В августе Красина пригласили в полицию и предложили незамедлительно покинуть пределы Крыма. Ожидалось прибытие Александра III.

Удивительное пересечение человеческих судеб. Странная игра случая. По его прихоти поднадзорный студент-недоучка отправился в Воронежскую губернию, а августейший монарх несколько месяцев спустя — к праотцам.

Смерть Александра Ш ничего не изменила. Скончавшегося официально оплакали в соборах и монархических газетах. И пышно похоронили. Народ, как сказал поэт, безмолвствовал. Лишь студенты в Московском университете изорвали подписной лист на венок.

Только прекраснодушные мечтатели, маниловского толка российские либералы могли ждать перемен от нового государя. Он в отличие от отца тоненький и субтильный, вступив на престол, произнес речь о "бессмысленных мечтаниях". И как бы подтверждением ее да зловещим предзнаменованием будущего явилось кровавое месиво Ходынки.

Близ села Калач, нуда прибыл Красин, прокладывалась железная дорога Харьков — Балашов. Увидев ровную нить насыпи, протянувшуюся по ковыльной степи, он обомлел. До чего красива красота, созданная человеком! Пусть говорят господа народники, что им угодно и сколько угодно, а современность, техника вовсю шагает по степной Руси.

Он нанялся рабочим на строительство и вскоре стал десятником.

Работать пришлось под началом инженера А. Н. Тверитинова, человека занятного и недюжинного.

Тверитинов принадлежал к нередкой в те времена разновидности русских людей, готовых скорее жечь руку на медленном огне свечи, чем поступиться совестью и убеждениями. Он любил рассказывать о своем предке — боярине Тверитинове, которому Петр I за строптивость и неповиновение повелел выщипать бороду по волоску. Боярин претерпел невероятную муку, но от своего не отступил.

Тверитинов, подобно предку, себя не щадил. Особенно сталкиваясь с казнокрадством и лихоимством. Чего другого, а этого на Руси хватало с избытком. Русский капитализм был не только молод. Он был и хищен и ненасытно прожорлив. В бурном его половодье каждый делец норовил выловить рыбину пожирней. Вакханалия обогащения охватила и строительство Харьковско-Балашовской железной дороги. Инженеры, подрядчики, поставщики грели руки, как могли и где могли, нагло, без оглядки и малейшего зазрения совести.

Тверитинов и Красин вступили в борьбу с шайкой мздоимцев, стремясь вывести их на чистую воду. Они изобличили начальника участка в неправильном выборе места для станции. Он хотел построить ее в отдалении от Калача и поблизости к амбарам крупного хлеботорговца.

"Наши нивелиры и теодолиты, — вспоминает Красин, — указывали для этой станции более выгодное и для дороги и для населения место".

За начальником участка стояло начальство повыше, воронежское, безусловно «смазанное» тоже довольно жирно. Поэтому, как бывает обычно в таких случаях, наказание постигло не разоблаченного, а разоблачителя.

Красину пришлось переехать в Воронеж и пуститься на поиски уроков.

"Искал я их недолго, так как в ночь с 31 декабря на 1 января 1895 года ко мне пожаловал местный околоточный надзиратель и объявил мне высочайшее повеление: "Унтер-офицера из вольноопределяющихся Леонида Красина исключить из запасных нишних чинов армии и после трехмесячного заключения выслать административно на три года под гласный надзор полиции в один из северо-восточных уездов Вологодской губернии…" Забрав свои убогие студенческие пожитки и подушку, под мышку, я сел вместе с околоточным в извозчичьи сани и ночью же отправился в Воронежский тюремный замок, где водворился в необыкновенно просторной, снабженной нарами, человек на пятьдесят камере".

Кольцо, столь долго сжимавшееся, наконец, сомкнулось. Дело брусневцев было закончено. Пухлые тома его отправились в архив, а участники — в тюрьмы.

Михаил Бруснев получил четыре года одиночного заключения в «Крестах» с последующей высылкой в далекий Верхоянск, Федор Афанасьев — год тюрьмы с отдачей потом под гласный надзор полиции.

