— Чего тебе? — проворчал Джебе, открывая второй глаз, — только заснул…

— Прости, что потревожил твой сон, могущественный, — китаец держался почтительно, но твёрдо. — Очень срочное дело.

Монгол сел, почёсываясь, зевнул.

— Излагай.

— Мне нужно пару тысяч урусских девок.

Джебе вытаращил глаза. Пару секунд сидел неподвижно, затем дико захохотал.

— Две тысячи! Ха-ха-ха-ха! Девок… Ох-хо-хо-хо… Когда ты будешь их огуливать?

— Нет, могущественный, — китаец тоже засмеялся. — Это сделают твои славные воины. А мне нужны их волосы.

— Волосы? — монгол перестал смеяться — Зачем?

— Понимаешь, славный нойон… Сейчас я могу построить только шесть камнемётов, потому что у меня только шесть комплектов деталей. Бронзовые оси для таких машин здесь достать невозможно, а чтобы отковать подобные, нужны сто хороших кузнецов и уйма времени…

— Ты заранее ищешь оправданий, Елю Цай?

— Ни в коем случае, — китайский мастер держался по-прежнему твёрдо, хотя знал — стоит Джебе хлопнуть в ладоши, и его уволокут из шатра и удавят. Пайцза Бату-хана тут не защита, поскольку Джебе второй после Сыбудая человек в орде. — Я не ищу оправданий, прославленный. Я нашёл выход.

— Ну? — недоверчиво покосился монгол. При всей своей храбрости Джебе питал к китайцу некоторую опаску, поскольку считал всю его машинерию натуральным колдовством.

— Существуют и другие конструкции камнемётов, прославленный. Наиболее легко и быстро можно построить вот такой, — Елю Цай развернул шёлковый свиток, густо исчерченный тушью. Монгол взял свиток, принялся его важно разглядывать, держа вверх ногами. Елю Цай гигантским усилием воли подавил улыбку.

— Ну а девки-то тут при чём?

— Упругие элементы машины лучше всего сделать из женских волос. Конские, конечно, тоже можно использовать…

— Ещё чего! — возмутился Джебе. — Остричь хвосты у двух тысяч коней? Будут тебе урусские девки! Хоть две тысячи, хоть три!

…

Стрела, обмотанная горящей просмолёной паклей, огненным метеором влетела в бойницу и по крутой дуге ушла вниз, воткнувшись в крышу какой-то избушки, близко прилепившейся к городской стене. Вторая с глухим стуком вонзилась в частокол, шипящее пламя затрепетало на ветру, озаряя бойницу снаружи неровным мятущимся светом.

— Туши! Туши, говорю!

Кто-то уже проворно лез на забор и далее на крышу строения. Схватил и обломил горящую стрелу, бросил вниз — огонь зашипел в снегу, извиваясь, словно от нестерпимой муки, и умер. Но на смену погибшему огню спешили его товарищи — горящие стрелы начали густо перелетать через частокол

— Худо дело, воевода! — к Клычу подбежал сотник. — Надо мужиков ставить на крыши ближних-то изб, не то пожар займётся, и не потушить!

— Мужикам на стенах место! — отрезал воевода. — Ты вот что, Ждан. Собирай немедля отроков окрестных, пусть-ка они на крыши лезут! Да быстро, быстро!

Сотник канул в темноту, а воевода, выглянув в бойницу, железной рукавицей сломил воткнувшуюся рядом стрелу. И снова взялся за лук, ловя в прицел скачущих всадников. Коротко пропела тетива, и монгол, уже натягивавший свой лук с наложенной огненной стрелой, с коротким воплем вылетел из седла, забился в размешанном копытами коней снегу и затих. Клыч сплюнул в бойницу и потянул новую стрелу из тула.

Плечо ныло от перенапряжения, ныли пальцы. Натягивать раз за разом могучий лук — занятие не для слабых, почти что подтягиваться на одной руке. На воеводе сейчас был тяжёлый панцирь и шлем с толстой кованой личиной, с узкой прорезью для глаз и «клювом» для рта и носа, облегчавшим дыхание. Пробить такой доспех стрелой из короткого монгольского лука было невозможно. Князь прав, не хватает ещё, чтобы воеводу рязанского подстрелил, как фазана, какой-то немытый степняк…

