Русское Географическое общество, членом которого вы являетесь, возбудило ходатайство о том, чтобы к берегу Маклая был немедленно послан военный корабль. Мы грузились углем в Шанхае, когда поступил от командующего Тихоокеанской эскадрой адмирала Посьета приказ: «Изумруду» следовать в бухту Астролябии на розыски Миклухо-Маклая. Пришлось перевести с «Витязя» лейтенанта Раковича, который и стал нашим штурманом. Кроме того, он один знал, под каким деревом следует искать ваши бумаги.

— Благодарю вас. Мое любопытство удовлетворено. Губки, только губки. Вы сказали: «берег Маклая»?

— Так теперь называют, правда пока неофициально, это побережье. Берег Маклая! Ваш берег, Николай Николаевич… Мы уже нанесли его на карту под вашим именем. Ну, а как вели себя людоеды?

— Людоеды?… За пятнадцать месяцев я ни разу не слышал о людоедстве.

— М-да… Вы совсем изнурены проклятой лихорадкой. Вам незачем больше сходить на берег; располагайтесь как дома. Перевозку ваших вещей на клипер я поручил одному из офицеров.

— А кто вам, Михаил Николаевич, сказал, что я поеду с вами на клипере?

— Как?!

— Это далеко еще не решено, и так как я полагаю, что вам возможно будет уделить мне немного провизии, взять с собой Ульсона и мои письма до ближайшего порта, то мне всего лучше будет остаться еще здесь, потому что мне еще предстоит довольно много дела по антропологии и этнологии здешних туземцев.

— Ничего не понимаю… Вы намерены остаться здесь?…

— Да.

Офицеры недоуменно переглядываются. На их лицах написано: «Должно быть, мозг бедняги от разных лишений и трудной жизни пришел в ненормальное состояние…»

— Мы не можем оставить вас здесь одного.

— Хорошо. Дайте мне подумать до утра.

Это была тяжелая ночь. Маклай ни на минуту не сомкнул глаз. В Гарагаси сошлись туземцы из всех деревень. Были здесь и посланцы с архипелага Довольных Людей и из отдаленных горных деревень Теньгум-Мана, Марагум и других поселений. Пылали факелы, трещали барумы. Из темноты доносились жалобные крики:

— О Маклай! О Маклай!..

Самые близкие друзья ученого Туй, Бугай, Саул, Лако и Сагам, нежно поглаживая Маклая по плечу, просили его не покидать тамо.

— Оставайся с нами, — говорил Туй, готовый разрыдаться. — В каждой деревне по берегу и в горах тебе будет построен дом. Так хотят тамо. Мы будем оберегать твой сон и приносить тебе лучшие куски свинины. Мы принесем тебе самые крупные кокосы и самые вкусные корни. Мы отдадим тебе все черепа, все телумы и каменные топоры. Ты можешь рисовать портреты с кого угодно. О отец, о брат, о друг!..

На сердце у Маклая было тоскливо. Неужели через несколько дней он покинет эти места, с которыми уже сроднился, покинет своих друзей? Удастся ли еще когда-нибудь попасть сюда? От Михаила Николаевича он узнал, что голландское правительство намеревается послать с научной целью вокруг Новой Гвинеи фрегат «Кумпан». Подкрепив здоровье, можно будет с новыми силами и новыми запасами вернуться сюда. Кроме того, за три-четыре дня он все равно не успеет привести в порядок свои бумаги для отсылки их в Европу. «Изумруд» пришел так неожиданно!.. Маклай уже свыкся с мыслью остаться на Новой Гвинее навсегда.

— Я вернусь к вам и буду жить здесь. Слово Маклая одно! Баллал Маклай худи! Я всегда держу свое слово.

— Баллал Маклай худи! Баллал Маклай худи!..

Была на этом берегу деревня, жители которой особенно любили Маклая. Это они, гумбу-тамо, хотели во что бы то ни стало женить «человека с Луны» на самой красивой девушке, прозванной тамо-руссом «феей».

Мягкие, доброжелательные люди, они приходили в отчаяние при одной мысли, что «большой-большой человек» покинет их. Теперь они решили устроить прощальный ай в честь Маклая. Они стали упрашивать ученого посетить напоследок их деревню. Там собрались также люди Теньгум-Мана, Енглам-Мана, Сам-буль-Мана, спустившиеся по этому случаю с гор. Все они хотят видеть Маклая.

И вот он идет, окруженный огромной толпой папуасов, по тропе. Опять гремят барумы. Свет бамбуковых факелов озаряет джунгли, причудливую путаницу лиан и листьев.