Красин был приговорен к трехмесячному тюремному заключению и ссылке на три года в Вологодскую губернию под гласный надзор полиции.

Это был первый приговор по политическому делу, утвержденный молодым царем Николаем II,

По сравнению с таганской одиночкой воронежская тюрьма показалась божьим благословением. Тут можно было переводить с немецкого, совершенствовать французский, который он начал изучать еще в Крыму, и главное — читать, читать всласть те книги, что он за время сидения и скитания пропустил.

"В воронежской же тюрьме я впервые прочел книгу Бельтова "К вопросу о монистическом взгляде на историю",[4] и я до сих пор помню, с каким диким восторгом катался я по нарам, читая это плехановское произведение. Мой задор и марксистский пыл окончательно утвердились с того момента, и завоевание всего мира для дела марксизма представлялось мне в моей камере сущим пустяком".

Воронежское сидение пришло к концу. Проскочили девяносто дней, и вот она, свобода, если только можно назвать таковой ссылку.

За время, что он сидел, родные исхлопотали замену Яренского уезда Вологодской губернии Восточной Сибирью. Это оказалось не таким уж трудным делом. По прейскуранту департамента полиции Сибирь шла по самой высокой цене. Сибирская ссылка числилась в графе строжайших наказаний.

Ранней весной, по первому теплу, он отправился в дальний путь.

Проехав на перекладных по Барабинской степи и Великому сибирскому тракту свыше двух тысяч верст, Красин прибыл в Иркутск.

После долгой разлуки он, наконец, обнял отца, мать, сестру Софью, младших братьев — Александра и Бориса.

Теперь он находился дома, среди своих.

Иркутск в те годы был городом не шибким. Заводов и фабрик, считай, никаких. Рабочего класса — тем более. Словом, как писал Красин: "Ни о какой практической работе среди местного пролетариата тогда еще замышлять было нельзя за полным почти отсутствием больших промышленных предприятий".

Единственное, чем бог и царь не обделили город, — это политическими арестантами и ссыльными. Первые коротали дни в пересыльной тюрьме, ожидая отправки в дальнейший путь, вторые шили в столице Восточной Сибири на поселении. В отличие от других ссыльных мест здесь жилось не так тускло и одиноко. Иркутяне за знакомство и общение с «политиками» репрессиям не подвергались.

Ссыльные, в большинстве своем народники, но старого, боевого склада, приняли Красина хорошо. Такие заслуженные патриархи русского революционного движения, как Марк Натансон, Сергей Ковалик, Дмитрий Любовец, отнеслись к нему тепло, по-братски.

У. Красина с ними были идейные разногласия, но не было личной вражды. Каждый отстаивал свое мнение, но не изничтожал другого. Когда Ковалик заявил, что после Чернышевского ему нечего и некого читать, что никакой Маркс ему ничего нового не скажет, Красин не извергнул фонтана брани, а спокойно и деловито стал излагать и защищать основы марксова учения.

Революционер не может быть изувером, тем более изувер-революционером. Недаром марксизм нижегородца-фанатика Скворцова не шел дальше книги. Этакий четьиминейный марксизм.

В жизни людей существует славное понятие — толерантность, а если попросту, по-русски — терпимость. Она, как и разум с гуманностью, выгодно отличает человека.

Непримиримый в защите идейных принципов, Красин был терпим в личных взаимоотношениях, ибо видел перед собой идейных противников, а не классовых врагов.

Уверенный в правоте своих взглядов, он не давал ненависти ослепить себя и считал, что и Натансон, и Любовец, и Ковалик при всех их заблуждениях "благороднейшие, честнейшие революционные борцы".

В Иркутске, где он, по словам Феликса Кона, стал первым сеятелем марксизма, вскипали жгучие споры все по тому же самому коренному вопросу жизни — быть или не быть в Рос* сии капитализму, "но это не мешало всей ссылке относиться ко мне как к "младшему брату", и личные дружеские отношения из этой эпохи сохранились у меня на всю жизнь".