Снова пропела тетива, и ещё один поганый мешком рухнул в снег. Который уже? Во всяком случае, счёт давно перевалил за полусотню. Именно потому воевода стоял на стене, наравне с прочими лучниками. Сейчас и только сейчас он мог разить врага десятками. Когда в стенах появятся проломы, счёт резко сократится — вряд ли в рукопашной схватке ему, Клычу, удалось бы изрубить столько врагов…

Со стены было хорошо видно, как лагерь монголов живёт своей кипучей ночной жизнью. Под стенами с гиканьем и воем скакали всадники. Выпустив горящую стрелу, поганый тут же разворачивался и возвращался за новой, к горящим неподалёку кострам. У костров стояли люди, совавшие стрелы, обмотанные смолёной паклей в огонь и подававшие их подлетавшим всадникам, которые разворачивались и снова скакали к городским стенам, чтобы выпустить свой груз по цели. Спустя сотни лет такой порядок будет назван словом «конвейер».

Пропел рог, внизу заорали и заголосили несколько иначе. Вражеские конные стрелки, выпуская последние стрелы не целясь, поверх стены, разом повернули коней и ускакали прочь. Недалеко, впрочем, ускакали — Клыч видел, как враги спешиваются в каких-то шестистах шагах, усаживаются у костров, принимая у сидящих товарищей посудины с бульоном и куски варёного мяса. Смеются, разговаривают, как будто косари после работы. А на смену им уже подходили новые, отдохнувшие бойцы, и дождь огненных стрел возобновился с новой силой. Воевода скрипнул зубами — половцы, давние и привычные соседи русичей, никогда бы не додумались до такой осады. Всё даже хуже, чем Клыч себе представлял. Хотя куда уж тут хуже…

…

— А-иии! Пустите! Пустите, ироды окаянные!!

Урусская девка в разорванном до пояса платье билась в лапах двух здоровенных монголов, которые прижимали её к столу, сбитому из тесовых плах — трофею, вынесенному из какого-то урусского дома. Третий монгол ловко орудовал овечьими ножницами. Раз-раз, и роскошные косы, краса и гордость любой русской девушки, летят в обширный мешок, смешиваясь с другими такими же косами — русыми, каштановыми, чёрными как смоль и сияющими чистым золотом…

— Давай следующую! И другой мешок, этот полный!

Елю Цай запустил руку в мешок с волосами, на ощупь пробуя качество материала. Он смотрел на экзекуцию, проводимую монгольскими нукерами, с философским бесстрастием. Что делать, война есть война…

— Ой, мама! Мамочка-а-а!!

— Следующую!

Елю Цай отвернулся.

— Ю Гунь!

— Я здесь… господин…

Маленький китаец выглядел плохо — лицо было бледным, лоб блестел от пота. Его трясло, как в лихорадке.

— Тебе плохо, Ю Гунь? — придав своему голосу участие, спросил Елю Цай.

— Грудь… болит… — вымученно улыбнулся Ю Гунь. Похоже, ранение урусской стрелой не прошло даром, подумал Елю Цай. Горячка… Да, жаль Ю Гуня. Это был хороший мастер, верный помощник. Если горячка, его хватит ещё только на пару часов.

— Ю Гунь, нам надо сейчас же сделать замеры и определить позиции орудий. Немедленно!

…

Белый скакун переступал копытами и фыркал, но Бату-хан сидел на нём, как влитой, уверенно пресекая всякие попытки коня сдвинуться с места. Рядом сопел старый Сыбудай. Кольцо нукеров личной охраны Повелителя Вселенной казалось врытыми в землю каменными изваяниями.

Бату-хан разглядывал раскинувшийся перед ним город. Он уже видел его вчера, но старый Сыбудай не раз говорил ему: "Внимательно посмотри и забудь. Назавтра снова посмотри, и всё вспомни. Только так ты увидишь ВСЁ". Как всегда, старик прав — то, что ускользнуло от первого взгляда, выловит второй. Итак, что мы имеем?

Громадный земляной вал, утыканный врытыми в землю кольями, блестел льдом. Блестели льдом и деревянные стены, построенные из циклопических размеров брёвен. Молодой монгол в который раз поразился, что бывают в мире такие деревья. На берегах его родного Керулена берёза толщиной в руку уже считалась вполне солидным деревом.

Отсюда было хорошо видно, как монгольские всадники непрерывно снуют под стенами города, посылая огненные стрелы. Впрочем, этот обстрел покуда не причинил урусам заметного ущерба. Но это неважно. Главная задача такого обстрела — непрерывно держать врага в напряжении, не давать вражеским воинам ни минуты покоя.