— Маклай идет! Маклай идет!.. Маклай — хороший-хороший человек!..

На площадке между хижин, кокосовых пальм и кустов китайской розы собралось человек пятьсот-семьсот обоего пола. Все были разукрашены по-праздничному белыми и красными полосами. Каждый постарался воткнуть в волосы самые яркие перья и цветы. Посредине площадки высились кучи кокосов, саго; здесь же лежали свиньи, привязанные ротангами к бамбуковым палкам.

Маклая усадили на почетное место. Начался ай. Танцоры не щадили себя.

И снова повторилась знакомая сцена. Тамо-русса усердно просили остаться, обещая делать все, что он потребует. Снова старики обещали выстроить в каждой деревне по хижине, дать много еды и по жене для хозяйства. Маклай может поочередно жить в каждой деревне. Целая процессия красивейших девушек прошла перед Маклаем. И только одна стояла в стороне, обхватив ствол кокосовой пальмы. Она не отрывала печального взгляда от тамо-русса. Маклай узнал ее и доброжелательно улыбнулся. «Дочь Кума… Ее, кажется, зовут Саломея или же Коллоль… На имена и на даты у меня плохая память, — подумал он. — Ты ступай, Маклаю женщин не нужно…»

Прощальный ай так утомил ученого, а ноги, покрытые ранами, так опухли, что папуасам пришлось устроить носилки. Тамо-русс был доставлен на клипер, где его раны были обмыты и перевязаны. Сюда же перевезли на пирогах подарки. Папуасы, отважившиеся подняться на палубу, с любопытством разглядывали каждую вещь. Пушки их пугали. Они цеплялись за Маклая и просились домой. «О Маклай, о Маклай…» — стонали они. Чтобы их успокоить, ученый обвязался веревкой, вручив оба конца туземцам. Так и ходили они, связанные одной веревочкой. Не машины, не зеркала и фортепиано произвели впечатление на папуасов, — больше всего их заинтересовали два бычка, взятые в качестве живой провизии для команды. Они все время просили показать «большую русскую свинью с зубами на голове», которая называется «бик».

— Тамо хотели бы получить одного в подарок, — сказал Туй.

— Когда я вернусь, то обязательно привезу быка, — пообещал Маклай.

По приказанию командира клипера на самое толстое дерево в Гарагаси была прибита медная доска с вырезанной надписью: «Витязь. Сент. 1871. Миклухо-Маклай. Изумруд. Дек. 1872». Таль Маклая был перевезен на палубу корабля.

Ульсон, очутившись в привычной обстановке, сразу же ожил и с чувством собственного превосходства посматривал на окружающих, в глазах которых он должен был выглядеть героем и мучеником во имя науки.

Офицер А. Ракович записал в свою тетрадь: «Астролябцы редко предлагали что-нибудь для мены, а если и приносили, то плохие вещи, требуя нынешний раз взамен более ценные вещи, как-то: топор, нож, бутылки; они произносили эти слова по-русски, как их научил Маклай. Видно было, что они уже успели убедиться в превосходстве этих инструментов перед костяными и каменными. На бусы и на другие безделушки не обращали вовсе внимания. Собственный опыт и указания Маклая многому научили дикарей, и они даже определили сравнительную ценность многих вещей: так, знали, что топор дороже ножа, нож — бутылки. Значительно изменились и их отношения к нам; они стали доверчивее и, не опасаясь с нашей стороны грабежа и насилия, дозволяли нам видеть своих женщин, не почитая нас за богов или за сверхъестественные существа, не делали жертвоприношений и подарков».

24 декабря 1872 года клипер «Изумруд» развел пары и поднял якорь. Около корабля с самого рассвета сновали разукрашенные пироги. Весь берег был усеян туземцами. Когда Маклай вышел на палубу, толпа пришла в движение.

— Эме-ме, э-аба!.. О отец, о брат!..

И столько тоски было в этих криках, что ученый невольно ощутил дрожь во всем теле. На том месте, где еще день назад находился таль Маклая, прислонившись к дереву, стоял старый Туй. Голова его была низко опущена. Миклухо-Маклай узнавал знакомые лица. Коды-Боро, Кум, Дигу, Корой, Бонем, Дягусли, Авель, Ален, Туре, Олум, Боге, Бугай, Асель, Сагам, Саул, Лако… Все это были друзья, верные друзья… А ведь совсем недавно они совали в рот Маклаю острия копий, разжимали ими зубы или же потешались, пуская стрелы над головой ученого.