С одной стороны этого строения возвышалось на крыше что-то похожее на квадратную башенку, но она казалась неоконченной, и ее плотно прикрывали доски и леса.
От главного корпуса, горою возвышавшегося над городом, шли толстые и высокие стены, окружавшие двор. К ним примыкали амбары и клети. Это величавое строение действительно господствовало над городом. Это был дом войта — городского головы Кракова, пользовавшегося в нем высшей властью, собиравшего доходы в сосредоточившего в своих руках управление и суд. Он являлся как бы удельным князем немецко-польского мещанства столицы и имел влияние и в других городах.
Альберт, нынешний краковский войт, или, вернее сказать, истинный хозяин Кракова, принял эту власть по наследству из рук отца и властвовал неограниченно, не имея над собою никого, кроме немецкого права, толкователем которого был он сам. При нем состояли городские советники и лавники, выбор которых вполне зависел от него.
Родом он был немец, как и большинство новых поселенцев, прибывших в столицу, возрождавшуюся после татарского нашествия.
Владетельные князья должны были считаться с его влиянием, так как ему было подчинено городское войско, и, кроме того, он располагал огромным богатством, как городским, так и лично ему принадлежавшим, а по значению своему был равен наместнику в замке. В замке сидел князь или его наместник, а в городе он, городской голова.
Это был богатый и могущественный пан, настолько уверенный в своей силе, что держал себя наравне с царствующими особами и ни перед кем не сгибался.
Войт мог принимать у себя и князей, потому что его дом не уступал по великолепию обстановки княжескому замку. Принадлежа к купеческому сословию и ведя торговлю в самых благоприятных условиях, Альберт мог иметь у себя весь комфорт, какой только был доступен в то время знатным людям. И средства его позволяли это, и самое его звание требовало от него представительства.
Этот царек Кракова имел свой и довольно многочисленный двор, своего канцлера, нотариусов, подкомориев и коморников, множество слуг и собственную охрану.
В тот день, поздно вечером, к боковой калитке дома войта подошел толстый, круглый мужчина, закутанный в плащ, и ударил в нее несколько раз.
Привратник, который помещался в маленькой каморке у самого входа, тотчас же отворил ему, держа в руке огарок свечки. Узнав гостя, он поклонился ему почтительно, но приветливо, как постоянному посетителю дома, и повел его, освещая дорогу, по узенькой каменной лестнице, как бы выдолбленной в толстой стене.
Наверху были вторые двери, в которые тоже надо было постучать; их открыл юноша в костюме пажа, высокий и красивый. Разглядев гостя, он просиял и что-то сказал ему по-немецки. Гость вошел вслед за ним в маленькую комнатку, в которой потолок был подразделен резными балками на квадраты.
Здесь не было никого. Мальчик повел гостя дальше. Спустившись по лестнице вниз и пройдя низкие сени, они очутились у дверей в обширную залу с разукрашенным богатою резьбою потолком.
В камине пылал огонь, и яркое пламя освещало роскошную обстановку комнаты. Посередине ее стоял, видимо, ожидая гостя, мужчина в длинной черной верхней одежде, прикрывавшей нижнюю, более короткую, и перехваченной у пояса цепью. В его суровом лице с насупленными бровями и во всей его фигуре сказывались гордость и привычка повелевать. Это и был наследственный войт Кракова — Альберт. Видно было, что здесь он чувствовал себя властелином; на низкий поклон гостя он отвечал легким кивком головы. Но сквозь высокомерное и гордое выражение лица войта проступало беспокойство, которого он не умел скрыть под миной равнодушия. Может быть, именно в эту минуту он не чувствовал себя таким сильным, каким желал казаться. Но тем более он напускал на себя важности.
Довольно правильные черты его лица были уже сильно изменены возрастом и жизнью. Около глаз скопились морщины и складки кожи, щеки запали около рта, на лбу надулись толстые жилы. Но на этом страшном лице лежала печать большой энергии, и в глазах еще светилось много огня.
Он смотрел так пристально, как будто хотел по самому виду гостя и по выражению его лица узнать, с какими вестями он приходит.
