Я отбросил крышку люка и спустился по деревянной лестнице вниз. Естественного света было недостаточно, но через пару минут глаза привыкли к сумраку. На полке лежал мешок и продолговатый свёрток в холстине. Я выбросил наверх, на пол мешок и свёрток, вылез сам и тихо прикрыл люк.

Интересно, что они тут прятали? В первую очередь развернул холстину и ахнул. Передо мной, на пыльном полу, в богато украшенных ножнах лежала сабля, и в таких же ножнах — стилет. Я взялся за рукоять сабли, осторожно выдвинул из ножен. Лезвие тускло переливалось, и по нему вилась узорчатая се точка. Дамасская сталь! На Руси таких не куют. Дорогая вещица.

Я стал разглядывать стилет. Это тонкий и узкий нож о четырёх гранях, резать им невозможно — только колоть. С успехом применяется там, где у противника жёсткие — вроде лат — доспехи. Вот в щели между железными пластинами и наносится роковой удар таким стилетом. Оружие добивания или наёмного убийцы. Сталь тоже хороша. Хоть я стилеты никогда и не любил, возьму его с собой. Повезло где-то крупно разбойникам, коли владельца его ограбили или убили и смогли разжиться таким ценным оружием. Простолюдину — даже купцу средней руки — такие приобретения не по карману.

А что же в мешке? Я развязал грязную верёвку и вывалил содержимое на пол. Звякнув, из мешка выпапи и покатились по полу серебряные кубки, лафитники, височные кольца. Неплохо разбойники живут, коли у вожака своего из-под носа ухитрились украсть эти богатства.

«Беру всё», — решил я. Вот так бывает порой — не было ни гроша, да вдруг алтын. Повезло необыкновенно, только если бы в мешке вместо серебра были сало и хлеб, я бы обрадовался больше. К добру, оказавшемуся в моих руках по воле случая, я относился по-философски, осознавая, что за ним — чьи-то трагедии, чьи-то жизни.

Я забросил мешок на плечо и пошёл по дороге. Шёл быстро, если грабители хватятся — быть неприятностям. Шёл и размышлял о Рязани. В лицо меня, конечно, видели многие, только кто я, как звать меня и откуда — не знал никто. Искать опричники меня, конечно, будут, но как далеко они зайдут в своих поисках — одному провидению известно. Ладно, не буду заморачиваться — буду решать проблемы по мере их поступления.

В полдень, когда за плечами уже осталось вёрст десять, я вышел к селу. В самый раз передохнуть и покушать.

Я сбросил на опушке леса мешок, ножом отрезал от ендовы два кусочка серебра. Денег у меня нет — буду рассчитываться серебром. Не доставать же мне содержимое мешка в трактире — внимательных и алчных глаз много, найдутся охотники и до чужого добра.

А вот и постоялый двор. Во дворе — ни одной лошади, и трапезная пуста. Жаль, а я хотел набиться кому-нибудь в попутчики — не всё же одному ноги бить.

Обслужили меня быстро ввиду пустой трапезной. Сдуру и с голодухи я заказал слишком много и, едва осилив половину, отодвинул миски. Не спеша попил пива. Появившийся в трапезной нищий с вожделением поглядывал на еду.

— Садись, поешь, — пригласил я.

Дважды повторять не потребовалось. Нищий подсел на лавку и накинулся на еду. Хозяин смотрел неодобрительно.

Когда пришло время рассчитываться, я протянул трактирщику кусочек серебра. Тот взвесил его на ладони, кивнул.

— Слышь, хозяин! Нельзя ли у вас в селе лошадь купить?

— Торг только по субботам — сельцо небольшое. Хочешь — сними комнату. Через день и торги будут.

Я отказался. За два дня я уйду далеко, да, может, и по дороге повезёт. Купил копчёного мяса и хлеба, положил в мешок — будет, чем перекусить вечером.

Вышел из сельца и пошёл по единственной дороге.

Ближе к вечеру, когда до заката оставалось часа два, я услышал впереди крики, звон оружия. Не татары ли балуют? Или разбойники грабят обоз? Вмешиваться не больно хотелось — помнил я, чем закончилась моя стычка с опричниками в Рязани. Однако, когда закричали «Помогите!», я не выдержал. Положил свой мешок подальше от дороги, под приметной елочкой, выхватил саблю и побежал по дороге на шум.

