— Хвала Иисусу Христу! — сказала она с поклоном. — А! Как же поживаете, ясновельможные панове? Жаль, что поздно уже в вечерне, ворота закрыты, костел также! Узнаю ясновельможных панов! Ей-Богу, узнаю! Вот это гетман, а то хорунжий. Откуда вас Бог несет? Дороги плохие! Дороги плохие! Дождь льет, а тут вдобавок и ворота заперты. Но это ничего, сейчас прикажем открыть и попросим вас войти…

Сказав это, она хотела убежать, но солдат схватил ее за ворот.

— Стой! — крикнул Калинский. — Стой, баба! Говори или пропадешь, что делается в монастыре?

— А! Ксендз-приор здоров, здоров, слава Богу, и ксендз Игнатий, и отец Бенедикт, и ксендз Марцелий, все здоровы! Матерь Божия царствует, ангелы поют, святой Павел ходит по стенам…

— Это сумасшедшая, от нее мы ничего не узнаем, — сказал Калинский. — Отпустите ее!

— Стреляйте и трубите! — скомандовал Вейхард. — Не видно живой души!.. Стучите в ворота, тогда хоть кто-нибудь отзовется, живо!

Но вот не спеша открылось окошечко над форткою, блеснул свет, и Вейхард приказал пока не стрелять, когда голос из ворот спросил:

— Во имя Господа Бога, скажите, что это за шум и ночное нападение?

— А наконец людской голос! Калинский! Поговори с ними. Полковник быстро направился к краю поднятого моста.

— Скажите, — обратился он громко по направлению к фортке, — что проходящий отряд войска его величества шведского короля Густава требует, чтобы ему немедленно отворили ворота.

— Кто командует отрядом? — спросили из-за ворот.

— Граф Ян Вейхард Вжещевич.

Свет исчез, голос замолк, а начальники простояли порядочно времени на дожде, прежде чем с ними снова заговорили:

— Ченстохов не признает другой власти и короля, кроме всепресветлейшего Яна-Казимира; короля Густава не знает; по какому праву он может требовать повиновения? Гарнизон в нем не нуждается.

Вейхард, услышав это, чем более был уверен в успехе, тем сильнее разгорелся гневом:

— Ах, трутни! — крикнул он по-немецки. — Если не хотите попробовать огня, сейчас же откройте мне ворота!

— Ворот не откроем! — ответили коротко.

— Прошу впустить посла в монастырь! — отозвался Калинский и, обращаясь к Вейхарду, шепнул:

— Это ничего, я сам пойду и улажу все это дело.

— Отлично, только поскорее, полковник, а то дождь мочит нас, и уже поздно, — ответил чех, закутываясь в плащ.

Немного погодя по переброшенной доске Калинский не без страха, перебравшись через ров, вошел через узкую фортку в ворота. Тут было совсем темно, и несмотря на протесты, ему завязали глаза, взяли под руки и быстрым шагом провели далее через ворота и дворы, потом в какое-то здание, где наконец ему развязали глаза. Он увидел себя в монастырской келье, слабо освещенной, в обществе нескольких монахов, стоявших и смотревших на него в глубоком молчании.

Калинский почувствовал себя немного взволнованным, но быстро оправился, дерзко обвел взглядом бессильных старцев; ему показалось, что он видит испуг на их лицах, и, бросив грозный взгляд из-под нахмуренных бровей, он закричал:

— Почему не отворяете ворота?

— Кому же и по чьему приказу? — спросил очень спокойно приор.

— Мы пришли с графом Вейхардом занять Ченстохов от имени его королевского величества короля Карла-Густава.

— Мы Карла-Густава не знаем! — возразил Кордецкий, перебирая четки.

— Это что за речи? Знаете ли вы, чему можете подвергнуться за такую дерзость? — продолжал Калинский. — Вся страна уже подчинилась шведам, Варшава взята, города заняты; если будете сопротивляться нам, четыре тысячи солдат немедленно взберутся на стены и предадут огню вас, монастырь, костел и все ваше имущество.

