— Я… простите… я ничего не знаю… я… Натан…
И заикаясь и каждую минуту прерывая речь плачем, складывая руки в ожидании смерти, которую он считал неизбежной, Вахлер рассказал, как соблазнил его Натан, о чем они переговаривались, и что уже было условлено открыть фортку и впустить ночью шведов.
Все задрожали.
Список заговорщиков, как зараза, невидимо распространяющаяся и передающаяся прикосновением, дыханием и взглядом, через час вырос чрезвычайно. Почти весь иноземный гарнизон, все наемники и даже несколько шляхтичей попали в него. Вейхард, уведомленный об их числе, уговаривался и рассчитывал на них. Неизъяснимым страхом охватило всех это чудесное открытие, готовой уже разыграться измены. Один Кордецкий остался спокойным, приписывая это, как и все, Богу.
Вахлера вывели под стражей и посадили в пустую келью, а на его место к орудиям был назначен другой.
Замойский, Чарнецкий, Кшиштопорский и несколько других воинов и ксендзов остались советоваться о том, что следовало делать. Чарнецкий не хотел прощать.
— Вахлера, добрейший отец приор, — сказал он пылко, — надо повесить на стенах около башни. Пусть болтается для устрашения других; я от этого не отступлю; это нужно для устрашения…
Все поддержали его мнение, кроме Кордецкого.
— Достаточно будет выгнать его из обители, — сказал он, — а с ним и главных сообщников его.
— И остаться самим? — спросил Замойский. — Этого быть не может!
— Если только накажем предводителя, остальные, — подхватил Чарнецкий, — должны будут покаяться. Только надо Вахлера повесить! С остальных бездельников мы не спустим глаз и будем смотреть за ними.
— Недовольным, наконец, — сказал Кшиштопорский, — удвоить плату, ободрить наградой и стеречь неизменно; мы и ксендзы неотступно будем около орудий на стенах днем и ночью. Все посты могут быть обслужены шляхтой и ксендзами, кто помоложе и посильнее; ни на кого не полагаться и никому не доверять, вот мой совет.
— И вновь привести к присяге гарнизон в том, что он будет защищаться до последней капли крови! — вскричал Замойский.
— А что же сделать с пушкарем?
— Отпустить и выгнать, — сказал приор.
— Как это? Чтобы он оповестил врагов о положении крепости, стен, о настроении гарнизона и о всех подробностях, касающихся нас? Этого не может быть!
— Отпустить! — повторил Кордецкий. — Они и без него знают, как мы живем. Я не позволю его вешать. Достаточно и так гибнет людей. Предоставим его угрызениям совести и отдадим шведам, которых он полюбил…
— Прекрасное, но совершенно напрасное великодушие! — откликнулся Чарнецкий. — Если бы это было у меня, болтался бы негодяй на стенах, а сообщников покарал бы одного из десяти, и так служили бы, просто прелесть!
— Но помните, пан Петр, что мы не воины, но ксендзы; карать это не наше дело. Пусть трутень уходит вон из улья, довольно для него этой кары. Что касается гарнизона, то совет Замойского очень хорош. Мы должны простить и будем присматривать. Прикажите, прошу вас, позвать всех во двор. Необходимо с ними поговорить.
Уже по обители начала распространяться тревога, когда замечено было долгое отсутствие Вахлера! Изменники догадались о раскрытии их намерения и боялись наказания. Что-то предчувствуя, они бегали испуганные, не зная, что им следовало делать, но с них не спускали глаз. Когда стал известен приказ, чтобы все собрались во дворе, лица виновных побледнели, и сердца их забились. Несколько человек хотело бежать через фортку, двое уже начали спускаться со стен; остальные, окруженные, должны были повиноваться и пошли как на казнь. Сопровождаемый несколькими ксендзами и начальниками, приор вышел с крестом в руке к собравшимся, посмотрел на лица испуганных солдат и проговорил:
— Задумана измена, но Бог раскрыл ее; мы знаем, кто в числе изменников, так как зачинщик схвачен и в наших руках. Пусть Бог покарает или простит тех, кто идет против него, кто поступил против присяги и совести, заблудших мы оставляем их собственной совести. Слушайте и вникайте, дети мои! Глава этой подлой измены против святого места будет изгнан и отлучен от нас. У вас есть время опомниться и загладить усердием зло, которое вы собирались сделать. Несчастная боязнь ослепила вас. Неужели вы думаете, что, впуская сюда шведов, вы защитились бы от гибели, отдавая своих собратьев на убийство и в выкуп за себя? Нет! Вы погибли бы вместе с ними. Но Бог не захотел всеобщей гибели, так как заступничество Его явственно висит над нами.
