Атанас спокойно смотрел на него темными глазами. По морщинам, собранным на лбу, было видно, что торговец думает о чем-то неотложном и важном. Аргиряди мельком взглянул на хаджи Стойо и, убедившись, что тот поглощен какими-то объяснениями итальянца и не в состоянии следить за разговором, обратился к Джумалии:

— Я позвал тебя, мастер Димитр, в столь ранний час, чтобы вновь обсудить то дело.

Он замолчал, потом посмотрел на Джумалию и продолжил:

— Вчера в город прибыл Амурат-бей — человек, которого прислала Великая Порта. Сдается, он будет наблюдать за всем, что происходит в Румелии. Он передал и султанский указ. Так что дело нешуточное. Война, как видно, не за горами. Турки хотят многое, но главное — обеспечить их солдат пропитанием и одеждой. Это можешь сделать только ты. Я уже не раз говорил тебе об этом. У нас сукна нет. А ты поддерживаешь связи с купцами из Герцеговины. Аргиряди немного помолчал и добавил:

— Сукно сняло бы с города другие обязательства. Я хочу, чтобы ты это понял. Реквизиция бременем ляжет не только на села, но коснется и нас. Поэтому, — Аргиряди прищурил глаза и чуть понизил голос, — не усложняй без надобности. В Белграде ты держишь шесть тысяч аршин босненского сукна, за которые уже заплатил. Прикажи доставить его сюда. Иначе Джевдет-бей, если захочет, крюком вырвет его из нашего горла.

Старик нахмурился. Веко на глазу стало подрагивать.

— Хм, — усмехнулся он сдержанно. — Так я все сделал еще зимой…

— Как так — сделал?

— А так… Сукно мне не понадобилось, и я отказался его взять.

Аргиряди заметил, что хаджи Стойо прислушивается к их разговору, поэтому поспешил его закончить. Но старый мастер несказанно разозлил его своими словами.

— Ты же дал за него задаток, бай Димитр… — хмуро возразил он.

— Что с того? — сердито ответил старейшина суконщиков. — Я еще в феврале, в Трифонов день, отказался от товара, и люди вернули мне этот задаток.

— Потерял самое малое пятнадцать тысяч грошей… глупец… — медленно, сквозь зубы процедил хаджи Стойо и, облизнувшись, поставил чашку перед собой.

Джумалия почувствовал, как гнев закипает у него в груди.

— Разве ж это потеря, хаджи, — спокойно сказал он, но в голосе прозвучали холодные нотки, а в глазах, смотревших на продавца зерном, читалась злость. — Есть люди, потерявшие в своей жизни намного больше, но ничего, не стыдятся другим в глаза смотреть, не чувствуют своего греха…

— Ты это о чем? — спросил хаджи Стойо и впервые взглянул на Джумалию из-под тяжелых, посиневших по краям век.

На виске старого мастера билась жилка.

Говорю, что все потеряли — честь, имя… Даже позабыли, какого они роду-племени…

В комнате на минуту воцарилась напряженная тишина. Лица присутствующих вытянулись. Только Игнасио Ландуззи безмятежно улыбался, не понимая сути разговора.

— Что-то я в толк не возьму, о чем ты, мастер Димитр? — хаджи Стойо приподнялся с дивана. Кровь бросилась ему в лицо, от этого оно казалось страшным.

Аргиряди пристально посмотрел на Джумалию, потом перевел взгляд на хаджи Стойо и сказал с досадой:

— Спокойно, хаджи. Не лезь в бутылку. Чего ты шум поднимаешь. Мы здесь собрались дело делать…

— Нет, пусть он мне скажет, — продолжал стоять на своем разгоряченный хаджи Стойо, — пусть мне ответит, что за басни он тут бает… Где он находится, а? Или вроде брата своего, что русином заделался…

Джумалия исподлобья взглянул на хаджи.

— Ты брата моего не трогай… — сквозь зубы процедил он.

Но хаджи Стойо, казалось, вообще не обратил на эти слова никакого внимания.

— Знаю я, — продолжал он, качая головой, — тут ими всеми тот, учитель, верховодит. Геров… Консул… Но мы еще посмотрим, — и хаджи погрозил пальцем. — Больно скоро забыли Ахмеда…

Джумалия смотрел на него и молчал. Губы у него дрожали. Он ненавидел хаджи Стойо Данова, но никогда прежде не выступал против него. Какая-то подсознательная предосторожность перед бесцеремонностью этого человека заставляла его относиться к хаджи со скрытым презрением. Однако переживания последних дней, страх, бессилие, которые приходилось ему испытывать теперь, оглушили его, заставив забыть об осмотрительности.

