Эти первые дни прошли во взаимном испытывании друг друга.

Архиепископ Свинка нарочно повременил с отъездом, чтобы посмотреть на начало новой жизни Пшемыслава. Счастья, какого он ждал, не было видно. Рыкса свободно держала себя с мужем, но в князе ее близость пробуждала какой-то страх. Он бледнел, вращал испуганно глазами, старался казаться веселым, но только обнаруживал свое беспокойство.

Это не портило веселого настроения молодой княгини, не влияло на нее; Рыкса сновала всюду с детским любопытством. Бродила по всем углам, расспрашивала, как умела, людей, рассматривала вещи. Постоянно распоряжалась, а когда ее не вполне понимали, хохотала. Голос ее звучал так, что неповиновение было немыслимо. Люди, помнившие Люкерду, говорили:

— Похожи они как две капли воды, но если бы та вела себя так, как эта, то не кончила бы так жизнь.

Знала ли Рыкса, отправляясь сюда, о судьбе своей предшественницы? Угадывали, но не могли отгадать. Предполагали, что трагическую смерть Люкерды скрыли от королевны.

Свадебные дни кончались, землевладельцы понемногу разъехались; архиепископ, благословив молодых, вернулся в Гнезно, а князь с женой остались в замке одни.

Пшемыслав, словно избегал жены, проявлял большую деятельность, ездил на охоту, участвовал в заседаниях совета, велел читать громко ксендзу Теодорику.

С женой приходилось нелегко. Не спрашивала разрешения, когда приходила к нему, постоянно его разыскивала, часто даже, когда он искал повода уйти, давала как раз противоположные приказания. Пшемыславу приходилось подчиняться.

Никогда еще не видали его таким покладистым, хотя надо было отнести это не за счет любви, а за счет какого-то страха. Сама не зная об этом, Рыкса была привидением, мстителем.

Однажды, когда князь отправился на охоту, Рыкса осталась в замке одна.

Деятельная и любопытная княгиня пошла осмотреть замок. Ей хотелось так его устроить, чтобы напоминал родной шведский город. Жаловалась, что здесь не было озер.

Взяв с собой старую фрейлину, приехавшую с ней из Швеции, Рыкса отправилась, пользуясь отсутствием мужа, осмотреть разные потайные уголки.

Проходя под стенами, она услыхала голос, доносившийся словно из-под земли. Остановилась.

Ее любопытные глаза заметили отверстие, закрытое решеткой. Она наклонилась.

Это было тюремное окно. Внутри кто-то пел жалобным, печальным голосом.

Рыкса не понимала слов, но ее тронул напев. Она стала спрашивать по-немецки, кто там сидит и за что.

— А кто спрашивает?

— Тот, кто мог бы тебя спасти, если стоит.

— Кто?

— Княгиня, жена твоего пана.

Заремба насмешливо захохотал. Не верил. Рыкса повторила:

— Это я! Клянусь!

— А я тот, — ответил Заремба, — кто защищал первую жену Пшемыслава и не сумел ее спасти. Берегись, чтоб и тебя не постигла такая же судьба!

Рыкса возмутилась:

— Ты лжешь!

— Клянусь Господом Богом, не лгу! — донесся голос из подземелья. — Я был свидетелем, как много лет ее мучили, отдав в жертву прислуге. Наконец велели служанкам удавить ее! Не веришь мне — спроси других! Я как раз пел ту печальную балладу о ней, которую весь народ напевает.

Рыкса быстро отошла от окошка, не желая больше слушать; она покраснела, в глазах показались слезы. Позвала свою спутницу, и они вернулись в комнаты.

Это не была слабая, плачущая и пугливая Люкерда. Успокоившись, дочь севера стала опять храброй.

VII

Ей рассказывали о смерти первой княгини, но иначе. Она пожелала узнать всю правду, но пока спросит об этом мужа, надо справиться, не являлся ли пленник клеветником.

С пылающими щеками стала ходить по комнатам, раздумывая, к кому бы обратиться, чтобы у него узнать истину.

Старая Юта, сопровождавшая ее в дороге из Швеции, наполовину немка, наполовину шведка, и служившая ей переводчиком, уже завязала много знакомств как в замке, так и в городе. К ней относились предупредительно, зная, что она пользуется вниманием барыни и может при случае оказаться посредницей.

