Он окинул взглядом всех, спрашивая, кому же первому дать «Рабочую мысль». Панин, подавшись вперед, протянул руку:

— У нас в Теси никто не видал…

Передавая три номера, Владимир Ильич сказал:

— Довольно потрепанные, но читать еще можно. За праздники успеете все. А потом увезут тесинцы. Пусть там философ почитает повнимательнее.

— Только поскорее перешлите нам сюда, — попросил Кржижановский Панина и Шаповалова. — Здесь еще кому-нибудь пригодятся.

3

Старков принес пачку свежих газет, положил на стол. На них накинулись — расхватали вмиг.

Шаповалову не досталось. Он не огорчился, — стоял и смотрел на Ульянова. Как читает Ильич! Будто пробегает глазами не по строчкам, а по колонкам сверху вниз. Вот уже развернул газетный лист! На минуту уткнулся в третью страницу. Вот выискивает что-то важное на четвертой. Свертывает прочитанную газету и отдает ему, Шаповалову, а сам подходит к Курнатовскому и, слегка склонив голову к левому плечу, заглядывает со стороны.

— Володя! — окликает друга Кржижановский. — Где твоя система — читать по одной газете в день?

— Давно забыта, — машет рукой Надежда. — Я систему спутала.

— Вам хорошо — в городе получаете на два-три дня раньше! — говорит Владимир Ильич. Уткнув кулаки в бока, бросает наметанный взгляд на газету в руках Старкова, и Шаповалов видит, как в нетерпеливых глазах загораются колючие зеленые искорки крайнего возмущения. — Посмотрите, что они делают!.. Отвратительнейшее бесстыдство!.. Хотя этого можно было ожидать. Капитализм никогда не имел стыда, а теперь тем более. Читай, Базиль, вслух.

Старков недоуменно глянул на него:

— Я, видимо, еще не дошел до сенсационных строк…

— Это не сенсация, а черт знает что! Сквернейший финал испано-американской войны из-за колоний! Позволь мне.

Взяв газету, Владимир Ильич хлопнул по странице тыльной стороной руки:

— Постыдная депеша из Вашингтона. Из того самого Вашингтона, что на весь мир кичится своей мнимой демократией. Вот полюбуйтесь: официально объявлено — Испания «уступила» Филиппины Северо-Американским Соединенным Штатам за двадцать миллионов долларов. «Усту-пи-ла»! На помощь штыку пришел денежный мешок!

— А почему бы им, если они такие просвещенные, не уступить Филиппины филиппинцам? — сказал Панин. — Они же шли «защищать» от испанских поработителей.

— Кубу тоже «защитили» — положили себе в карман! — крикнул Кржижановский.

— Филиппины не первая «покупка», — напомнил Лепешинский. — В начале века у Франции купили Луизиану, у той же Испании — Флориду, потом — нашу Аляску…

— А потом заграбастали Филиппины! — продолжал Владимир Ильич. — И боюсь, это не последняя жертва. Мир уже разделен на так называемые сферы влияния. Колонии расхватаны. У каждого едока на тарелке по громаднейшему куску пирога. «Кто смел, тот два съел!» И вот появляется дядя Сэм с его ненасытным аппетитом, требует себе кусок, да еще не один! Начинаются аннексии чужих земель. И миру, друзья мои, предстоит немало страшных потрясений, пока капитализм не будет сметен в мусорный ящик истории.

Припоминая прочитанное в газетах и книгах, они еще долго говорили о Филиппинах и Кубе, словно далекие острова далеких океанов были им самыми близкими, как родная земля.

— Ну, а теперь — за шахматы, — сказал Владимир Ильич Лепешинскому. — Давно хотелось сразиться с вами.

— И мне тоже.

— Только с уговором, батенька, обратно ходов не брать. Ни в коем случае.

— На попятную не привык.

— Вот и хорошо! Меня когда-то отец учил: «Взялся за фигуру — ею и ходи». Золотое правило!

— Я слышал, Маркс и Энгельс любили играть в шахматы, — сказал Шаповалов, следя за расставляемыми фигурами.

— Вполне возможно, — отозвался Владимир Ильич. — Отличная тренировка мысли. Не правда ли, Пантелеймон Николаевич?

— Да, терпеливые поиски ходов приучают к выдержке.