— Воля Божья! — ответил невозмутимо Кордецкий со вздохом и, внимательно всматриваясь в лицо старосты, добавил: — Пан староста брацлавский, вам ли, католику, поляку, как неприятелю нападать ночью на святое место, на жилище Матери Божьей, угрожать слабым и беззащитным монахам, производить шум и грозить пожаром? Вам ли, которые должны бы защищать нас, поднимать оружие и восставать против Матери Владычицы?

Лицо Калинского на мгновение покрылось краской стыда, но стыд придал ему более наглости.

— Конечно, — сказал он гордо. — Я и граф Вейхард католики, чтим этот образ и желаем избавить от опасности святое место; мы поспешили вперед, чтобы его занять раньше шведов, и если вы не послушаетесь здравого совета, мы готовы даже употребить силу. У нас с собой четыре тысячи человек; напрасно вы думали бы сопротивляться, готовя этим себе худшую участь. Тут нечего думать, — добавил он, — немедленно сдавайтесь и отворяйте ворота.

Ксендз Кордецкий на это горько усмехнулся.

— Пан староста, — сказал он, — не знаю, от большого ли благочестия напали вы так грубо на алтарь Матери Божией и ее слуг; но верно то, что хотя бы для того только, чтобы показать вам, что у ног Ее мы ничего не боимся, — ворот вам не откроем…

— Должны! — крикнул Калинский, топнув ногой об пол и ударив рукой по столу. — Должны или…

— Когда будем должны, сделаем! — ответил спокойно приор. — Но пока мы не видим необходимости.

— Значит, хотите пожара? Хотите гибели? Хотите пролития крови? Когда шведские солдаты силой войдут сюда, я тогда ни за что не ручаюсь.

— Бог нас охранит.

— Что же вы одни хотите держать сторону изгнанника? Не желая отвечать на это, Кордецкий только сказал:

— Мы вовсе не хотим войны, служим Богу, и знать даже о ней не желаем; мы не трогаем никого, оставьте нас в покое.

— Для вашего блага необходим здесь гарнизон: здесь дело идет о святой иконе, о святом месте!

— Поистине необыкновенна заботливость ваша! — тихо вздохнул приор.

— Придут, — горячо продолжал Калинский, — придут некатолики, католики, шведы, всякий сброд, собранный со всего света, и уничтожат вас совсем. Мы желаем вас только спасти.

— Покорно благодарим за усердие! Но мы уповаем на милость Божию. Бог не покинет нас!

Староста, потеряв терпение, отвернулся.

— Итак! — сказал он. — Хотите войны, хотите разрушения и получите их.

— Нет, не хотим! — покорно сказал Кордецкий. — Это совсем не наше дело; отложите, по крайней мере, переговоры до утра; сейчас ночь, приближается час ночной службы, час молитвы; утром будет более удобно об этом переговорить.

Грозно взглянул пан староста и дерзко усмехнулся, будучи уверен, что монастырь уже в его руках.

— Га! Отлично, даем вам отсрочку до утра! — воскликнул он. — Мы не начнем военных действий, но утром поспешите, так как граф Вейхард долго ждать не будет. Кое-какую власть над ним я имею, но удержать не смогу. Если не послушаете меня вы и те, кто здесь с вами, ценности монастырские пропадут. Помните!

Говоря это, он направился к выходу, когда приор попросил его к ужину; но староста отказался, сильно озабоченный тем, как объяснит он Вейхарду отсрочку переговоров до утра, и вышел за двери.

Когда граф увидел возвращавшегося полковника, обеспокоенный долгим ожиданием и изнывая на коне, он издали закричал ему:

— Ну, что, полковник, ворота отворяют?

— Сейчас, сейчас расскажу все, — подыскивая подходящие слова, сказал Калинский. — Монахи сильно испугались, просят подождать до утра, умоляют подарить им эту ночь, потом приступят к переговорам. Нельзя было настаивать… хотя…

Вейхард с проклятием повернул коня и приказал искать места Для ночлега. Войско медленно потянулось к костелу св. Варвары и зданию новициата под горой.

Калинский много говорил, объяснял, описывал, зубоскалил, но сумрачного Вейхарда не развеселил. Чех, мрачный как ночь, ворча что-то под нос, ехал к избранной стоянке.