Только Рэнни, лучик счастья, освещал собой окружающий мир. Возня с ребенком, его первейшие надобности, его ясные глаза и беззубая улыбка отвлекали, и тревога разжимала судорожно сжатые челюсти. Дни проходили один за другим, лопата давным-давно отправилась скучать в кладовую до следующей зимы, — если будут снегопады, конечно, — Зеленые Поляны вновь зазеленели молодой листвой и глянцевой новенькой травкой, близилось лето, малыш делал попытки садиться, смешно заваливался кверху попой и звонко хохотал, и охотно ел с ложки банановое и яблочное пюре. Вечером, уложив Рэнии, Мари сидела возле кроватки, невидящим взглядом уставясь в окно, и вокруг возникали коридоры космической станции, звучали знакомые голоса, гудели двигатели, острил Поплан, смотрел серьезно юный Юлиан Минц, смущенно улыбался со стены конференц-зала наш адмирал, но нет, это не фотография, это экран общестанционной связи, и губы адмирала шевелятся, а рука тянется к затылку… и Райнер Блюмхарт сидел, откинувшись на переборку, на койке в маленькой каюте и таскал из щербатой вазочки шоколадное печенье, и рейхсфлот втягивался в коридор, и на экранах приборов в кокпите метались стрелки, мигали цифры, и в наушниках звучала перекличка: "Джин! — Здесь! — Виски! — Целы! — Эпплджек! — Все тут! — Конев, сколько у тебя? — Пока шесть, а у тебя?" Отсюда, из маленького пригорода, казалось — смерти нет, и все они там вместе… и отчаянно хотелось вернуться к ним, туда, и плевать, что опасно, и даже неважно, что смерть все-таки есть. Но оставалось только сидеть, и ждать, и волноваться за них, и это было невыносимо. Нервы, натянутые сверх всякой меры, звенели от каждого неосторожного касания. Мари умудрилась несколько раз даже огрызнуться на миссис Бьюкок, потом было отчаянно стыдно, к счастью, старушка все понимала и не держала обиды.
В середине мая, посовещавшись, разбили на клумбах в палисаднике маленький огород. Как ни повернется жизнь, а будут свои картошка-морковка и укроп. Выживем…
В конце мая беспокойство перешло в панику, снилась тяжелая муть, от которой по утрам ныло в висках, сердце колотилось, все падало из рук. Миссис Бьюкок, я не понимаю, что со мной, может, это оттого, что ровно год назад… но мне страшно сейчас, мне все кажется — там творится что-то ужасное, и я ничего не могу поделать, вот, реву на ровном месте… Малыш беспокоится, чувствует — мне плохо, и протестует… Что ж он так плачет, миссис Бьюкок? Если еще и он заболеет, я не вынесу.
Он вопил, потому что был голоден. Мари не сразу поняла, в чем дело. Нервотрепка не прошла даром: пропало молоко. Рэнни сердито ворчал, пытаясь выдоить из матери свою законную долю, но получал лишь жалкие капли, чавкал впустую — и негодующе орал. Ну, это поправить было легче всего, как только догадались о причине недовольства. Молочные смеси и каши решили и еще одну проблему: теперь можно было наведаться в автомастерскую Финка и спросить насчет работы.
Сообщение о перемирии и согласие Финка пришли одновременно.
Это потом, когда стали известны подробности — какой кровью добыл это перемирие Юлиан Минц, сколько знакомых и полузнакомых полегло там, при штурме той самой «Брунгильды», куда так и не долетел год назад Райнер Блюмхарт, — сердце снова сжало болью, и примешивалось странное чувство, не радостное и не горькое, а скорее растерянное. Просто — что-то кончилось. То есть понятно, что именно кончилось: война, но как это будет — и как это представить… Теперь все будет иначе. Мы еще никогда не жили совсем без войны. Иногда — вдали от нее, иногда — в ее эпицентре, но чтобы ее вовсе не было — такого не упомнит ни один человек в этой галактике. И вот теперь это случилось, и что с этим делать?
В середине июня война, не желавшая уходить, огрызнулась, издыхая, последний раз. Земля содрогнулась и тряслась несколько часов, над Хайнессенполисом поднимались облака дыма и пыли — из пригорода было видно. Великий Один, как же хорошо все-таки, что миссис Бьюкок забрала меня сюда… меня и Рэнни. Мы сидим тут, на нашей тихой улице, наш угол никому не интересен, великие мира сего и не подозревают о его существовании — и, похоже, это и есть наша защита. Мы просто никому не нужны.
