Отдых был крайне необходим, и Надя напомнила о коньках.

На следующий день после обеда, вооружившись лопатой и пешней, Владимир отправился на Шушенку. Следом шел Минька, неся два ведра. Для его роста они были слишком большими и днищами бороздили снег, но упрямому мальчугану хотелось непременно самому донести до реки.

Пришел Энгберг с лопатой, потом — Стародубцев. Учитель постоял, посмотрел, дивясь непоседливости ссыльных, и через день привел третьеклассников.

Посреди Шушенки расчистили от снега овальную площадку, залили водой. Лед застыл ровным слоем и сиял, как зеркало. Не хуже, чем на симбирском городском катке, где Владимиру Ильичу доводилось кататься в юности. Не разучился ли? Успокаивал себя — скажется былая сноровка. Когда-то любимое занятие не может не вспомниться.

Зашнуровывая ботинки, говорил жене, чтобы она надела короткое платье и шерстяные чулки, связанные матерью.

Дженни, возбужденная непонятными сборами, кружилась возле них и торопила азартным тявканьем.

Проверив шнуровку на ногах Надежды, Владимир взял ее под руку и повел к двери. Она покачивалась, неловко переставляла ноги и взмахивала свободной рукой, ища дополнительной опоры.

— Переступаю по-куриному, — смеялась над собой. — Отпустишь — упаду.

Во дворе Елизавета Васильевна хотела взять под другую руку, но дочь отмахнулась:

— Совсем будет смешно…

Впереди, подпрыгивая, бежал Минька, волоча на поводу своего серого коня, привезенного Владимиром Ильичем из Красноярска, и кричал визгливым голоском:

— Иго-ого! Иго-ого!

С берега мальчуган скатился на боку. На коня вскочил с размаху, колесики скользнули по гладкому льду, и маленький ездок, опрокинувшись на спину, громко заплакал. А по берегу, где стояли парни и девки, раскатился хохот:

— Один шлепнулся!

— Соплями ко льду приморозится!

Энгберг, успевший надеть коньки, поднял мальчугана, хотел отвести в сторонку, но, потеряв равновесие, грохнулся во весь рост.

— Го-го-го-о!.. Ха-ха-ха… Хи-хи, — заливались смехом на берегу. — Ишшо десять раз! Товда научишьси!

Какой-то парень с разгона прокатился на пимах и тоже шлепнулся на спину.

— Как лесина в бору! Ветрюгой с корнем вывернуло!

— Антиресно, из которого бревна больше дров напилится?

— Из обоих по сажени!

Надежда чувствовала, что у нее горят щеки, не от мороза — от смущения. Через несколько шагов она окажется на льду, и над ней будут насмехаться столь же раскатисто и крикливо. Перед гогочущей толпой она не сможет удержаться на ногах. Упадет. Непременно упадет, если Володя не поддержит.

И тут она увидела деревянное кресло на коротких лыжах. Это и есть сюрприз?! Хорошо придумано!

Крепко держа под руку, Владимир подвел ее к креслу:

— Пока посиди. И присмотрись к моим ногам. Левую ставлю под углом, отталкиваюсь, на полусогнутой правой скольжу вперед. Вот так.

И он, засунув руки в карманы серой куртки, покатился легко и ловко, будто и не было этого десятилетнего перерыва. Наточенные коньки с тонким протяжным скрипом резали гладкий лед, как алмаз стекло, и за склоненной спиной конькобежца вился морозный ветерок.

Сделав круг и проносясь мимо кресла, он задорно кивнул головой, подбадривая, и Надежда увидела, что щеки его уже разогреты густым румянцем. Дышит он ровно, без всякой усталости. Вон закинул руки за спину и побежал еще быстрее.

Парни и девки волной прихлынули к самому катку. Следя глазами за бегуном, забыли про кедровые орехи, которые грызли до этой минуты.