Среди других и старая Крывиха, тоже наполовину немка, когда-то хозяйка Мины, пробралась уже в замок.

Княгиня, желая узнать правду, послала Юту привести тайком одну из местных женщин. Ей хотелось допросить ее лично.

Юта привела Крывиху, которую знала больше других. Крывиха поклонилась в ноги и осыпала княгиню благословениями.

Юта служила переводчиком. Она знала уже, хотя и не говорила Рыксе, различные версии о смерти Люкерды. История первой жены пугала ее, но она скрывала страх.

Увидев свою барыню взволнованной после таинственного разговора у тюремного окошка, Юта о чем-то догадывалась, но не подозревала, что речь идет о Люкерде.

Только когда ей велели расспросить Крывиху об умершей княгине, она поняла беспокойство Рыксы. Ей хотелось шепнуть Крывихе, чтобы она не передавала слухи, ходившие между людьми, но княгиня, заметив это, строго приказала говорить всю правду.

— Пусть говорит, что знает! Я хочу знать все! Не испугаюсь! Пусть скажет, была ли она виновата и что с ней случилось? Почему велели ее убить?

Услышав это, Юта в испуге закрыла глаза.

Княгиня все настойчивее требовала сведений, повторяя, что она должна знать правду и сумеет ее выспросить.

Теперь Крывиха в сущности была уже не нужна, так как Юта не раз слыхала эту историю и по дороге в Гданьск, и здесь в замке.

Она старалась расспрашивать всех, так как заботилась о своей госпоже, а чем князь был покладистее, тем больше опасалась его хитрости и скрытого бессердечия.

Теперь уже скрывать от княгини не было смысла. Поэтому Юта стала, плача, рассказывать; отчасти ее дополняла Крывиха, радуясь, что может подмазаться.

Долго, подробно описывали свадьбу Люкерды, ее въезд, пребывание в замке, преследование Мины. Наконец, Крывиха с жаром рассказала историю странной ночи в том виде, как это ей передала умирающая Бертоха.

Рыкса слушала внимательно, с сухими глазами, внешне совершенно хладнокровная. Когда Крывиха под конец рассказа упомянула о песне, ходившей в народе, княгиня велела ее перевести, но и песня не довела ее до слез.

Крывиха, бия себя в перси, клялась, что все переданное она слыхала лично от одной из самых виновных.

Рыкса спросила еще про Мину, но о ней ходили разные слухи; наиболее вероятным казалось ее бегство в Бранденбургскую мархию.

Долго тянулись расспросы, так что и князь вернулся с охоты. Юта хотела раздеть княгиню и уложить ее спать, но Рыкса поджидала мужа, желая его повидать, и осталась в том же костюме.

На лице ее была видна решимость, пугавшая Юту.

Едва лишь топот засвидетельствовал возвращение князя, Рыкса галереей направилась к нему в комнату, где он обыкновенно ужинал после охоты.

Войдя, она увидала, что Пшемыслав только еще раздевается. Она со спокойным выражением лица медленно подошла к нему.

Князь, взглянув на жену, понял или даже, вернее, почувствовал, что она пришла неспроста.

Поздоровавшись, она села на скамью присутствовать при ужине; слуги живо подавали.

Князя немного смущала эта настойчивость; он советовал ей уйти и подождать в другой комнате, но Рыкса не послушалась. Поэтому Пшемко быстро поужинал, предчувствуя, что предстоит разговор, и сейчас же велел уйти придворным и прислуге.

Рыкса терпеливо дожидалась. Когда наконец они остались одни, она встала и с детской своей серьезностью заявила:

— Здесь нам могут помешать. Мне надо поговорить с вами наедине. Пойдем в вашу комнату.

— Сегодня поздно, — ответил, колеблясь, Пшемыслав, — отложим лучше разговор до завтра.

— Нет, — возразила Рыкса. — Я хочу сегодня поговорить с вами. — И не дожидаясь ответа, пошла в соседнюю комнату, оставив дверь открытой.

Пшемыслав принужден был последовать за ней. Став посередине, Рыкса повернулась к нему, как судья к обвиняемому, испытуя его взглядом.

Она готова была заговорить, но ей не хватило голоса; приложила руку к груди и этим напомнила Люкерду; князь с испугом отступил.