Обстановку оценил с одного взгляда. Точно, грабили обоз. Один из разбойников деловито шарил под холстиной на телеге, двое лежали убитыми, с виду и не поймёшь — обозники или разбойники. Ещё двое душегубов наседали на обозника. Тот спиной прижался к дереву и с отчаянием обречённого оборонялся топором.

На звук моих ног разбойник, что шерстил телегу, поднял голову, но сделать ничего не успел — я па ходу вонзил саблю ему в грудь и побежал дальше. Двое других разбойников были так увлечены схваткой, что меня не видели. Я взмахнул саблей и снёс одному голову. Второй повернулся в мою сторону, на мгновение отвлёкся, и обозник не упустил шанса — вогнал топор татю в грудину, аж рёбра захрустели. Разбойник обмяк, выпустил из рук саблю и упал. Обозник без сил осел на землю. Он едва переводил дыхание.

— Сна… си… бо, — выдавил он хрипло, отдышался, продолжил: — Думал, смертная минуточка подошла, да верно есть Бог на свете. — Он поднялся, протянул руку: — Фёдор.

— Юра, — я пожал ему руку.

— Веневитины мы, из Мурома. Обозом шли в три телеги, да вишь — напарникам моим не повезло. Вовремя ты подоспел. Свечку за тебя в церкви поставлю.

Мы пошли к телегам. Один из разбойников был ранен и ещё дышал. Я добил его без жалости. Двое обозников не подавали признаков жизни. Лошади и груз были целы.

Обозник достал с телеги лопату.

Схоронить сродственников надоть, не след их на дороге бросать. До Мурома не довезу — жарко.

— Может, на телегу погрузить и после схоронить? Не приведи Господи — опять эти заявятся.

— Четверо их было, татей-то. Напали неожиданно. Ваську сразу убили. И получилось, что их — по двое на каждого. Не успел никто из них убечь.

Обозник отошёл от дороги и начал рыть яму. Когда он устал, за лопату взялся я. За час могила была готова. Мы обернули павших холстинами, обозник прочёл краткую молитву, и мы засыпали могилу.

Я прошёл к трупам разбойников, собрал оружие, уложил на телегу.

— До Мурома возьмёшь ли?

— А то! Сам хотел тебя просить об этом. Смотрю — ратному делу ты обучен, вона какая сабля у тебя — из дорогих, да и владеешь ты ею мастерски. Вжик — и голова с плеч.

— Тогда обожди немного, мешок у меня там остался.

Я помчался по дороге назад, нашёл свой мешок, положил на телегу, поводья второй лошади привязали к первой телеге, на которую сел Фёдор. Я же уселся на третью телегу. Тронулись. На выпирающих из земли корнях деревьев трясло здорово, зато ноги отдыхали.

Через час начало темнеть, Фёдор свернул на полянку. Мы собрали хворост, запалили костёр. Фёдор повесил над костром котёл, согрел воду, развёл в ней мёд. Достал из мешка сало, хлеб, огурцы, флягу с вином.

— Помянём сродственников моих.

Мы молча выпили, поели. Запили сладкой водою. Вино развязало язык.

— Купец я, с роднёю ходили в Москву, кожами бычьими торговали. Обратно сукна фряжеского набрали, да беда случилась… Как я жёнам их объясню?

— Охрану чего же не взяли?

— А па какие-такие шиши? Сам только подниматься начал. О прошлом годе ушкуй с товаром в бурю утонул, из всей команды, почитай, я один и спасся. Решил — обозом товар возить, и здесь чуть жизни не лишился. И так уж город захирел — то засуха, неурожай, то пожары. Кромешники опять же головы поднять не дают, скольких бояр да купцов знатных живота лишили. Лютуют хуже татар. Не поверишь — половина народа по деревням разбежалась, животы спасая. Ты-то чего в Муром?

— В Ярославле жил, — соврал я. — Тоже голод, тоже кромешники.

— А на эту дорогу как попал? Из Ярославля дорога там, — он махнул рукой на север.

— На судне плыл, да не повезло — бросили меня попутчики на стоянке. Проснулся утром — ни корабля, ни людей. А с кораблём все вещи мои, деньги уплыли.

— Да… Нельзя верить народу. Спать давай ложиться.

Мы улеглись.