Чарнецкий, не стерпев, перебил:
— Словом, отец приор на этот раз прощает ваше преступление, но при одном намеке на злую волю, при самом легком подозрении, заверяю вас солдатским и дворянским словом, что изменникам прощено не будет, и они будут повешены! А затем извольте слушаться!
— Распорядитесь, как вы думаете, — сказал Кордецкий Замойскому и пану Петру. — Подозреваемых необходимо отдать под сильнейший надзор.
— Пересчитать пехоту! — сказал быстро Замойский. — Разделим ее на части, к каждой из них добавим по десяти шляхтичей и по десяти монахов для надзора.
— Жалованье ваше, — добавил Кордецкий, — увеличиваю вдвое и сегодня же начну выплачивать его, но вы должны принести присягу, что будете защищать до последней капли крови жилище Матери Божией, где схоронился остаток веры, от нашествия еретиков. Идите просить Бога о прощении! За мной, в костел!
Говоря это, он повернулся к стенам, ведя за собой молчаливую толпу, на лицах которой видны были разнообразные и необычные чувства. Это прощение хуже наказания поразило и покорило. Стыд и гнев на тех, которые подбивали к измене, объял заблудших; одни хотели скорее высказаться, оправдаться, другие свалить вину на других, все же на Вахлера. Окружив приора, они шумно уверяли в верности и повиновении.
— Мы не виноваты, отче! Это Вахлер! Нас втянули, одурили!
— Я не участвовал! — говорил иной.
— Я до конца противился им.
— Я даже хотел донести, отец приор…
— Что было, то было; нужно оплакивать то, что здесь в толпе была измена. В костел! Упадите ниц пред алтарем Матери Божией! Ее просите о прощении!
Говоря это, он отвел их к алтарю, и вся эта толпа, испуганная и встревоженная, склонилась покорно, согретая новым усердием, желающая как можно скорее загладить свой проступок мужеством и трудом.
Двое ксендзов были назначены для принятия новой присяги после богослужения. Кордецкий же приказал звонить, созывая в дефиниториум, и собраться туда всем монахам.
— Братия, — сказал он собравшимся, — в великие моменты необходимо употребить великие средства. Мы недостаточно еще потрудились, Матерь Божия желает иметь в нас лучших стражей и настоящих воинов. Час тому назад вам угрожала разросшаяся измена преданием в руки врага на грабеж и убийство. Заступничество Владычицы указало ее и вырвало ее жало. Позаботимся же на будущее время охранить себя от подобных несчастий. Сорок человек из нас, самых сильных и молодых, должны разделиться по четырем постам, чтобы не спускать глаз с пушкарей и гарнизона. Только те, кто постарше, останутся для богослужения; младшие, сменяясь на ночную и дневную молитву, будут заменять их по нашему уставу. Не будем избегать труда во славу Бога, не будем жаловаться и пустословить. В этот момент взоры всей страны обращены на Ясную-Гору; мы пример, указанный Богом, мы скала, о которую разобьется могущество шведов…
Все склонили головы, никто не смел ослушаться распоряжений.
— Орудия и припасы доверяю под надзор отца Петра Ляссоты. Ты не хотел войны, но переносишь ее мужественным сердцем, усердно трудясь; отдаю тебе то, что в этот момент всего дороже, что относится к нашей обороне… Вы, старшие, отец Игнатий и Казимир, будете назначены с людьми тушить огонь, так как вам тяжело было бы идти в бой; и тут необходимо внимание, так как челяди доверять нельзя. Отец Марцелий Доброш с отцом Малаховским возьмут на себя общий надзор над стенами и постами, общий надзор над всей обителью. До сих пор мы надеялись на счастье и защиту Матери Божьей, доказательство которой мы получили сегодня. Но надежда надеждой, а кроме того, каждому из нас необходимо, не щадя себя, трудиться вместе с людьми. Отцы и братья! — воскликнул в заключение Кордецкий. — Материнским чревом Пресвятой Девы, носившем Искупителя мира, муками Сына Божьего и терновым венцом Его, вашим спасением в будущей жизни заклинаю вас, прошу, умоляю, не падайте духом! Велик и могуществен Спаситель Бог! Уверуем в Него! Мы должны быть примером для несчастной страны, опорой для тех, кто не верит в ее окончательную гибель и ждет воскресения из мертвых! Кто знает, быть может, в горсти бессильных монахов таятся судьбы Речи Посполитой, быть может, мы будем той поворотной точкой, с которой изменится счастье врагов наших… Не отдадим дела, которое присягнули защищать, из-за страха, из-за недостатка веры, ради ничтожного временного покоя… И велико будет дело ваше!.. Кто не чувствует в себе силы, братья мои, пусть скажет, пусть выступит. Пожалею его и прощу его, как заблудшего. Нам нужны мужественные и выносливые.