Взрослые обычно нерестятся на галечниковом грунте пойменных озер и впадающих в них мелких рек. Где-то недалеко от Амура. А после нереста идут скопом в холодноводные реки. Осенью точно таким же образом кочуют по течению к озерам в низовья крупных рек. Невелика рыбешка, а еще меньше изучена она по сей день.

Так вот. Когда движутся эти бесконечные жгуты малой корюшки, таймени, а заодно и прочие хищники от жадности словно пьянеют. Пять — десять дней проходит эта лакомая рыбка через тайменьи вотчины. В такое время все речные тигры, волки, рыси, лисы и прочие спешат на пир. Жрут денно и нощно. И в пору этого фантастического массового жора блесну хватают тоже без раздумий.

Довелось мне однажды быть свидетелем, как знакомый удэгеец на Бикине июньской благодатью с берега, в десятке метров от своего охотничьего зимовья, за пару дней вытащил спиннингом пятнадцать больших тайменей, и пять из них были длиннее метра, а один — полутораметровый. А еще над его коптильней созревало полсотни добрых ленков…

Вот я по сей день и ломаю голову: или те полтора десятка тайменей жили в яме около единственного в том месте залома, или же стаями шли за неспешно мигрирующей корюшкой?..

Как многое из биологии даже самых популярных рыб нам неизвестно! Любознательные рыбаки, правда, могут знать и такое, что не добыть еще ни в каких научных исследованиях. Оттого-то для вдумчивого охотника со спиннингом всякая новая рыбалка становится особенно интересной. Волнующей.

Забрались мы как-то с нанайцем Сергеем Ахтанкой к верхнему притоку Бикина Зеве. Коварная, порожистая, очень опасная река. Перекаты с торчащими из ледяного кипятка смертоносными белоклыкими камнями беснуются один за другим. Могучий поток с яростным ревом остервенело бьет то в одну каменную стену, то, круто и зло изогнувшись, в другую. Между скал большие и малые шумные волны несутся бесконечным караваном испуганных верблюдов, а над ними носятся долгие-долгие ревы, стоны и рыдания эха.

…Кажется, пронесло, слава тебе господи. Успокоилась Зева, растеклась зеркальным плесом вроде озера. Сдержанно рокочет за поворотом. Но… спереди уже доносится гул нового водоворотного ада. Вскоре рев раздается совсем близко. Сопки вплотную надвинулись, небо опустилось, вода засвинцовела и зарябила.

Впереди видно: река упирается в широченную скалу от берега до берега и под ней вроде бы проваливается в преисподнюю. Нас несет прямо на скалу, мы глохнем, а лодку швыряет словно высохший дубовый листик, и трудно ею управлять, и не сообразишь, куда нацелить. Назад? Но поздно, не развернуться между камней. В голове мелькает обреченное: все, хана… Но впереди справа ударил в глаза зеленовато-голубой просвет, приходится мгновенно толкать руль вправо на борт, выворачивать ручку акселератора мотора до упора, и только потому успевает лодка проскочить совсем рядом с чудовищным волнобоем потока, всей своей мощью обрушившегося на скалу… А через несколько мгновений рев и грохот остаются за кормою, и лодка опять устало качается на невозмутимо просторном плесе… А мы молча тянемся за сигаретой. И думаем: с этой стихией только тайменю и совладать.

…Едва не опрокинувшись на свирепом перекате, мы причалили к небольшому уголку галечной косы, неведомо как намытой у выпершей из-за поворота скалы. А рядом оказалось громадное улово. Оно было под высокой стеной базальта, отвесно уходящей под воду. Немного выше этой скалы река, разбившись о несокрушимую твердь, круто загибала свой поток к другому берегу, лишь рикошетно задев то улово. В нем вода медленно и тяжело шла по охватистому кругу, а у самой скалы течение становилось обратным.

Мы долго смотрели, как кружило и гоняло в улове большие и малые воронки, топляки и плавник, как исчезали в них ветки и палки, не говоря уж о листьях и прочей легкости.

Развели костерок, сушимся. И вдруг видим: рядом с лодкой всплыл полутораметровый таймень, уже утративший свой брачный наряд, а потому просто серебристо-пятнистый, коричневоспинный. Что хорская «красноперая акула». Нагло рассматривает пришельцев сквозь тонкий чистый слой воды. Интересуется… Двинулся под лодку… С другой стороны высунулся. И вдруг метнулся торпедой к улову, а рыба от него — веером. Всплеск, водоворот, волны — и все стихло. Да-а-а… И радостно, и тревожно стало на душе.

