двадцать пять канонерок друг за дружкой взмывали в воздух. Последние два корабля поднялись одновременно, что было грубым нарушением правил.

Капитан долетел до леса и повернул налево.

В этот момент адмирал отдал приказ: «Пли!»

Вся эскадра выстрелила одновременно: кар, кар, кар, кар.

При артиллерийском залпе один корабль поджал лапу. Это был раненый в недавней битве при Ниданатора ворон, у которого от грохота болел поврежденный нерв. Адмирал, сделав круг в небе, скомандовал: «Рассредоточиться, вольно!», и, оторвавшись от строя, спикировал на ветку криптомерии, где находилось офицерское общежитие. Строй рассыпался, и вороны разлетелись по казармам.

Лишь капитан-лейтенант не полетел в свой барак, а направился на запад, к дереву сайкати.[8]

Небо застилали хмурые тучи, и лишь над горой на западе проглядывал краешек мутного светло-голубого неба, которое словно светилось изнутри. Это взошла блестящая серебряная звезда, которую вороны между собой называли Масирий.[9]

Капитан-лейтенант стрелой спикировал на ветку сайкати. Там уже давно неподвижно сидела птица, явно чем-то встревоженная. То была канонерка с лучшим голосом во всей эскадрилье, невеста капитана.

— Кар-кар, извини, что так поздно. Устала от сегодняшних учений?

— Кар, как долго я тебя ждала. Нет, я совсем не устала.