Но, сочтя свой дебют неудачным, Лепешинский заволновался и стал торопливо передвигать пешки и фигуры, бормоча себе под нос:

— Ба, ба, ба. Тут что-то непредвиденное.

Владимир Ильич подолгу прикидывал ближайшие ходы, свои и противника, потом решительным жестом брал фигуру и с легким стуком ставил на новое место:

— Вот так! За вами слово.

Проиграв, Пантелеймон Николаевич обронил:

— Такое со мной случается, когда играю с новым партнером. Еще не приноровился к вашей манере. К тому же атака была решительной и последовательной. Но… посмотрим, что скажет вторая партия.

— Игрок вы серьезный, понимаете цену выдержки, однако сами излишне горячитесь.

— Не подмечайте моих промахов, а то обыграю!

И вторая партия Лепешинским тоже была проиграна.

— О-о, черт побери, не везет мне с вами! — закричал он. — Реванш! Скорей реванш!

Третья закончилась ничейным результатом, и Ульянов несколько приуныл:

— Не люблю ничьих. Ни то ни се — болото!

— Следующая будет моей!

— Посмотрим!

Теперь Владимир Ильич играл, не затягивая раздумья, но и при этом победа оказалась на его стороне.

— Что-то сегодня ты, Пантелеймоша, не в форме! — посочувствовал Кржижановский. — Ты же всегда обыгрывал нас с Васей. Придется выручать.

— Вдвоем?! — спросил Владимир Ильич, и в его глазах блеснул азарт. — Согласен!

— Втроем! — Старков рубанул воздух взмахом кулака. — Авось победим!

— Целая троица! Ну, что ж… Ваш ход.

Первую пешку передвинул Кржижановский, вторую — Старков. При полной тишине. А когда третий ход сделал Лепешинский, Глеб крикнул с кипучей досадой:

— Не так бы надо, Пантелеймоша! Лучше бы…

— Уговорились: ходов назад не брать, — напомнил Владимир Ильич. — Вы уж до начала обсуждайте.

А спокойно обсуждать они не могли, перебивали друг друга:

— Нет, не так… Он побьет… Надо пешкой.

— Коня двинем!

— Он коню ноги подрубит!

Шаповалов с веселой улыбочкой наблюдал за всеми: «И троим не устоять!»

Но вскоре положение на доске изменилось: Ульянов потерял фигуру, и, казалось, ему грозил проигрыш.

После каждого удачного хода «троица» весело шумела.

Глеб даже прищелкивал пальцами.

Владимир Ильич, не произнося ни звука, склонился над тем углом шахматной доски, откуда грозила опасность, и Шаповалову подумалось: если в эту решающую минуту раздастся крик: «Пожар! Горим!» — шахматист все равно не оторвет глаз от доски.

Трое замерли в ожидании ответного хода. А Ульянов все еще сидел неподвижно, и на его огромном лбу заблестели бисеринки пота.

Вдруг он оживился, приподнял голову и порывисто подвинул пешку. Ее срубили приободрившиеся противники.

— Оч-чень хорошо! — воскликнул Владимир Ильич и горячо потер руки. — Теперь я — раз, два…

— О-о! — Кржижановский схватился за щеку. — Всё!

Шаповалов первым и громче всех ударил в ладоши.

4

Встали задолго до рассвета.

Одна Ольга оставалась в удобной кровати, уступленной Кржижановскими.

Дианка, с которой Виктор Константинович нигде не расставался, носилась из комнаты в комнату, — в трепещущие влажные собачьи ноздри бил будоражащий запах ружей и патронташей.

— Надежда, поедем! — позвала подругу Зина. — Страсть люблю охоту! Ты, наверно, там, в своем Шушенском, тоже увлекаешься?

— Нет, я останусь дома. Мы с Тонечкой еще многого не переговорили. И Ольге будет веселей.

— А я не могу усидеть. Загонщицей и то согласна.

Глеб принес от Брагина ружье для Владимира Ильича, но тот отказался:

— Из чужих не стреляю.

— А я — из любого! — Зина взяла ружье навскидку и расхохоталась. — Все равно — в белый свет! Нам с Васенькой — только по сидячим!

Лепешинский, не жалея о том, что для него тоже не оказалось ружья, сунул за пазуху свою неизменную тетрадь для рисования.

На двух лошадях, запряженных в сани-розвальни, поехали за протоку, где Кржижановскому и Старкову уже доводилось охотиться в начале зимы.