Царица с видимым удивлением слушала это таинственное объяснение. Хотя до нее и доходили разные странные и подозрительные слухи насчет мемфисского чародея, но на него не было ни одной серьезной жалобы. Как ни странно было, что молодой и красивый князь связывает себя обетом уединенной жизни, но раз он не делал никому зла, на него можно было не обращать внимания.

– Я далека от мысли сделать тебя клятвопреступником перед богами, – сказала она. – Поступай, как подсказывает тебе совесть. Время, которое ты проведешь в Фивах, позволит тебе быть желанным гостем при моем дворе. А теперь, займи место за креслом царевича, моего брата.

Едва Хоремсеб занял назначенное ему место, как приблизились два сановника, одетых в белые туники, поверх которых они были закутаны в белую прозрачную материю, всю в тончайших складках. Один из них держал в руках золотой посох и опахало. Другой же нес нечто вроде золоченого мешка. Оба они простерлись и в напыщенных словах просили позволения: первый – приказать пройти торжественным маршем всему кортежу, второй – представить царице азиатских принцев–данников, явившихся умолять о продолжении мира и царской благосклонности, Царица опустила скипетр в знак согласия, и парад начался. Сначала шли азиатские князья. Одни были смуглы, как египтяне, у других был бледно–желтый цвет лица. Все были с бородами, и у всех был резко выраженный семитский тип.

Подойдя к трону, они преклонили колена и, подняв руки, вскричали:

– Слава тебе, царица Египта, женское солнце, освещающее своими лучами мир, подобно солнечному диску! Будь благосклонна к нам, дарительница жизни и радости. Удостой принять дань, которую мы – твои смиренные рабы – приносим тебе, чтобы порадовать твой взгляд и увеличить твои сокровища.

После этой речи тронулась действительно бесконечная процессия со всеми сокровищами Азии и Африки: тут были золотые и серебряные блюда, наполненные ляпис–лазурью, агатами и другими камнями, амфоры всевозможной величины с винами и дорогими ароматическими маслами. Некоторые амфоры, белые, с остроконечной золотой ножкой, с головой козла или коровы вместо крышки, несли по два человека. Были тут и золотые вазы с цветами для украшения столов, материи, оружие и великолепная чеканная колесница, инкрустированная эмалью различных цветов. После азиатов появились кушиты, которых легко было отличить по более светлому цвету лица. Они были одеты в белые блузы с красными поясами. Головы их были украшены уборами с перьями, на плечах они несли шкуры пантер. За ними шли негры. Их женщины были одеты в длинные юбки с синими, красными или желтыми полосами, с платками на головах. Эти африканцы в качестве дани принесли луки, стрелы, перья и яйца страусов, слоновые бивни и носилки, нагруженные шкурами львов и леопардов, благовониями, золотом и серебром. Кроме того, они вели живых львов и пантер и даже жирафа. В конце процессии появились скот, обезьяны и редкие растения в длинных и разукрашенных ящиках.

Когда кончилось это шествие, длившееся больше двух часов, утомленная царица встала и обратилась с несколькими благосклонными словами к великому жрецу Амона, объявив ему, что она пришлет в храм большие дары. Затем под звуки труб и восторженные крики толпы, в сопровождении Тутмеса и свиты она вернулась в свои апартаменты. Восхищенный народ шумно обсуждал великолепие церемонии, богатство дани и бесчисленные сокровища, прошедшие перед глазами. Толпа медленно расходилась.

Последующие дни проходили весело и превратились в беспрерывные пиры для высшего общества Фив.

Каждый хотел понравиться Тутмесу, неутомимому участнику всех развлечений, и в то же время привлечь внимание таинственного пустынника Мемфиса, о котором носилось столько странных слухов и с которым всякий жаждал поближе познакомиться. К тому же Хоремсеб чрезвычайно охотно подчинялся этому общему любопытству, которого, казалось, совсем не замечал. С любезной простотой он отвечал на все приглашения, принимал у себя с княжеским гостеприимством и, не морщась, участвовал во всех развлечениях золотой молодежи. Он умел – вещь очень трудная – сочетать доброе мнение о себе старых сановников с признанием у молодых безумцев столицы.