Комната, где они были, служила в одно и то же время спальней войта и его излюбленным приютом. В углу находилась резная кровать с колонками и шелковым балдахином, покрытая мягкой удобной постелью и уже приготовленная на ночь. На столике у изголовья стоял золотистый кувшин и такой же кубок с питьем, Для ночи.
На другом столе больших размеров стоял крест, лежало несколько книг, несколько пергаментных свитков с привешенными к ним печатями и разные мелкие вещи.
Резной шкаф, этажерка с резьбой, лавки, покрытые подушками, бронзовая люстра в несколько свечей у потолка, роскошные ковры на стенах — все говорило о богатстве хозяина, который ни в чем себе не отказывал.
Толстая золотая цепь, только что снятая, лежала тут же на краю стола.
Сквозь узкие двери, которые вели во внутренние комнаты, виден был темный коридор, соединявший спальню войта с остальной частью дома, слабо освещенной.
Тишину комнаты нарушал только треск огня. Немцы взглянули друг на друга. Взгляд Альберта требовал ответа.
Толстый гость с круглым лоснящимся лицом, Павел с Берега, медленно приблизился к нему.
— Ну, что хорошего скажете мне? — спросил войт, делая шаг к нему навстречу.
Павел слегка пожал плечами.
— Ничего хорошего и ничего дурного, — не спеша ответил он. — Ездили мы с Журдманом на разведку. Они хотели бы взять город без всякой борьбы.
— Мы тоже были бы рады обойтись без осады, — возразил войт. — Ни в каком случае нельзя подвергать его разгрому и грабежу. Мы знаем людей Локотка!
— Но ведь чехи еще в замке, — покачав головой, сказал Павел. — Если нам удастся избегнуть осады Владислава, то нас могут ограбить чехи; я так ему и сказал.
— А кто был? — спросил Альберт.
— Судья Смила.
Войт сделал легкую гримасу.
— Правда, он торжественно обещает подтвердить все наши права, — сказал Павел, — но сделал это неохотно, как бы по принуждению. И в глаза прямо не смотрит.
Войт сделал несколько шагов по комнате.
— Вацлав и чехи начинают нас притеснять, — сказал он раздумчиво. — Все, что до нас доходит из замка, и что передают с той стороны, — как будто говорит за то, что они здесь не удержатся. Вацлав слишком молод, чтобы справиться со всем. Он уже оттолкнул от себя шляхту. Локоток безумно смел — может быть, он и победит! Конечно, нам тут нечему радоваться, — прибавил он. — Но придется покориться. Нам было бы приятнее видеть в Кракове силезских князей, чем этого бродягу, который верит в силу своего оружия и ни перед чем не остановится. С ним нам будет, пожалуй, хуже, чем с чехом. У него нет денег, и он вечно в них нуждается, а всех чужеземцев и немцев ненавидит.
— Да, конечно, любой силезец был бы для нас лучше него, но те не отважатся пойти, а за Владислава — вся шляхта.
— Ну, те пошли за ним скорее со страха, чем из приязни к нему, — сказал Альберт. — Его любит только одно рыцарство, потому что он среди них первый воин. Духовенство боится его. Наш епископ очень к нему не расположен. Он будет заодно с нами, нас поддержит.
— Да, — повторил Павел, — силезец был бы для нас лучше, но Владислав своей храбростью и стремительностью опередит его. Что делать?
— Надо хорошенько взвесить, как поступить, — сказал Альберт.
— Придется уступить, если нас к тому принудят, — хочешь-не хочешь, а надо спасти город.
Наступило долгое молчание. Павел переступал с ноги на ногу, а Альберт ходил по комнате и смотрел в огонь.
— Договора не заключали?
— Нет, мы стояли на том, — сказал Павел с Берега, — что первыми быть не хотим, но и последними не останемся.
— Хорошо! Вы повторили им мои слова, — прервал войт. — Уж скоро все эти сомнения разрешаться, и мы узнаем, на чьей стороне перевес.
И, помолчав еще и подумав, прибавил:
— В замке получены, должно быть, плохие вести, но их скрывают. Я это вижу по их лицам, они лгут мне. Сначала они говорили, что молодой Вацлав идет с большим войском, но теперь молчат об этом. Лица у них нахмуренные и пасмурные. Знаю еще, из Оломюнца прискакал гонец, но они его посадили в тюрьму. Наверное, он принес недобрые вести.