2 февраля 1978 года

Борясь с действием кофе, я три раза прикладывался к бутылке «Катти Сарк». Когда я еще служил в полиции, мне с большим трудом удавалось уберечься от алкоголизма. За два последних дня, между ланчем с Салли и этим утренним «стаканчиком на ночь», я уничтожил больше крепких спиртных напитков, чем за последние несколько месяцев. За многие годы у меня на глазах старый добрый Джон Ячменное Зерно вывел из строя больше хороших полицейских, чем все бомбы, пули и взятки, вместе взятые. Схема всегда была одна: стаканчик, чтобы расслабиться после смены, два, три, и очень скоро пространство между сменами превращается в проспиртованную зону жизни.

Я встал ближе к обеду, чувствуя, как от меня несет перегаром и кофе. Я смутно помнил, что мне что-то снилось, но не мог сказать, кто или что. Прежде всего я подумал об улыбке той женщины в морском плаще и решил, что это она мне снилась. Слава богу, что не утопленник.

Я несколько раз безуспешно пытался дозвониться Рико на работу. В конце концов я рискнул позвонить ему домой и услышал голос второй миссис Триполи. Вначале она говорила так, будто получила ужасное сообщение из онкологической клиники. Не думаю, что женщина ненавидит персонально меня, но подозреваю, что она считает всех приятелей Рико из полиции потенциальной угрозой. Наш разговор прошел без враждебных выпадов. Она интересовалась, продвинулся ли я в поисках Патрика. Я ответил, что пока трудно сказать. Она даже справилась о моем колене.

Рико, сказала она, отправился в командировку во Флориду, чтобы забрать свидетеля, находящегося в бегах и пожелавшего дать показания по одному из его дел. Она точно не знала, когда он вернется, наверное, дня через два-три. Под конец я спросил адрес и телефон Малоуни. Она колебалась, ей было любопытно, почему у меня все еще нет этих сведений. Я хотел сказать ей правду, но передумал. В конце концов, я уже большой мальчик. Маме не приходится разрезать мой бифштекс, хотя я бы не возражал.

— Я потерял бумажку с номером.

— Какой вы честный! — Она невольно переняла мой ироничный тон и медленно продиктовала нужные мне сведения.

Я колебался, спрашивать ли у жены Рико, кто та женщина, что я встретил у канала, но решил не испытывать судьбу. Она обещала передать Рико, если тот позвонит из Флориды, чтобы он позвонил мне. Я поблагодарил.

Я сидел, глядя на обрывок конверта, на котором записал адрес и телефон семейства Малоуни. Пожалуй, нужно туда съездить, рано или поздно придется это сделать. Потом, решил я. Было холодно, и колено болело. Но чем глубже я погружался в дело об исчезновении Патрика Малоуни, тем яснее понимал: причину искать нужно в доме, где он жил и откуда ушел.

3 февраля 1978 года

Если бы нью-йоркская футбольная команда «Джетс» не тренировалась на территории университета Хофстра, он был бы известен лишь теми, кто в нем учился. Остальные — и я в том числе — постарались бы забыть годы бесцветной игры, прошедшие с победы «Джетс» в Суперкубке-69 над «Кольтами». Полагаю, это учебное заведение было основано семьей голландских переселенцев, наживших состояние на промышленной заготовке леса на севере Мичигана. А почему они избрали для университетского городка Юниондейл, Лонг-Айленд, штат Нью-Йорк, не представляю. Ни один из студентов, которых я спрашивал, этого не знал и знать не хотел.

Я с трудом нашел комнату в общежитии, где жил Патрик Малоуни. По всей видимости, «изучение марихуаны» здесь очень популярная специализация.

Южная часть университетского городка была очень живописной, в духе «Лиги плюща». Но ее, как и многие другие школы, расширили в момент демографического взрыва, так что 60-е и 70-е годы нанесли ущерб ее архитектуре: вновь построенные здания больше всего напоминали доты времен войны на побережье Нормандии. Комната, в которой жил Патрик Малоуни, выходила на площадку, где «Джетс» поддерживали форму, и размещалась в одном из четырех белых корпусов, величиной затмевавших все остальные строения. Ничего не скажешь, построено со вкусом. Мне пришло в голову, что по ночам они кидают перекладину между двумя зданиями, чтобы нападающий «Джетс» мог тренироваться.