— Ты о каком Ахмеде говоришь, хаджи, — медленно произнес он, делая упор на каждом слове, — уж не о том ли, что в прошлом году вырезал всю Перуштицу и села вокруг, так что ни одной живой души не осталось?

Хаджи Стойо широко раскрыл глаза. Он только развел руками и угрожающе посмотрел на Аргиряди.

— Это уже бунт, — рявкнул он вдруг. — Мы сидим, ждем, а тут…

Аргиряди поднялся с места. Чувствовалось, что он взволнован случившимся, но голос его звучал спокойно:

— Каждый волен думать так, как он хочет. Но в моем доме я не позволю говорить подобные вещи…

Хотя хозяин дома произнес это ни на кого не глядя, слова его явно относились к Джумалии, но вместе с тем служили предупреждением и хаджи, что он не имеет права разговаривать таким тоном.

Итальянец, понявший, что происходит, осторожно прокашлялся.

Джумалия умолк. Потом медленно подошел к окну. Взгляд его скользнул по высоким минаретам Мурадовой мечети и устремился дальше, к синим силуэтам гор. Гнев и возмущение по-прежнему не утихали в груди, и он ощущал, как сильно бьется сердце.

— Атанас, — обратился он к хозяину. — Мне больше нечего сказать. Если у тебя все, я, пожалуй, пойду… Мне еще нужно обойти магазины…

Хаджи Стойо закурил сигарету и теперь пускал клубы дыма сквозь стиснутые губы, презрительно уставившись на солнечные пятна на ковре.

Аргиряди вышел из-за стола, внимательно, но настойчиво нажал на плечо Джумалии, усаживая его в черное венецианское кресло, и примирительно сказал:

— Еще успеешь обойти магазины… Сядь покуда…

В это время с улицы донеслись голоса. Ландуззи подошел к окну. Обернувшись к Аргиряди, вымолвил, подняв брови:

— Амурат-бей…

На лестнице послышались энергичные шаги.

В комнату вошел бей. Он поздоровался со всеми за руку и непринужденно уселся в кресло возле камина. На нем был темного цвета полувоенный костюм, который ничего не говорил о ранге пришельца.

Аргиряди умело повел разговор, чтобы хоть как-то разрядить тягостную атмосферу в комнате.

— Только что, бей, мы обсуждали положение с сукном и продуктами, думали-рядили, что можно сделать, — и он обвел взглядом всех присутствующих. — Ныне это представляется нам трудным, особенно поставки сукна. После прошлогодних бунтов в селах производство сукна почти замерло…

— Дело не терпит отлагательства, Атанас-эфенди, — сухо сказал Амурат. — Наша просьба немалая, но я думаю, что такой город, как Филибе, где сосредоточена вся торговля Румелии, может одеть и накормить десять тысяч солдат.

Бей остановился, будто раздумывая, стоит ли продолжать, но потом добавил:

— Не менее важно и другое, о чем сказано в указе султана, да продлит аллах его жизнь, — достаточное количество провианта и одежды на складах тут, в Филибе. От Стара-Планины до Эдирне нет более надежного города, чем Филибе.

И Амурат-бей коротко перечислил обязанности руководителей города по благоустройству дорог, строительству складов, которое должно быть бесплатным. Было видно, что он посвящен во многие подробности, которые гильдия торговцев считала своей тайной.

Пока бей говорил, Аргиряди впервые хорошо рассмотрел его. Это был мужчина лет сорока, с отличной осанкой и изысканными манерами, которые выдавали длительную шлифовку на различных службах Порты. На смуглом лице резко выделялись холодные миндалевидные глаза серо-зеленого цвета.

— С прошлого года, — снова попробовал защититься Аргиряди, когда бей умолк, — зерна и шерсти на пловдивском рынке уменьшилось втрое.

Это касается и других городов, — сухо бросил Амурат.

— Верно, — кивнул Аргиряди. — Но в Филибе это ощущается сильнее, чем в других городах.

В дверь постучали. Вошел секретарь конторы Теохарий. Он подошел к Аргиряди и что-то прошептал ему на ухо.