Конан намеренно выбирал гостиницу поближе к порту. Он чувствовал себя своим в этой толчее и разноголосом шуме, воспоминания затопили его, потеснив нынешние заботы, но заменив их тоской по молодым годам. Перед глазами живо стал помощник капитана Зельтран и галеон «Вастрель» — быстроходный красавец, которым командовал Конан в Кордаве. Неужели то самое море, которое всегда было киммерийцу другом, сейчас станет врагом?

Разношерстная толпа двигалась по набережной, богатые вельможи, обмахиваясь веерами, лениво разглядывали прохожих, полуголые мальчишки с бесенятами в глазах зорко следили за происходящим, в надежде стянуть то, что плохо лежит, самые разные языки мешались в удивительный и всем понятный портовый говор. Все было, как обычно, и не так. Не пахло морем на этой набережной. Ни одного знакомого запаха не почувствовал киммериец. Оглядев бухту, он удивился еще больше: она была пуста. То есть, корабли, — несколько десятков самых разных, больших и малых, сгрудились у берега. «Ждут шторма», — решил Конан, заходя в невысокую, приличную на вид гостиницу. Залихватский вид ей придавала ярко намалеванная вывеска «Приют одноглазого» с нарисованной тут же ухмыляющейся рожей с повязкой через глаз.

Внутри было чисто и уютно, несколько человек, по виду — матросов, что-то громко обсуждали за столом, постукивая кружками. Вкусно пахло жареным мясом. Хозяин с готовностью выбежал навстречу гостям. Среднего роста, с аккуратным круглым брюшком, огненно-рыжий, он любезно улыбался, хотя при взгляде на его лицо почему-то думалось, что на вывеске изображен кто-то из его родственников. Оба глаза у него были на месте, но смотрели в разные стороны, гладко выбритое розовое лицо выражало радушие. «Пройдоха», — решил киммериец, доставая мешочек с деньгами. Улыбка хозяина стала еще шире, он просто светился радостью.

— Как тебя зовут? — строго спросил Конан, давая понять, что не собирается платить деньги только за безмерное проявление радости.

— Санлукар, господин.

— Перенеси наши вещи в лучшую комнату, — приказал Конан, — и позаботься о хорошем обеде для двух мужчин, проделавших долгий путь.

Он сел за стол и с наслаждением вытянул ноги, стосковавшиеся по обыкновенной лавке. Заметив, что Зубник несколько раз сглотнул слюну, мечтательно сказал:

— Надеюсь, нам подадут бульбарилыо. — И пояснил для неискушенного лекаря: — Это знаменитая рыбная похлебка, в нее кладут десять сортов рыбы и секретный корешок бараккъеччо. Он придает блюду неповторимый вкус, а еще говорят, с его помощью можно приворожить. — Заметив мигом погрустневшие глаза Зубника, поинтересовался: — Не хочешь приворожить какую-нибудь местную красавицу?

— Ах, нет, господин, — вся тоска по дому вдруг прорвалась в парне, заблестев слезами на глазах, — меня в Лекарях ждут.

— Да ну? — заинтересовался Конан. — Просто девушка или невеста? Как зовут?

— Ушинька, — тихо ответил Зубник, умолчав о том, что родители давно сговорили их и радуясь интересу господина к его жизни.

Вспомнив необычные имена родной деревни своего слуги, киммериец чуть было бестактно не засмеялся, подавившись неуместной шуткой. Тут обсуждение личной жизни Зубника было прервано появлением хозяина. Санлукар успел переодеться в чистый фартук, и теперь он, церемонно вышагивая на кривоватых ногах, балансируя огромным подносом и кувшином, словно исполняя ритуальный танец, подошел к их столу и начал расставлять миски и кружки. К великому удивлению Конана, в глиняной миске оказались тушеные овощи, а на плоской тарелке сиротливо прижались друг к другу два тощих кусочка мяса. Все это пахло аппетитно, но выглядело жалко, ожидали-то другого.

— Что за странное меню в вашей одноглазой харчевне? — невежливо осведомился киммериец, разглядывая принесенную еду. — Где знаменитая бульбарилья? И что это за хилые обрезки? На твоей кухне не нашлось хотя бы хорошего куска жирного тунца?

Подвижное лицо хозяина отразило целую гамму чувств.