Женщины были просто без ума от этого красивого и знатного молодого человека, всегда со всеми любезного, но никому не оказывавшего особого предпочтения. Только в этом отношении Хоремсеб, по–видимому, нисколько не изменился. Сердце его оставалось холодным, и он, казалось, не подозревал об опасных страстях, возбуждаемых им в сердцах девушек, пылких, как тропическое солнце, под которым они родились.

Так прошло больше трех недель. Нейта не показывалась ни на одном празднике. Серьезная болезнь, сопровождавшаяся страшной слабостью, удерживала ее во дворце, но Роанта аккуратно навещала ее и сообщала обо всем, что творилось в Фивах.

Наконец, она совсем поправилась. Подруга добилась от нее обещания, что она примет участие в большом празднике, даваемом Хнумготеном и нарочно отложенном до ее выздоровления.

Нейта согласилась, несмотря на терзающую ее тайную груcть. Неумолимо приближавшаяся минута возвращения Саргона давила на нее, как кошмар. Это было непреодолимое препятствие, становившееся между ней и Ромой, и мысль принадлежать человеку, к которому она чувствовала только участие, бросала ее в дрожь. Эти печальные мысли вызвали бледность на тонком лице девушки и придавали меланхолическое выражение ее большим бархатистым глазам.

К празднику Нейта оделась со вкусом и великолепием, которые еще больше выделяли ее чудную красоту. На ней было длинное и широкое платье из багряно–красной материи, вышитое по низу золотом и жемчугом. Золотой пояс, отделанный жемчугом и бирюзой, стягивал ее тонкую и стройную талию. Ожерелье и браслеты из тех же камней украшали шею и руки. Mаленький багряный клафт, украшенный чудной диадемой, подарком Хатасу, покрывал голову.

Не желая производить сенсацию своим появлением, Нейта отправилась к своей подруге до начала праздника. Так как Роанта была еще занята туалетом и последними распоряжениями, Нейта вышла на террасу. Раскинувшись в кресле, она предалась мечтам, вдыхая свежий аромат роз.

Неизвестно, сколько минут пролетело в грезах, но вот на террасу вошла Роанта:

– Что ты делаешь здесь, Нейта, одна на террасе? Я всюду ищу тебя. Гости уже собрались, а Хоремсеб приедет с минуты на минуту. Как ты прекрасна сегодня! – прибавила она, осматривая и целуя Нейту. – Даже бледность тебе к лицу, а эта складка грусти вокруг губ придает тебе чарующую прелесть. Решительно, Хоремсеб будет ослеплен, но будет слеп, если, увидев тебя, останется холодным.

Нейта презрительно пожала плечами.

– Сомневаюсь, чтобы мои прелести имели больше власти, чем прелести всех тех красавиц, которые страдают и вздыхают у ног безжалостного чародея. Я и не хочу этого. Такой человек, как он, привыкший нравиться всем женщинам, должен быть скучным и самовлюбленным. Я не хочу, – выражение гордости сверкнуло в ее черных глазах, – припрягаться к триумфальной колеснице этого гордеца, которую и так уже влекут самые красивые девушки Фив.

– Нейта! Нейта! Что за выражение! – воскликнула Роанта. – Когда сама увидишь его, ты будешь менее сурова к бедным созданиям, потерявшим из–за него сердце, Я говорю тебе, что он прекрасен, как Горус. Его пылающий взгляд бросает неодолимое пламя в сердце каждой свободной женщины. Берегись, Нейта, как бы ты сама не попала под влияние его чар.

Насмешливая улыбка скользнула по губам Нейты. Что–то враждебное звучало в язвительном тоне, когда она отвечала:

– Прекрасный, как Горус, бог, достойный любви! Разве ты не знаешь, что бога обожают, но не любят? Я готова поклоняться божественному Хоремсебу, но не боюсь когда–нибудь полюбить его.

– Нейта, неблагоразумная! Не вызывай этого странного и таинственного человека. Внутренний голос говорит мне, что это принесет тебе…

Роанта, страшно побледнев, умолкла. Сдавленный крик сорвался с ее губ. Ее взгляд неожиданно упал на человека, который, скрестив руки на груди, прислонился к гранитному льву, украшавшему нижнюю ступеньку лестницы террасы. Ужас и тоска сжали сердце женщины.