Солнце припекало сильнее, маленький огород выбросил ростки, вместе с морковкой и укропом вылезли и сорняки, и теперь каждое утро начиналось с прополки. Иначе это сделает миссис Бьюкок, а ей вредно стоять над грядкой, согнувшись в три погибели. Рэнни научился уверенно сидеть, в конце июня о золотую ложечку с птичкой звякнул первый зуб. Где-то рядом решалось будущее галактики, всего в нескольких часах пути отсюда кайзер договаривался с изерлонской делегацией — ох, как хотелось бы поехать и повидаться с ними, интересно, с кем прилетел на Хайнессен Юлиан? — но Мари и ее семья не имели к этому ни малейшего отношения, и ладно.
Как решит судьба — так и будет. Увидимся — значит, увидимся. Нет — так нет.
Главная забота вот она, сидит в манеже, вынесенном во двор под липу, и вышвыривает через сетку игрушки, а потом требовательно вопит: ыыы! Это значит — дай! Приходить с работы, переодеваться в шорты и майку и проводить полчаса-час, инспектируя огород и подбирая время от времени с травы погремушки, мячик и резинового зайца с обгрызанными ушами, чтобы маленький разбойник через минуту выкинул их снова. Лето, солнце еще высоко, но уже вечер. Хватит, Рэнни, пойдем в дом.
Купаться, ужинать и спать.
Хайнессен. После войны
Эпоха Изерлона закончилась. Для меня и некоторых других он был последним местом службы, но для тебя, Юлиан Минц, надеюсь, это будет шаг в новую эру.
адмирал Мюрай
Мы не виделись с тобой сорок тысяч лет,
И я верю, в душе найдется еще тепло —
Еще не поздно.
Старинная песня
Бетти сказала, что не потерпит никаких отговорок и чтобы был, как штык, сегодня к ужину, — соберутся все-все-все, сто лет не видели непутевого младшего брата, только попробуй опоздать, мы забыли, как ты выглядишь, и не переживем, если не обнимем тебя прямо сегодня.
До ужина было еще далеко, так что Дасти, поразмыслив, решил все-таки съездить в Зеленые Поляны. Скорее всего, там такая же разруха, как по всему городу, и адрес безнадежно устарел, и все же, все же… Если действительно Мэй там больше не живет, ничего страшного: наладим справочную службу, перепишем население… предпримем что-нибудь общегосударственное, а заодно поищем Мэй. Но все же начинать надо с этого адреса годичной давности. Тем более время есть.
Служебную машину по личной надобности гонять не хотелось, и он поехал автобусом. Экспресс «Центр-Ангертон» не заезжал в Зеленые Поляны, останавливался на окраине. Там Дасти и вылез. Шел по улицам пригорода, оглядывался по сторонам, читал указатели. Все Поляны можно было обойти пешком максимум за час. Улица Джанетти оказалась тенистой аллеей, асфальт потрескался, но ям не было, что свидетельствовало об отсутствии автомобильного движения. Маленькие коттеджи, одинаковые, как куриные яйца, и такие же белые, выглядывали из-за одинаковых сетчатых оград. Только растительность в крошечных двориках росла разная — по вкусу хозяев. Адмирал посмотрел на номер ближайшего дома — 43, - пластиковая табличка у типовой решетчатой калитки, покрашенной в скучный зеленый цвет, наверное, еще при Трунихте, поскольку краска заметно облупилась, и калитка отливала ржавчиной. Что же, до Джанетти, 11 должно быть рукой подать.
Но после Джанетти, 27 деревья по сторонам улицы расступились, асфальтовая полоса разделилась на две, огибая большой сквер, этакий продолговатый остров, с дорожками, посыпанными песком, деревянными лавочками, разноцветными лесенками и качелями. В песочницах возилась малышня, дети постарше висели на металлических конструкциях, раскрашенных кричащими красками, по дорожкам, сосредоточенно пыхтя, катили малолетние велосипедисты на трехколесных агрегатах, а по лавочкам сидели мамаши и бабушки с колясками.