«Я слишком хорошо знаю вас, господа: вы привыкли преклоняться перед титулами, званиями, перед иностранными авторитетами. Талантливого соотечественника вы не ставите ни в грош, травите его, подвергаете насмешкам и издевательствам. Но стоит тому же соотечественнику мало-мальски прославиться за границей, как вы принимаете его с распростертыми объятиями, распахиваете перед ним все двери, заискиваете…
Чтобы общаться с вами, господа, нужно обладать мудростью змия, быть неуязвимым, быть величаво-солидным и не подпускать вас на близкое расстояние, не позволять похлопывать себя по плечу, заставлять вас служить себе, быть непроницаемым, в совершенстве владеть туманной наукообразной терминологией, а главное — не раскрывать своих сокровенных планов и мыслей. Вас следует ставить перед свершившимся фактом. Это о вас, господа, сказал Герцен: «Люди так поверхностны и невнимательны, что они больше смотрят на слова, чем на действия, и отдельным ошибкам дают больше веса, чем совокупности всего характера. Что тут винить… человека, — надобно винить грустную среду, в которой всякое благородное чувство передается, как контрабанда, под полой да затворивши двери; а сказал слово громко, так день целый и думаешь, скоро ли придет полиция…»
Мы вернемся в Россию тогда, когда почувствуем себя во всеоружии. А сейчас снова за работу! Дорога на родину лежит через новые странствия и новые испытания».
…Миклухо-Маклай познакомился с молодым немецким зоологом Антоном Дорном. Дорн мечтал основать где-нибудь на побережье Средиземного моря зоологическую станцию, открытую для ученых всех стран. Идея пришлась по вкусу Миклухо-Маклаю, и они укатили в Мессину.
Благодатная Сицилия, живописная Мессина… Друзья остановились в роскошном отеле, а затем перебрались в очень удобную большую квартиру с великолепным морским видом. Жизнь можно было бы назвать прекрасной, если бы…
Миклухо-Маклай работал. Работал, как всегда, много. Работал до полного изнеможения. За день выматывался так, что засыпал мгновенно, едва прислонившись головой к подушке. Он даже ухитрился проспать знаменитое мессинское землетрясение 1869 года и только наутро узнал, что большинство жителей не могло сомкнуть глаз всю ночь. Еще раньше, на Канарских островах, он пришел к выводу, что губки и кишечнополостные происходят от общих предков, но первые сохраняют в своей организации гораздо больше примитивных особенностей, чем вторые. Геккель безоговорочно принял его толкование. Теперь Миклухо-Маклай хотел проверить выводы, полученные им при исследовании атлантических губок. Дело в том, что, изучая коллекции губок европейских музеев, собранные разными путешественниками в Индийском и Тихом океанах, он встретил некоторые формы, прямо противоречащие его выводам. Не найдя подобных форм в Мессинском проливе, он затосковал.
— Я ненавижу губки, черт бы их побрал! — сказал он Дорну. — Фауна Мессины меня не удовлетворяет. Я должен побывать на берегах Красного моря.
Н.Н. Миклухо-Маклай и Эрнст Геккель на Канарских островах, 1866 г.
Н.Н. Миклухо-Маклай в арабском костюме. Красное море. 1869 г.
Денег на задуманное путешествие не было. Мать упорно не отвечала на письма. Наконец пришли желанные триста рублей. Терпение Екатерины Семеновны истощилось. В письме она негодовала на бессмысленные занятия сына, которые стоят кучу денег, портят глаза и никому не приносят пользы. Если бы он стал, как она советовала, инженером!.. Философия, губки, рыбьи мозги… Каждая строка письма дышала беспредельным гневом.
Бедная, бедная мама… Как объяснить ей?… Все его поездки ей представляются всего лишь прихотью, фантазией туриста, этаким сибаритством.
Ни один благоразумный человек не отважится, даже если он беспредельно предан науке, как, например, Антон Дорн, отправиться с ничтожной суммой денег в опасное путешествие без товарищей, без поддержки, на свой страх и риск.
Красное море. Оно совершенно не исследовано с зоологической стороны, и ни один из зоологов не отважится проникнуть сюда. На каждом шагу смельчака здесь подстерегает смерть. Здесь еще не ступала нога ученого. Нужно отправиться на берега Красного моря, и притом немедленно!
