Сколько раз, найдя в книге или песне нарекание на свет и на людей, особенно на бедность и недостатки, молодой человек воспламенялся сильным гневом и восклицал в восторге:

— Это не поэты!.. Презирают мир, а желают благ его, попирают золото и, как нищие, просят его… жалуются и страдают, тогда как обязаны благодарственным гимном славословить Бога за светлый венец, возложенный на главу их. Они не поэты, а фарисеи, обезьяны! Иначе они не смели бы произносить таких нареканий, не требовали бы от мира того, что обязаны попирать ногами!.. Поэт ни в чем не может завидовать людям: он стоит несравненно выше их, несравненно больше их чувствует и видит… Вечная одежда его, сотканная из света, прекраснее всех нарядов человеческих, его венец прочнее корон… а мысль и чувство возвышают его на трон, приближающий его к Богу… Стоит ли плакать, роптать и страдать из-за детских игрушек, если они холодны, мертвы и рассыпаются в прах, лишь только возьмешь их в руки?..

Бедный Юстин! Он так еще мало знал себя и жизнь!

Подали самый скромный и простой ужин, потому что в Шуре вели жизнь не роскошную, а о прихотях никто даже и не думал. После ужина пан Атаназий с Юлианом, Алексеем, Юстином и ксендзом Мирейко опять вошли в портретную залу. Время было уже довольно позднее, но здесь часто проводили целые ночи в молитвах или разговорах, не ограничиваясь принятым распределением времени. Звездный, прекрасный и тихий вечер настраивал к необъяснимой тоске, а через отворенные двери в сад влетал шум старых деревьев вместе с холодом и благоуханием ночной росы. Пан Атаназий, погруженный в задумчивость, начал ходить по зале, изредка бросая взгляды на племянника. Юлиан молчал и с почтительным удивлением глядел на старца, который, несмотря на свои странности, по силе своей веры и образу мыслей представлялся ему выше существ, ежедневно окружающих его.

Несколько минут царствовало глубокое молчание. Юстин загляделся на звезды, ксендз Мирейко играл своим поясом и кокосовыми четками, Алексей не спускал глаз с хозяина, производившего на него такое же впечатление, как вид тени, вставшей из гроба… Никто не осмеливался хоть бы одним словом прервать тишину, столь же торжественную, как молитва. Наконец пан Атаназий остановился перед Юлианом и спросил его дрожащим голосом:

— Скажи, Юлиан, что ты думаешь делать с собою? Имеешь ли ты какие-нибудь планы на будущность?

— Пока не имею никаких, милый дядюшка, потому что я обременен домашними делами… Как главный опекун Анны и бедного Эмилия, убиваю все время в исполнении обязанностей, а потому мне нельзя взглянуть дальше и выше…

— Нельзя? Почему нельзя? — возразил пан Атаназий. — Кто же тебе запрещает? Боже мой, Боже мой! Что сделал из вас настоящий век мелких забот, испорченности и безумия? Обязанности, какие ты исполняешь теперь, составляют самую ничтожную часть тех, которые собственно лежат на тебе… Как дурно вы понимаете свое предназначение! Сидеть, хозяйничать, сбирать деньги, жить для себя и для своих — это хорошо для обыкновенного человека, а не для потомка Карлинских… Следовательно, милый мой, и ты остаешься на той же самой дороге, по которой наша фамилия дошла до настоящего печального положения? И ты так же в заблуждении, как наши предки, как вообще все люди?

Слезы блеснули на оживленных глазах старца.

— Прежде всего следует думать о душе, а потом о себе и своем семействе, — спокойно продолжал пан Атаназий. — Главный долг человека исполнить свое предназначение, все прочее — пустяки, ребячество, посторонние предметы. Обязанности к людям в нравственном отношении гораздо выше обязанностей телесных, но ты и домашние твои заботитесь только о последних и только ими ограничиваетесь. Печалюсь, страдаю и горькими слезами плачу о вашем моральном упадке. Как лавочники и купцы, вы ломаете свои головы только над тем, как бы поправить имение и нажить денег. Ослепленные жаждою корысти, вы совершенно забыли, что имя, знатность и просвещение — суть дары, обязывающие вас к чему-то высшему. Что вы делаете? Веселитесь, скучаете, зеваете, жаждете того, что никогда не напоит вас, и напрасно убиваете время, тогда как, по словам Иисуса Христа, вы должны будете отдать в нем самый строгий отчет.

Юлиан с любопытством глядел на старца, но не смел отвечать ему, потому что чувствовал и справедливость сказанных упреков, и собственное бессилие.

— Если бы о подобных вещах говорил я с кафедры, — прервал ксендз Мирейко, громко нюхая табак, — это было бы прекрасно и уместно, но вмешиваться в мои привилегии вам, пане Хорунжич, право, не годится.

