В сермяге, наброшенной на плечо, хозяин вышел открыть ворота. Посмотрел на рыцаря, узнал в нем немца и, ничего не говоря, повел его за собою. Псы, следуя за ними, лаяли и выли.

Еле держась на ногах, Вигман вошел в хату, где от угля в очаге была зажжена лучина; заметив в углу скамью, усталый, он упал на нее. Кровь с него текла, вид был страшный, и хозяин, глядя на него, ломал руки.

Опершись на стол, рыцарь отдыхал, только рукой сделал знак, что хочет пить. Поднесли ему воды.

В то время как хозяин ухаживал за раненым, а собаки, не успокоившись еще, лаяли, во дворе поднялся крик.

Вигман, услышав, слабой рукой схватился за меч, который стоял возле него; хотел встать, но уже больше сил не стало.

Вдруг на пороге хаты появились люди Мешка, простые солдаты, преследовавшие разбитые отряды волинов, которые спасались бегством. Послышались радостные крики: наконец-то Вигман попал им в руки!

С поднятыми палками и копьями начали они толкаться кругом Вигмана, который, подняв меч, еще из-за стола грозил им.

Начальник кричал, чтобы он сдался.

— Я?… Вам?… Никогда!.. Пусть сюда придет ваш князь, только ему мой меч отдам… а нет, буду защищаться до последней капли крови, до последнего издыхания… Прочь, сволочь!..

Люди попятились, но через минуту опять начали наступать, и один из них замахнулся на рыцаря палкой; но тот, схватив обеими руками свой меч, отбросил палку и ранил холопа.

Эта отчаянная защита удержала преследователей. Не было нужды доканчивать несчастного, еле державшегося на ногах, облитого кровью; начали искать старших, послали за Сыдбором, который был недалеко. Солдаты Мешка остановились на известном расстоянии, вспомнив, что перед ними находится человек, минуты жизни которого уже сочтены.

Вигман заметно терял силы, но глаза еще метали грозные искры, а лицо выражало глубокое презрение.

Вскоре явился Сыдбор, поспешно пробрался сквозь толпу и стал напротив.

— Покорись или погибнешь!..

— Кто ты? — спросил.

— Брат Мешка.

Наступило молчание. Вигман посмотрел на свой меч, облитый кровью, схватил его за острие и рукояткой протянул его Сыдбору. Глаза его вспыхнули диким огнем, и губы тряслись.

— Отдай этот меч побежденного Вигмана своему господину и скажи ему, пусть отошлет его своему приятелю. Отгон будет ему за это благодарен… и его вознаградит.

Когда Сыдбор брал у него меч и с любопытством смотрел на него, Вигман прошептал:

— Дай мне спокойно умереть…

И, как стоял за столом, только подвинувшись немного дальше, пал на колени, сложил руки и громко по-немецки начал молиться.

В этой последней молитве умирающего было столько вдохновения, что все, находившиеся в избе, отступили со страхом и глубоким уважением к нему. Рыцарь уже никого не видел, только горячо молился… Слезы, смешанные с кровью, текли из глаз, а из уст выходили непонятные слова и глубокие вздохи; несколько раз он ударял в грудь окровавленной рукою, затем, опустив голову на руки, закрыл глаза, как те римские гладиаторы, которые накидывали на лицо плащ, чтобы скрыть выражение боли… Ничего не было видно, кроме дрожавших рук и побелевшего лба. Он медленно скатился со скамьи и умер.

Там, где он сидел и стоял на коленях, осталась лужа застывшей крови.

Сыдбор и остальные свидетели этой кончины долго стояли и смотрели на несчастного. Становилось все светлее, и солнце уже заглянуло в окошко, когда на дороге раздался конский топот, и к усадьбе подъехал князь Мешко с дружиной. Увидев его, Сыдбор выскочил к брату и, подавая ему меч Вигмана, поздравил его с победой.

Волины были разбиты наголову, все поле битвы покрыто трупами, остатки отрядов были рассеяны, опаснейший враг Мешка, Вигман, умер.

Мешко вошел в хату взглянуть на труп рыцаря и, смерив глазами эту гордую даже после смерти фигуру, ничего не сказал, вышел, приказав похоронить врага с подобающими его сану почестями.