Хорошо, что оказался у нас моток наикрепчайшей жилки и запас блесен. И были отличнейший багорик, и малопулька, и глубокий сачок поперечником почти в метр. Иначе не взяли бы мы с одной точки за вечернюю и утреннюю зори дюжину тайменей. Все они стояли в одной огромной яме. А размерами оказались от 90 сантиметров до 140…

Как просто скупо написать: «взяли за вечернюю и утреннюю зори дюжину тайменей». Ведь зори какие были! Бурные, вольные, переполненные рыбацкими восторгами и радостями! Уж сколько лет прошло, а как будто вчера пережиты. И разве же можно от них отделаться одной лишь скупой фразой! Ну послушайте же меня, разделите мои восторги!

Мой тезка из нанайского рода Ахтанка на лов тайменя был не только гораздо азартнее, но и ловчее меня. Однако с первым он провозился добрых полчаса и разбил вертушками спиннинга пальцы. Блесну бросал с кормы лодки, а потому, вываживая того первого, гремел в ней, оскальзывался, и трудно было вытащить добычу. Пришлось пристрелить из тозовки-мелкашки.

И сошел Сергей на косу. Второго верзилу мы одолели просто: взяли силой, в четыре руки выбирая жилку с таким расчетом, чтобы при очень уж резком натяге и рывках она в наших ладонях проскальзывала. Выволокли его на косу еще в силе, а потом любовались, как расшвыривал он гальку могучими рывками.

А третий нас удивил: даванул молодецки, ударил блесну, заглотил ее, ворохнулся несколько раз на жилке и успокоился. Волочился бревнышком, лишь изредка вздрагивая. И спокойно дался в руки: я запустил обе пятерни за перемычку под горлом между жабрами и отнес его к скале. Легкомысленно нес: осерчай он да ударь хвостом во всю силу — валяться бы мне, а то и бултыхаться.

…Утром дело пошло куда горячее. Я варил уху, когда Ахтанка крикнул: «Зацепил, однако, пропала блесна!» Я обернулся: тот обескураженно и лениво дергал удилищем, раздумывая, что предпринять. Подошел к нему… Давно знаю, что зацеп с живым сопротивлением крупной рыбы спутать трудно, но послушал струну лески — никаких признаков жизни. Потянули вдвоем посильнее, натужились — сдвинулось. Пошло тяжело и медленно. Решили: за топляк блесна зацепилась.

Я подтягивал тот «топляк», а мой напарник наматывал леску на катушку, беспечно попыхивая сигаретой. И вдруг нас за ту леску так сокрушительно рвануло, что обожгло мои мокрые руки и едва удержался я на ногах, а неприторможенная катушка засвистела высоко и надсадно, и никак не мог ее Сергей затормозить, прижимая ладонью.

Но затормозил. И застрекотала она словно рассерженный колонок, которого за хвост извлекают из-под коряги. Туго натянутая жилка тренькает, гудит, со свистом режет и пузырит воду и тяжело вздрагивает, и неостановимо заглатывает ее пучина, и нет возможности остановить катушку, на которой лесы все меньше и меньше…

А как вовсе не останется?

Очень спокойный человек Сергей Ахтанка, а тут его лицо перекосилось, от напряжения раскраснелось, глаза на лоб лезут, рот то широко раскрыт, то плотно стиснут. И просит он помощи, потому что удилище — в дугу, леса — в струну и вся снасть от натуги стонет. А вертушки все колотят по пальцам и ладони, не даются, и вот-вот рассыплется «машинка». Я помогаю, тяну жилку, удерживаю ее, подбадриваю Серегу, которого распирает и восторг, и страдание, который то выстанывает, то яростно вскрикивает: «Ии-ых… Уу-ух!.. Ыыы-ы… Гад… Бык…» И я переживаю. Суечусь. Не знаю, что еще посоветовать и чем помочь. И у меня не только голова, но и, кажись, спина от восторга кружится, и ликующие мурашки по телу бегают. Дух замирает, сердце рвется наружу.

Но что это еще: ни взад, ни вперед. Зацеп? Обмотнулась леска вокруг топляка? О господи, этого нам еще не хватало. Но Сергей опытен и догадывается: «Уперся башкой во что-то. Надо немного слабины дать, чтоб снесло его». Даем. Провисла жилка, а потом медленно поплыла по течению. И снова натяг, и снова редкие, но тяжелые толчки по леске, и снова нет сил управиться с «крокодилом».