На приплывших Конана и Зубника никто не обращал внимания. Киммериец заметил, что местные жители были не слишком приятны на вид: бледные и одутловатые лица с красными воспаленными глазами, отекшие ноги, даже улыбки открывали гниловатые желтые зубы. Люди совершенно не напоминали жителей Пуантена, какими их помнил киммериец — загорелых черноволосых весельчаков с крепкими сильными руками и живыми темными глазами.

— Не нравится мне здесь, — тихо подал голос Зубник, привязывая лодку и закатывая штаны. Конан был с ним согласен, но промолчал. В последнее время ему вообще ничего не нравилось в этой жизни, начиная с происков загадочного Демона и кончая всеми подробностями этого путешествия. Как бы то ни было, жители по виду были вполне дружелюбны, а кроме небольшого отдыха и сносной еды путешественникам ничего и не требовалось.

Внутри небольшой харчевни киммерийцу понравилось еще меньше: все вокруг было каким-то влажным, склизским, покрытым то ли плесенью, то ли просто грязью, а при взгляде на хозяйку есть и вовсе расхотелось. Вся она была какая-то раздутая, ее лицо, похожее на подушку, выражало странную смесь тупости и хитрости, сменившихся, впрочем, алчностью при виде серебряных монет.

— Не беспокойтесь, господа, — затараторила она высоким противным жирно-булькающим, под стать ей самой, голосом. — Гостям всегда рады, накормим, приютим, будете как дома.

Невесть откуда взявшийся полуголый мальчишка кинулся вытирать стол, за который сели Конан с Зубником. Толку от этого было мало, но делал он это очень старательно. Отчаянно косые прозрачные глаза его перебегали с киммерийца на слугу, выражая испуг.

Хозяйка принялась накрывать на стол, расхваливая свою харчевню и не сводя с Конана жадного взгляда. Неясно было только, что ее привлекало больше — звон монет в кошельке путника или его мужественный внешний вид.

Нетрудно было заметить, что на фоне сутулых местных красавцев с кривыми ногами и узкими плечами Конан выглядел просто сказочным героем.

Ужин состоял из пресной вываренной рыбы и плохо пропеченного хлеба. На вопрос о вине хозяйка пожала плечами и раздраженно бухнула на стол кувшин воды. Зубник удивленно наблюдал, как его король выкладывает серебро за еду, не стоившую и медяка, но у киммерийца был свой расчет. Он знал, что деньги делают разговорчивыми даже немых, а у этой толстой тетки он бы хотел кое-что узнать.

Действительно, на лице хозяйки отразилась такая радость, будто Конан не переплатил ей за скверный обед, а, по меньшей мере, предложил выйти за него замуж. Узнав, что богатые господа желают поговорить с ней, она, что-то крикнув мальчишке у очага, охотно присела за их стол.

— Как живем? Да обыкновенно, всегда так жили. Нет, воды раньше меньше было, и мостки лежали, и в домах было сухо.

— Так что ж вы не уходите? — удивился Конан.

— Куда ж нам уходить? — настала ее очередь удивляться. — Некуда, да и нельзя нам…

— Почему нельзя? Поставьте дома подальше от реки, или вон, на том берегу, там ведь тоже деревня стоит.

Лицо толстухи перекосилось от злости:

— А вы нам не указывайте, господа проезжие! Поели, попили, да и плывите дальше! — Она распалилась и уже открыла рот для новых воплей, но тут, видно, кто-то позвал ее по имени, звучавшем то ли как чих, то ли как удар мокрой рукой по голому телу. Вернулась она очень быстро, на широком плоском лице ее играло с полдюжины улыбок. Поставив на стол небольшой кувшин, она неожиданно приветливо забулькала что-то про старые запасы и плохую память. В кувшине оказалось хорошее вино, которое недоверчивый Зубник наотрез отказался пить.

Беседа продолжилась.

— Да если все наши предки здесь прожили, куда же мы денемся?

— Почему ты сказала: нельзя уходить? — допытывался Конан.

— Ох, господин, — кокетничала хозяйка, — так старики говорят, зачем сказки повторять?

— Какие сказки? — поинтересовался киммериец и неожиданно для себя зевнул. Видно, сказывалась тяжелая прошлая ночь. Он уже несколько раз ловил на себе тревожный взгляд Зубника, но не придавал этому никакого значения. Парень трусоват, да и своему чутью Конан доверял больше, чем страхам деревенского лекаря. Сейчас он был совершенно спокоен, его даже забавлял этот разговор с расплывшейся теткой, отчаянно строившей ему глазки.