Сбитая с толку невиданным зрелищем, Дженни с заливистым лаем гналась за хозяином. На повороте поскользнулась и, визгливо скуля, долго катилась на боку. Но никто в толпе не засмеялся, — все любовались конькобежцем.

А он, второй раз поравнявшись с креслом, повернулся и покатился спиной вперед, не отрывая глаз от жены. В короткой шубейке с заячьей опушкой, в белой шапочке она казалась ему особенно красивой и милой. В ее глазах полыхал восторг. На висках серебрились припудренные инеем волосы. Улыбка не сходила с лица. Вот Надя сдернула рукавички и стала хлопать в ладоши. И Энгберг, стоя на обочине, тоже начал аплодировать. И Елизавета Васильевна. А за ними и Стародубцев. В толпе недоуменно переглянулись, — в Шушенском не знали аплодисментов. Мальчишки даже попятились от катка, думая, что их отгоняют подальше.

И Владимира Ильича удивили неожиданные аплодисменты.

За что награждают его? Так, после небольшой практики, может кататься любой. Ведь он еще не размялся и не вспомнил ни одной фигуры, какие выполнял когда-то на симбирском льду.

Толкая кресло впереди себя, он прокатил Надежду по кругу. Потом взял под руку:

— Давай учиться. Отталкивайся левой…

Девки молча смотрели на них. Казалось, каждая думала: «Самой бы так!..»

Стародубцев, наклонившись, говорил своим третьеклассникам:

— Сделайте себе деревянные, прикрутите к пимам и приходите завтра. А я посмотрю, кто скорее научится…

Через несколько дней Надя шутливо сказала мужу:

— Вот и перестали тебе сниться народники. Коньков у них, вероятно, нет!

— Отличный моцион! — отозвался Владимир. — Куда лучше зимней охоты!

Двое суток бесилась вьюга, стучала оконными ставнями, свистела в печных трубах, волчьей стаей завывала у ворот. Она похоронила в сугробах изгороди, на улицах намела белые холмы.

Ульяновы по нескольку раз в день выходили с легкими тополевыми лопатами, отбрасывали снег от крыльца, прогребали дорожку к поленнице дров… На третий день запощелкивал мороз, примял снег ледяным прессом, покрыл сугробы крепкой коркой.

От катка не осталось и следа. Расчищать заново? Не в такой же мороз.

А вечера бесконечно длинные. Для работы хорошо. Но нельзя без отдыха. На прогулку идти немыслимо, — хозяйка говорит: от мороза воробьи на лету падают мертвыми.

Владимир отошел от конторки, помахал опущенными кистями рук, будто стряхивая усталость.

«Скоро совсем упишется», — опасалась Надежда, подошла, намереваясь отвлечь разговором о газетных новостях. Но он уже раскрыл на столе самодельную шахматную доску, достал фигуры, которые в прошлом году перочинным ножом вырезал из коры осокоря.

— Сыграем партийку. Соскучился по шахматам.

— Я же совсем…

— Кататься научилась — в шахматы научишься. Вот смотри: белые у меня помечены поясками из ниток. — Спрятав руки за спину, — в каждой — пешка, — спросил: — Которую берешь? Левую? — Разжал пальцы. — Белые! Твой ход.

— Мне даже не расставить их. И не женское занятие…

— Позволь не согласиться. Ты же — за эмансипацию женщин. И теперь тебе учиться — самая пора: поедем на праздник в Минусу — сыграешь с Эльвирой Эрнестовной. Да, да, она — заядлая шахматистка.

Расставив фигуры, Владимир рассказал об основных правилах.

— А если я захочу сразу ходить лошадью. Что будет?

— Не лошадью, Наденька, а конем. — В глазах Владимира блеснула добродушная усмешка, на которую нельзя было обижаться. — Лошади — у ломовых извозчиков.

— Конь у тебя который? Этот? А это слон? Им куда ходят?

— Начинай с пешки. Хотя бы вот сюда.