Ящики с анатомическими препаратами, книгами, бумагами и… грязным бельем отправлены в Петербург.
И вот в марте 1869 года Миклухо-Маклай уже в Египте. Здравствуйте, древние пирамиды Египта, здравствуй, вечная загадка знойных пустынь — сфинкс!..
Миклухо-Маклай своими глазами увидел все это. Там, на берегах Невы, тоже безмолвные сфинксы. Египтяне называют свою родину — Миср.
Западный берег Нила. Страна смерти. Царство богини Амен-Тет. Бронзовым огнем пылает пустыня. Мерно набегают на раскаленный берег мутно-красные волны вечной реки Нила. На горячем песке — босоногая египтянка. Стройное смуглое тело, лоснящееся в жарких лучах, коротенькая белая юбка. Переливаются разноцветными огнями тяжелые сердоликовые бусы. Она замечает одинокого путника и пугливо скрывается в тростниках. Только блеснули ее огромные, тонущие в тени глаза.
А память пытается воскресить прошлое. Пирамиды Хуфу, Хефрена, Менкаура… Кажется, Наполеон написал на пирамидах… Вот те самые лотосы, о которых сложены прекрасные стихи… Пустыня — это жар, это палящий бред…
Маячит в горячих струях воздуха фигура одинокого путника, тяжело поднимающегося на барханы…
Александрия, Каир, Гиза. Можно без конца бродить по сумеречным пустынным залам музеев, разглядывать гранитные статуи фараонов, алебастровые канопы, саркофаги, коричневые мумии. Но жизнь, горячая, полнокровная жизнь зовет. Миклухо-Маклай не любитель древностей. Он торопится в Суэц. И не руины мертвого города Кольгума близ Суэца влекут его. Он хорошо знаком с трудами великих арабских географов средневековья — Абу-ль-Фиды и Идриси. Но география Египта за последнее время сильно изменилась: только что закончилась постройка Суэцкого канала. Тысячи феллахов, согнанные на строительство канала, нашли могилу в песках пустыни.
Нужно спешить. Природа Красного моря должна быть исследована еще до того, как начнется интенсивный обмен вод Красного и Средиземного морей, до того, как изменятся течения, содержание солей и температура воды.
И снова бредет по пустыне Миклухо-Маклай. На нем аравийский бурнус, голова обрита до блеска, лицо вымазано коричневой краской. Как и положено правоверному мусульманину, он ревностно исполняет все религиозные обряды. Термометры, ланцеты, микроскоп Бруннера, карандаши и записные книжки старательно запрятаны в мешок. Пока что он знает всего лишь несколько арабских фраз, но произносит их без малейшего акцента, и никто не может распознать в нем «неверного».
«Путешествие мое не совсем безопасно, — пишет он брату Сергею. — В Джедду наезжает тьма арабов, отправляясь в Мекку (два дня от Джедды). В это время они особенно фанатичны и, кроме того, приезжают из таких стран, которые обыкновенно не имеют и не терпят сношений с европейцами.
Другие две мои станции, Суакин и Массауа, отличаются страшною жарою (Массауа самый жаркий город вообще) и нездоровым, особенно для новоприезжих, климатом. Все эти обстоятельства с прибавкой самых скверных и неверных путей сообщения, с моим незнанием арабского языка и, может быть, отсутствием европейцев, — прибавь к тому, что я получил от матери в Мессине 300 р. (1000 франков), теперь же остается у меня максимум 700 франков, т. е. около 200 рублей, — все это делает мою экскурсию в высшей степени зависимой от случая…
Я пишу тебе оттого, что матери я этого не мог бы сообщить, и чтобы, если что со мной случится (что очень возможно), ты бы знал причину или, лучше, моменты, которые побуждают меня к этому шагу…»
И оно случилось…
Сообщение между портами Красного моря поддерживалось парусниками-сумбуками да скверными пароходиками египетской компании «Азизие». Примкнув к толпе паломников, Миклухо-Маклай очутился на палубе такого парохода. Ученый не мог знать, что он находится в обществе самых ярых фанатиков — членов «священного братства кадиров». Пароход управлялся шкипером арабом и делал не более 2 — 3 узлов (что равняется скорости пешехода). Маклай огляделся по сторонам: ни одного европейца! Солнце клонилось к закату. Пустынный выжженный берег навевал скуку.