— Приезжие господа давно не были на побережье… Жизнь у нас теперь не та, что раньше. — Он смотрел на Конана чуть не с жалостью. «Скряга», — добавил к своему мнению о хозяине киммериец. Вытащив из мешочка несколько серебряных монет, он небрежно кинул их на стол и распорядился:

— Вот тебе на трудное время, и принеси нам еще столько же. Надеюсь, винные подвалы Мессантии еще не оскудели? — И, удивившись странному замешательству Санлукара, переспросил строже: — Что тебе еще? Бери деньги и выполняй, я голоден и не намерен больше выслушивать твои жалобы.

— Э-э-э, господин, — замявшись, начал хозяин, — я… э-э-э…

— Ну, что там еще, хватит мямлить! — Конан хорошо знал силу своего сурового взгляда, от которого начинали заикаться видавшие виды аквилонские вельможи.

— Осмелюсь заметить, — Санлукар перебирал в пухлых ладошках серебряные монеты, — но этого мало за ваш обед.

Нависшая над ним гора мускулов с пронзительным синим взглядом совершенно лишила его речи. Конан стоял, опираясь кулаками на стол, готовый немедленно разнести гостиницу в щепки. Положение спасла выскочившая откуда-то невзрачная женщина с пронзительными воспаленными глазами. Она решительно бросилась к столу и горячо заговорила, невпопад жестикулируя маленькими сухонькими ручками:

— Ваша воля, господин, да ведь врать-то нам негоже, мужа моего и нашу гостиницу все побережье знает, сам герцог Эстепонато у нас изволили откушивать, вы, сразу видно, издалека, и не знаете ничего, — голос ее стал срываться на плач, но она сдержалась и продолжала еще быстрее: — Вот уж чем кого прогневили, не знаю, беда за бедой на наш город сыплется, рыба вся ушла, море гниет, корабли в водорослях вязнут, пятьдесят человек морские блохи покусали, как один, все померли, ох, горюшко, день и ночь Митре молимся, да все без толку… Вы уж не сердитесь на нас, мы и так себе в убыток работаем, крестьяне озверели, два золотых за коровью тушу требуют, а мы что? — приезжих кормить надо… Вот и вы недовольны… — От ее скороговорки у Конана звенело в ушах. — А на прошлой неделе и того хуже: герцог, отец наш родной, решил сыночка рыбкой побаловать, награду большую обещал, ох, лишенько, рыбаки далеко в море уходили, кто пустой вернулся, слава Митре, а кто и сгинул, доставили-таки, несколько штук, говорят, чуть не к Черному острову ходили… Так и опять нехорошо: сыночек на радостях косточкой подавился, теперь не ест, не пьет, чахнет… Его светлость с горя ни один корабль в море не пускает, уже и бунты начались, а по мне, что туда идти, гиблое стало море, или штормом разобьет, или в гнилье этом завязнешь, а то и змей водяной на дно утянет… — Женщина, наконец, выговорилась, и мелкие, как бисеринки, слезы покатились у нее из глаз.

Из всего этого сумбурного монолога Конан вынес главное: корабли в море не выходят. Он давно был наслышан о самодурстве местной знати, но перекрыть такой важный порт, как Мессантия, — на это мог решиться только очень сильный человек с огромной властью. Занятый своими мыслями, киммериец не обратил внимания на реакцию своего слуги. Зубник внимательно выслушал всю сумбурную речь хозяйки, не переставая попутно жевать, а затем, удовлетворенно кивнув, выразительно посмотрел на господина.

— Ты хочешь что-то сказать? — удивился Конан, заметив, наконец, обращенный на него взгляд.

— Нам ведь в море надо? — начал Зубник издалека.

— Надо, — терпеливо согласился король.

— А корабли не ходят.

Конан промолчал, надеясь, что так слуга будет развивать свою мысль быстрее. Зубник поудобней уселся на лавке и неторопливо начал рассуждать, получая, видно, огромное удовольствие от того, что сам король внимательно его слушает. Деревенская основательность давала себя знать:

— Корабли не ходят, потому что герцог… — важно обернувшись к хозяевам, зачарованно слушавшим его, Зубник вопросительно поднял бровь.

— Эстепонато, господин, — послушно отозвался Санлукар, догадавшись, что интересуются именем герцога.

— Его светлость Эстепонато расстроен болезнью сына. Значит…

— Значит? — не выдержал занудливого тона слуги Конан.