На вводной по игре я начал рассказывать боевые правила. Грубо говоря, сколько, кому и куда надо попасть. После чего имел длительную беседу с Алёной о том, что я воспитываю в людях агрессивность и вообще нехорошие всякие качества. Я ещё подумал: почему? Люди вроде взрослые, в основном, женщины, психологи. С чего бы им без разбору туда-сюда палить? Начали играть…
Если честно, кровавее игры я не видел за всё то время, что я в них играю и делаю. Главная фраза игры была «Он выглядит подозрительно». После чего следовал выстрел из пистолета. А закончилось всё общей дракой за последнюю обойму для пистолета. Обсуждение прошло в дружеской и тёплой обстановке и подсчёте количества убитых. «Бывает, люди первый раз играют» шевельнулась у меня мысль.
Но, видно, для меня наступило время осознать, что всё кругом сплошной парадокс.
Программа была придумана, команда сплочена. Мы почувствовали, что готовы вести детский лагерь. Выехали на место. Дружно взялись за установку лагеря. И вот лагерь готов, и мы стали ждать детей. А заодно решили обсудить: кто их встретит в лесу и проведёт к месту лагеря. Полтора дня они должны были совершать лёгкий походик, чтобы привыкнуть к тяготам и лишениям лесной жизни.
Вечером началось обсуждение, и как-то так получилось, что детей пошли встречать взрослые, которые не являлись работниками «Перекрёстка».
Да, кстати, забыл сказать ещё об одной особенности лагеря. Лагерь поставили так, что взрослые и дети жили на значительном удалении друг от друга. Очень важная деталь. Прошу запомнить.
После ночёвки в лесу мы пришли в лагерь. Пока размещались, отдыхали, ели и разговаривали, наступила ночь. На следующий день пошёл дождь. Лагерь к такому повороту событий готов не был. Началось срочное развешивание тентов. Устав от постоянной беготни и промокнув до нитки дождь так и не прекратился, я возвращался к костру взрослого лагеря. Уже смеркалось.
Возле костра сидела девушка и плакала. Человек я такой, что мимо чужой беды прохожу с трудом, а тут ещё и девушка. Подхожу к ней и спрашиваю: «Что плачешь, милая?» А она в ответ: «Там в лесу под дождём пила ржавеет, она потом ничего пилить не будет». «Не плачь, говорю я ей, возьми и пойди за пилой вот и горю твоему конец». Ответ её поверг меня в гомерический хохот. «Я не могу, я страдаю», ответила она.
Пришлось отвернуться и отсмеяться в темноту. Пилу я, конечно, принёс. Хотя сейчас думаю, что надо было её бросить для «воспитательного момента»…
Рассказчик приводит прекрасную иллюстрацию «страдающего парадоксала» (уже не первые курсы студенчества). При этом рассказ его сквозит юмором, и то и дело проскакивают чёрточки «парадоксала смакующего», которые, видимо, не чужды рассказчику.
Дальше это явление, которое назвали «внутренней психологической работой», начало нарастать и шириться. Особенно среди взрослых.
Вечерние обсуждения прошедшего дня и дня грядущего. О, это море впечатлений! Начинались они всегда с момента, «кто о чём парится» (страдает). И всегда как-то так выходило, что лучше пострадать, чем пойти и сделать.
Самой главной и мучительной проблемой было: кто пойдёт к детям? И что так хочется пойти к детям. И что бедные вожатые там одни, а работников «Перекрёстка» (психологов) там нет. Но без вдохновения нельзя, потому что будет неискренне, а так нельзя.
Но страдания они и есть страдания. Их можно испытывать бесконечно.
Наконец наступил предпоследний день лагеря. А до детей (до работы) так и не дошли, большинство, по крайней мере. И, наконец, часть страдающего состава смогла двинуться в детский лагерь и пробыть там день. Вечером радость была написана на их лицах, а потом началось новое страдание: почему так поздно пошли.
Опять прекрасное описание «страдающих парадоксалов». Похоже, руководители объединения используют (непонятно: осознанно или нет) эту возрастную черту для психологической работы в группе. Эффективность внешней работы парадоксалов (если это не область искусства) крайне низкая, что мы и видим. Зачем руководителям понадобилось так раздувать культ этой черты, авторам книги не очень понятно.