— Когда-то давно, говорят, деревня еще от воды далеко стояла, старичок какой-то зашел, воды попить попросил, да только заняты все были, женщина какая-то возьми да и скажи: неохота мне за водой идти, хочешь, так сам иди к реке и пей. — Хозяйка вдруг замолчала, посмотрев куда-то за спину Зубнику. Тот мигом обернулся, но ничего не увидел. Скучным голосом она закончила: — Ну, а старичок-то непростой был, взял да заколдовал деревню. Теперь, сказал, далеко не нужно будет ходить, вода сама подойдет, а пить ее не я, а вы будете: пока всю реку не выпьете, отсюда — ни ногой. Так вот и живем с тех пор… — Заметив очередной зевок Конана, женщина засуетилась: — Может, господа отдохнуть хотят с дороги? Я могу комнатку приготовить.

Еще час назад предложение задержаться в этом гнилом болоте даже не рассмешило бы киммерийца, но сейчас невесть откуда взявшееся благодушное настроение не позволило отказаться.

— Так и быть, хозяйка, отдохнем, надеюсь, за наше серебро у тебя найдется местечко посуше?

Не обращая внимания на умоляющий взгляд слуги, Конан проследовал в отведенную им комнату, тут же повалился на жесткий тюфяк и, недоумевая, где же это он успел так утомиться, заснул. Где-то далеко, на грани сознания он улышал вначале тревожный голос Зубника: «Господин, на тот берег пошла лодка, они что-то затевают!» и уже совсем во сне, его толкали и пихали, знакомый булькающий тенорок с сожалением сказал: «Я бы лучше его себе оставила…»

Глава 8

Пробуждение принесло массу неожиданностей. Конан очнулся на полу в совершенно незнакомом доме без малейших следов сырости, крепко связанный по рукам и ногам. С ним не было ни кинжала, ни мешочка с деньгами. Голова кружилась, язык с трудом ворочался в пересохшем рту. Рядом лежал Зубник и обреченно глядел в потолок. Киммериец хотел окликнуть слугу, но убедился, что голос ему не повинуется. Скрипнув зубами, он рванулся изо всех сил, пытаясь освободить руки, это не удалось, но Зубник повернул голову на звук и радостно вскрикнул:

— Очнулись! Я уж совсем испугался, что уморили они вас! — Заметив отчаянные гримасы Конана, слуга понимающе закивал: — Знаю, знаю, сам слышал, как они говорили: очухается, но говорить еще день не сможет. Да вы не волнуйтесь, господин, мы им живые и здоровые нужны. Ох, я вам скажу, и злые тут люди живут! Мы еще у этой тетки обедали, а гонца уже на тот берег послали, я сам видел лодку, — Зубник разглагольствовал, лежа связанный на полу, охотно сообщая все, что ему удалось узнать, — Потом вы изволили вина выпить, отдохнуть решили. Я сразу догадался, что вино непростое, глаза у вас стали, как у коровы, — хитрый слуга старательно не замечал гневного взгляда короля, который, казалось, метал молнии, — а я что? — человек подневольный. Ну, когда вас уже вязать стали, я, конечно, заступился, да их человек пять было — тут и мне досталось. Я им говорю: это же Конан, король Аквилонии, а они ржут! Так по башке дубинкой огрели, — до сих пор гудит!

Скрипучая дверь внезапно распахнулась, в комнату вошли двое мужчин. Они составляли разительный контраст людям, которых Конан видел в сырой деревне на берегу реки. Худые, с темной нечистой кожей, очень жилистые, как будто из них хорошенько отжали воду. Мрачные глаза их горели темным огнем, несмотря на то, что углы плотно сжатых губ у обоих были опущены, лица явно выражали радость.

— Смотри, проснулся! — глухим низким голосом сказал один и, присев перед Конаном, стал бесцеремонно ощупывать его ноги и руки. Осмотром он, судя по всему, остался доволен. — Да, Гранода не обманула, отличный самец!

Услышав, что его называют самцом, киммериец так рванулся в своих веревках, что чуть не оторвал кисти рук. Он по-прежнему не мог сказать ни слова, но глаза его готовы были испепелить наглецов.