В храме сидела Дива у священного пламени… От него, казалось, не мог оторваться томный взгляд ее глаз… Кроме него, она ничего не видела… Между тем храм был полон… Глухой гул раздавался под его сводами… Старый гусляр ворожил, принимая пожертвования… Седовласая знахарка раздавала травы…
Занавес приподнялся… Доман стоял перед Дивой. Вся покраснев, она отвернула голову и еще пристальнее стала смотреть на огонь. Доман не двигался: он рассматривал обстановку, окружавшую Диву.
По прошествии некоторого времени Диве пришло на ум, что ей непременно следует еще раз подтвердить Доману о том, чтобы он больше не возвращался. Поднявшись с места, она вышла из храма. Доман последовал за нею, и они встретились в уединенном месте, между оградами храма. Кругом никого не было… Внезапно Доман обхватил ее сильными руками и крепко поцеловал в лицо и губы. Дива вскрикнула, набросив на лицо покрывало… Когда она решилась поднять его, Домана уже не было.
Он убежал. Раздраженная девушка поспешила вернуться в храм, чтобы сейчас же вымыть лицо священной водой, но поцелуй горел на ее губах, несмотря ни на что… Чем крепче она вытиралась, тем сильнее сказывалось жгучее ощущение… Слезы брызнули у нее из глаз… Ой, судьба ты, моя судьбина!
Дива бросила взгляд на мрачный истукан богини Ниолы… Красные глаза его сердито уставились на девушку… Казалось, они обещали ей месть за поруганные обеты… Огонь в священном костре еле мерцал. Дива подбросила дров… Посторонние начали выходить из храма, напевая песню о Ладе и Ниоле…
Вслед за другими вышла из храма и Дива; вполне безотчетно начала она петь… Пела она какую-то песню, слышанную ею еще в детстве.
Доман между тем бродил по острову… Он решительно не знал, что делать с собою, куда идти, домой ли, к Миршу, или здесь оставаться… Ему было как-то не по себе…
Неожиданно встретился с ним Визун.
— Ты еще здесь? — спросил последний.
— И сам не знаю, как я опять попал на остров, — ответил Доман.
— Где же ты ночевал?
— У гончара, у которого дочь-красавица…
— Так и бери ее, а за нашей, что даром ухаживать-то!.. Она ведь тебя отвергла!..
— Кто их там разберет… А как и новая вдруг не захочет?…
— Дочь у гончара-то не захочет иметь мужем жупана? — улыбнулся Визун. — Однако уж вечер, возвращайся к Миршу… Так оно хорошо и выйдет!..
Доман зевнул, выказал было нерешительность, но махнул рукой и направился к лодке. Сидя в лодке, он думал:
— Старик знает, что надо делать. Лучше сразу уж… что толку-то эдак мучиться…
Мирш как всегда отдыхал под любимым деревом.
— За весь день только и было пищи у меня во рту, что древесные листья, — сказал Доман Миршу, здороваясь с ним. — Голоден как собака. Сжалься надо мной и сегодня, я тебе дам медвежью шкуру… Будешь на ней отдыхать, словно князь!..
— Шкуру оставь себе, сено лучше ваших шкур, — ответил старик, — а в хату зайти — милости просим!
При этих словах старик указал рукой по направлению к жилищу.
Миля уже давно, еще когда Доман плыл в лодке, узнала его… Она радостно захлопала в ладоши, привела в порядок свою одежду, пригладила волосы — все это с целью привлечь к себе внимание Домана.
— Отец говорит, что у него целых шесть женщин, — рассуждала она про себя. — Так что же? Я заставлю его меня лучше всех полюбить. Выгоню всех. Разве не молода я? Иль некрасива?… Эй, верхом на лошади, в черном колпачке, цепочки на груди и на плечах — это я, жупанова жена! Кланяйтесь своей госпоже!
Она вбежала в светлицу — еще никого не было… Снова вернулась к себе…
— Ах, как я на него взгляну, как взгляну!.. Он должен будет взять меня за себя! Эй, цветки, мои цветки… Был бы у меня любчиков цвет, я бы ему непременно дала напиться… Он бы и сна лишился, есть перестал, обо мне думаючи!..
Она еще не кончила этих слов, как тут же за дверью послышалось пение… Миля поспешила к окну… По дороге от озера плелась Яруха, ведунья, знавшая все приворотные травы.
Миля выбежала навстречу старухе и начала звать ее к себе.