Я не смог полюбовно договориться с охранником на входе, показал ему свой жетон, но он отрицательно покачал головой, и я направился в сторону лифта.

— Нью-йоркское управление полиции теперь выдает своим тросточки? — искренне удивился он. — Это что-то новенькое с тех пор, как я ушел со службы.

— Специальное снаряжение для команды инвалидов. Мы гоняемся за адвокатами, навязывающими свои услуги пострадавшим в несчастных случаях, — ответил я. — Давно в отставке?

— В апреле будет пять лет. Ни дня не пожалел с тех пор, как подал документы.

Да, верно. Он «ненавидел» мундир так сильно, что снова пошел на службу — охранять студентов и наркоманов за четыре бакса в час. У меня не было никакой охоты обсуждать с ним проблему, и я перевел разговор на Малоуни. Может, его полицейские навыки пойдут мне на пользу. Идея оказалась не слишком плодотворной.

— За последние несколько недель вы здесь первый. Вначале каждый отставной полицейский планеты считал своим долгом наведаться к нам. Я раздавал номерки, как в отделе деликатесов в супермаркете.^[11] Меня интервьюировали каждые десять минут.

— Как насчет еще одного раза?

К моему удивлению, он сказал, что помнит Малоуни. По его словам, Малоуни отличался от других студентов тем, что всегда был по-настоящему вежлив и безупречно одет.

— Всегда говорил мне «доброе утро» или «добрый вечер». Называл меня «сэр». Мои собственные дети не говорят мне «сэр», — пожаловался охранник. — А стрелки на его брюках были такими острыми, что вы смогли бы ими резать бумагу. Другие студенты одеваются как бродяги, в лучшем случае от них дождешься невнятного «привет». Местный обычай. Они потеряли уважение к мундиру. Матери сжигают повестки о призыве на службу… Будь моя воля, я бы…

Я перебил его, прежде чем он пустился в рассуждения о нейтронной бомбе президента Картера, хотя его напыщенная речь попала на больное место. За десять лет общество сделало большой шаг вперед. ОПЕК и Симбионистская армия освобождения^[12] сыграли свою пагубную роль, но у нас еще свежи в памяти наступление во время Тэта, Селма и Техас.^[13] На ране образовались струпья, но из-под них все еще сочится кровь. Я должен об этом помнить.

Поднимаясь в лифте на восьмой этаж, я думал о том, что сказал о Патрике охранник. Я не был уверен, что его слова заслуживают доверия. Может, он говорил то, что я хотел услышать. Полицейские грешат этим, как и обычные люди. Может быть, семейство Малоуни взяло его в оборот и подмазало, чтобы он играл в их пользу. А может, у него просто все перемешалось в памяти: газетные сообщения, слухи, реальность и вымысел. Но я все равно не мог сбрасывать со счетов его слова, слишком уж правдоподобно они звучали, особенно о стрелках на брюках Патрика. Такую мелкую деталь незачем было бы придумывать. К тому же у меня из головы не шли по-военному идеальные складки на брюках Малоуни-старшего при нашей первой встрече в кафе «У Молли».

Хотя в коридоре и не воняло марихуаной, ее сладкий запах витал в воздухе как счастливый призрак. Теперь я могу наконец, не боясь греха, признать, что мне нравится этот аромат. Я провел пальцем по стене. Она была клейкой от смолы. Отчаявшиеся дети, подумал я, могли бы словить кайф, полизав стены.

Я нашел бывшую комнату Патрика. За дверью надрывался «Лед Зеппелин». Для басов дверь не преграда, так что у меня аж ступни завибрировали сквозь подошвы. Запах марихуаны здесь ощущался сильнее. Я снова постучал, но безрезультатно: фальцет Роберта Планта все забивал. Я попытался стучать ногой. Не повезло, ноль попаданий из трех попыток. В конце концов я толкнул дверь, она оказалась не заперта, и, поскольку никто меня не пригласил, я вошел сам.