Вскоре начали собираться кругом усадьбы рассеянные отряды, проведшие всю ночь в поисках беглецов. Земко и Гласко оба были убиты в бою, победа была блестящая и надолго навела ужас на племена, жившие по берегам Одры.

Чехи и поляне собрались здесь и начали подсчитывать потери, которые были незначительны. Добыча тоже не была большая, кроме сильных невольников и мало стоившего оружия.

Отдохнув немного, князь передал начальство над отрядом своему брату Сыдбору, приказывая ему идти обратно в Познань, а сам, захватив с собою только приближенных, поехал вперед, взяв с собою меч Вигмана, на память о победе.

Так кончил этот неспокойный дух — Вигман, который нападал с Героном на полян, а после повел на них волинов, воевал за Оттона и против него, за славян и со славянами… и нигде не найдя удовлетворения и покоя, умер для того, чтобы не мутить покоя других.

Напротив усадьбы насыпали для рыцаря могильный курган, но креста на нем некому было поставить.

Император, узнав о смерти рыцаря, ничего не сказал, может быть, пожалел его.

На следующий день в Регенсбурге отслужили торжественную панихиду по скончавшемся графе.

X

Как когда-то старый Любонь принимал у себя родственников и соседей в Красногоре, когда его сын вернулся, так теперь отец Матвей пригласил всех новообращенных христиан на праздник Всех Святых погостить у него и вместе помолиться. Теперь он уже не очень скрывался с новой верой, число последователей которой с каждым днем увеличивалось; поэтому оставили все особенные предосторожности — так как казалось, что даже самые ревностные язычники не посмеют выступить против христиан, к которым принадлежала княгиня, большая часть придворных, и сам князь исповедовал христианство, хотя об этом еще официально не было объявлено.

Идолопоклонство уступало, молчаливое и встревоженное, и искало себе убежища там, где до него труднее всего было добраться… в глубине лесов, на недоступных урочищах.

Если какой-нибудь проповедник осмеливался пройти туда с крестом и Евангелием, то встречал такой грозный отпор, что должен был поскорее уходить, чтобы спасти свою жизнь. В то время как в городах и в окрестностях все языческие идолы были уже уничтожены — там, в лесах, их ревностно оберегали, и ни одна рука христианина к ним не смела прикоснуться.

Старцы, бабы, парни, вооруженные палками, сидели по берегам святых источников, на распутьях, у священных дубов и защищали к ним доступ.

В лесах между Познанью и Гнезном вместо уничтоженных языческих богов тайком ставили кресты, которые на следующий день находили поломанными и сожженными.

Язычники никогда не выступали в борьбе открыто, но она не прекращалась, и все время чувствовалось брожение в народе… Последователей христианской веры появлялось все больше — язычники все с большим отчаянием защищались…

Дом Власта, куда, кроме новообращенных христиан, никто не заходил, принял новый вид и приметы, отличался всеми специфическими чертами домов западных христиан.

Исчезли прежние разные воинские приборы, латы, луки, щиты, которые Ярмеж попрятал в сундуках. Отец Матвей чуть ли не устроил из своего дома монастырь. Он сам надел темную сутану, подобную тем, какие носили монахи святого Венедикта на Монте-Кассино, у которых Власт жил некоторое время, а комнаты во всем доме убрал, подобно монастырским кельям. Повсюду были развешаны образа с изображением Спасителя и в византийском вкусе Богоматери, на всех стенах висели распятия и другие эмблемы христианской религии. У каждой двери была прикреплена кропильница, а часовня с каждым днем обогащалась разной церковной утварью, блистала драгоценными принадлежностями и роскошными приборами. Алтарь украшали цветы, которые меняли ежедневно. Здесь отец Матвей молился за упокой души своего отца и за обращение своего народа, любовь к которому служила ему беспрестанным побуждением к проповедничеству.

Он, отец Иордан и несколько чехов, которые им помогали, беспрестанно научали всех тех, кто уже принял крещение, но оставались по-прежнему идолопоклонниками. Многие из них переходили в христианство, им совсем не интересуясь, и относились к перемене веры так же равнодушно, как к перемене платья — и, конечно, они в душе оставались язычниками, причем пробовали помирить дорогое им и уходящее прошлое с туманным будущим.