— Э, э! — смеялась старуха. — Вот оно счастье какое, что понадобилась я такой раскрасавице!
Яруха присела к забору. Миля зарделась; закрывая лицо передником.
— Дорогая Яруха, — шепнула она ведунье, — ты все ведь знаешь, правда?…
— Ой, ой! Как не знать? — отвечала старуха, пристально всматриваясь в красавицу. — Голубка ты моя! Все я знаю, даже и то, что хочется тебе захороводить красавца-парня!
Миля пуще зарделась и, наклонившись к Ярухе, шепнула ей на ухо:
— Дай любчика!.. Что хочешь, тебе отдам…
— Тебе-то! — смеялась старуха. — Да ты сама любчик… Кто бы не захотел тебя полюбить, будь он хоть князь… Разве слепой?…
— Дай мне, дай, что прошу у тебя! — повторяла Миля, отрывая серебряную пуговку от рубашки и суя ее в руку старухе. Яруха стала развязывать узел свой и перебирать травы, которые всегда при себе имела. Миля, дрожа всем телом, робко оглядывалась по сторонам, с нетерпением ждала.
Какую-то высохшую траву Яруха подала девушке.
— Сделай из этого порошок и дай ему в чем-нибудь его выпить, а как станет пить, то смотри ему прямо в глаза, да не смей моргать! Раз сморгнешь — все пропадет…
Добившись желаемого, Миля скрылась… Едва успела она вбежать в хату и бросить наскоро измельченную траву в чарку, предназначавшуюся для гостя, как Мирш и Доман вошли в светлицу.
Отец велел подать ужин — Миля немедленно исполнила его приказание. Доман не говорил ни слова; он сидел у стола, подперев голову рукой… Хозяин налил меду в одну из чарок…
Миля думала про себя: "Пускай отец сердится! Хотя бы и ударил, так что же?…" Она подбежала к столу, взяла в руки другую чарку, налила в нее меду и поднесла Доману, смотря ему прямо в глаза. Доман принял из ее рук чарку и начал пить… Миля, не моргнув, уставилась на него, не обращая внимания на знаки отца.
Доман залпом выпил мед.
Миля покраснела, как вишня, и выбежала из светлицы.
— Теперь уж он мой, вполне мой! — кричала она и едва не забила в ладоши. — Яруха все знает!..
В этот вечер старый Мирш не был расположен к болтовне… Оба — хозяин и гость — молчали…
Вечером разразилась страшная буря, дождь полил как из ведра, гром грохотал без умолку, молнии одна за другой падали в озеро. Доман отправился отдыхать в сарай. До полуночи бушевали стихии, а люди, несмотря на грозу, спали крепчайшим сном.
У небольшого окошечка хаты кто-то остановился; кто-то другой открыл изнутри ставню… Двое этих людей тихо беседовали, но сильный ветер не пропускал ни единого слова за пределы окошка и ставни… Долго шептались беседовавшие, почти до самого утра; а кто знает, о чем они совещались и на чем порешили?…
Под конец уже проговорил голос в окошке:
— Сватов нужно прислать, отца просить, иначе я не пойду из дому, не оставлю отца одного!
На следующий день после бури дороги стали скользкими, всюду виднелись громадные лужи, ручьи стремились потоками в озеро… По небу беспорядочными клочками низко мчались серые тучи… На дворе, что называется, парило, хотя солнца и не было видно… Все предвещало дождь.
— Отец Мирш! — обратился Доман к старику. — Я сегодня домой не поеду… Дороги скользки, лошади падают.
— А жди хоть до самой зимы, — отвечал старик, — мороз уж наверное высушит…
Доман остался у Мирша. Он сел над водою и думал, как ему быть и что делать? Миля внимательно следила за ним глазами. Мирш сидел под вербою и ворчал что-то под нос. Только вечером решился Доман подойти к нему.
— Старик-отец, — сказал Доман, — если сватов моих не прогонишь горохом, я к тебе их пришлю…
— А сколько жен у тебя? — спросил Мирш.
— Ни одной.
Мирш посмотрел на него.
— Дочь моя достойна быть женою жупана… В жены отдам, иначе не спрашивай! Присылай сватов по старому обычаю.
Доман поклонился Миршу.
— Еду теперь домой, сватов пришлю, — быть по твоему, хозяин. Доману вдруг как-то легче на душе стало, хотя временами ему
и думалось: "Эй, старый Визун, будет ли это лекарство иль яд? Беру не ту, о которой мечтаю, сваты не там, где сердце!"