— Мы все ксендзы! — важно сказал Карлинский, отклоняя шутливое направление, какое капуцин хотел придать разговору. — Все мы в одинаковой степени обязаны говорить правду и заботиться о благе ближнего.

— Все ксендзы? — с видом изумления воскликнул ксендз Мирейко. — Это нечто новое… право, это отзывается безбожием!

— Люди, богатые великими примерами и славою своих предков, по преимуществу, обязаны, — продолжал старик, не обращая внимания на ксендза, — носить на себе важнейшие в сравнении с другими обязанности — не земные, разумеется, а духовные. Знаешь ли ты историю своей фамилии? — спросил он, подойдя ближе к племяннику. — Не рассказывал ли я когда-нибудь тебе о ней?

— Знаю, но не подробно, — отвечал Юлиан.

— Смотри: вот они живые перед тобою! — подхватил хозяин, воодушевляясь и указывая дрожащей рукою на развешанные по стенам портреты. — Склони голову перед героями, помолись за грешных, пожалей о заблудших и научись, что должен ты делать. Господь Бог ничего не дал нам даром или для одной только забавы, наши предки — это священное наследие, это долг, который обязаны мы уплатить сыновьям своим: но кто теперь из равных нам понимает свои обязанности так, как понимали их прежде? Никто, решительно никто! Мы постоянно идем к ослеплению и погибели. Кто не трудится рукою, у того бесполезная рука засыхает, кто не действует духом, от того отступается дух Божий! Все на свете имеет свое значение, ничто не существует для пустой забавы. Человеческие учреждения представляются нам человеческими только с земной точки зрения, но во всем находится перст Божий. Посмотри, Юлиан, — прибавил старец, — до какой степени унизились Карлинские. Они стали сельскими хозяевами, земледельцами, юристами, какими-то куклами, стремящимися к пустым удовольствиям… потом еще более унизятся, обеднеют, сделаются посмешищем всех и совершенно исчезнут. Но это удел не одних нас, а, кажется, всей людской аристократии. Возле нас возникают новые люди — семя будущности, а мы — старцы, за то, что забыли предания и заповеди Божий, должны сойти со сцены, оставить поприще действия, сделаться погонщиками и обозной прислугой, питаясь грабежом и обдирая трупы убитых на поле чести.

Послушай — чем мы были. Вероятно, никто не говорил тебе о предках, — и я своим рассказом о них не гордость хочу внушить тебе, потому что гордость — чувство дьявольское и самое вредное, но хочу унизить и пристыдить тебя, изобразив теперешнее наше ничтожество.

Взгляни на это суровое, почти дикое лицо со шрамом на лбу, в красной, как кровь, одежде и в тяжелом вооружении, на нем нет следов нежности, деликатности или преступного празднолюбия. Этот человек представляется нам непривлекательным, потому что мы не можем понять красоты его. Но всмотрись внимательнее в его облик, рассмотри черты лица, обсуди жизнь, — и его черты, обозначенные сильною волею и непреклонным характером, поразят твои глаза ослепительным блеском.

Это Григорий из Карлина — первый предок, о котором мы имеем уже достоверные сведения… От него-то именно нас прозвали Шейными, в память благородной раны, полученной им в шею. Григорий был братом Авраама — родоначальника линии Касперовых-Карлинских, а наша, как старшая, называется линией Остоитов.

Григорий и Авраам родились во времена Ягеллонов, от потомка славного Остои, которого меч, еще со времен Болеслава, стоит в нашем гербе между двумя лунами. Ничего не скажу об Аврааме, хотя и им, по справедливости, мы должны бы гордиться. Григорий принадлежал к числу героев, которые, противоборствуя остаткам уже остановленной, но еще не побежденной орды татарской, сражались за спокойствие Европы. О, какой жестокой неблагодарностью заплатила история племенам славянским! Взгляни в ученые труды западных историков: как там представлен народ наш?.. Судьбы человечества, по словам этих педагогов, всегда находились в руках племен Романо-Германских, а мы названы бесполезными, несамостоятельными, варварскими толпами, без малейшего значения в истории, без роли и предназначения — собственно, за то, что вместе с западом не участвовали в крестовых походах, что не принимали участия ни в одном из великих, геройских и обильных последствиями движений мира и будто равнодушными глазами смотрели из-за своих пределов на лившиеся реки крови и на борьбу за будущность. Эти господа забыли, что именно в ту самую пору, во время тех самых крестовых походов, презираемые ими славянские племена своею грудью удержали поток наездников, угрожавших свету, что здесь — в глухой тишине наших лесов, кипели беспрестанные, кровавые войны для ограждения неблагодарных, которые за пролитую кровь теперь отказывают нам даже в надгробном памятнике… Бедные славяне! Их участие было истинною жертвою и огромно своими последствиями, но его нигде не видно в истории, плоды дел наших рассеялись по всему свету, а между тем, некоторые люди еще и теперь, прямо в глаза, упрекают нас в несамостоятельности.