А в лагере была должность главного страдальца. Начальник лагеря. Его так и определяли: он парится за всех. Он и парился, чем создавал массу ненужных конфликтов и разбирательств.
Народ, который вёл программу и «крутил» детей, напрягался, в особенности на склонность страдальцев к выполнению распорядка дня. Страдальцы постоянно вспоминали об отдыхе и тем, кто готовил дела, указывали: мол, не шумите, мы так намаялись, так за вас измучились. А вы ещё тут со своими делами. Надо заниматься «внутренней психологической работой» а это намного важней, чем верёвки тут натягивать.
Под конец вымотанные и выпотрошенные люди дела настояли, что в следующем лагере взрослых будет намного меньше.
Посмотрим, я опять поеду. Думаю, что нам всё-таки удастся создать более рабочую обстановку. Всё-таки заниматься бесхозными детьми надо. Хорошо, что кто-то берётся за это. А рабочая обстановка, думаю, со временем утрясётся.
Глюк Сергей Бирюков, Владимир
Гена Геннадий Глазунов, Владимир
Ланс Алексей Кулаков, Екатеринбург
Глюк: Когда-то был КЛФ, у него тоже были свои корни, он активно действовал 4 года. Состав полностью изменился, и появился «Мордор», потом «Минас-Моргул», потом «Моргул», и теперь Центр ролевого моделирования «Рарог». Вот такая предыстория…
Рассказчик подаёт 5 клубов как одну длинную 17-летнюю историю. Интуитивно, не читая «теоретических» книг, лидеры меняли названия, фиксируя тем самым, что это — новый клуб. В дальнейшем рассказе мы увидим, что они отмеряли время не по календарю. Каждой перемене имени соответствуют изменения состояния сообщества. Происхождение ролевиков от КЛФ тоже достаточно типично, так как на стыке с фэнами и происходило зарождение движения.
Я во всё это попал в 19 лет и был одним из самых старших. В основном, в клубе были школьники. Собирались сначала в ДТЮ Дворце творчества юных, потом в клубе по месту жительства «Искра» под КДМ (Комитет по делам молодёжи), потом… нигде. На улице. Потом школа, спортзал. Потом спортзал в другом месте. И сейчас опять нигде по своим личным квартирам, а пока лето на улице. Ездили на игры, заводили контакты с ролевиками сначала с ивановскими, потом с московскими, калужскими, харьковскими.
Мастерское ядро состояло человек из пяти. Ещё было ядро клубное, человек 10, которые фоновую деятельность вели, чего-то делали, мутили народ, заговоры всякие нормальная жизнь. Регулярно посещающих клуб от 30 до 80. А на игры мы вывозили из Владимира сотнями.
В «Минас-Моргуле» произошло знаковое событие: мы поехали на игру «Иеро» модельного типа это самостоятельный игровой мир, в котором литературные источники присутствуют только как отправные точки моделирования. Такого у нас ещё не было, и это сильно ударило по мозгам. Обсуждали до хрипоты, до ругани даже этические моменты. Мартин в игре ушёл из своей команды в другую игровую группу, они по игре создали свой народ. А в реале после игры на него конкретно за это наехали: «Как так?! Своих не бросают! У нас командная игра!» Мы тогда только узнали, что бывают ещё и некомандные игры.
Командные и некомандные игры — пример различных субкультур в рамках одного движения. Вначале в рамках движения доминировала первая из них, потом, с 1993–1995 гг., уже вторая.
На рефлексии второго «Иеро» меня начали спрашивать, как и что происходило. И я понял, что это всем интересно, на меня смотрят как на эксперта в этом вопросе. Это для меня было внове. И это сильно подогрело интерес! Надо было что-то делать с этим.
Самореализация, уважение окружающих, возможность высказать своё мнение внимательным, но не пассивным, дискутирующим с тобой слушателям — вот несколько важнейших мотивов привлекательности неформальной среды, ничуть не зависимых от рода деятельности — игры, песни, политика, спорт.